© Голицын А. А., 2015

© Оригинал-макет: издательство «МЕДИАРОСТ», 2015

Прошлое начинает говорить с тобой, когда настоящее молчит. Оно умеет маскироваться под настоящее. Порой кажется, что у его героев есть плоть и кровь, с ними можно спорить, их можно обидеть и даже убить. Но ты всегда будешь спорить с тенями, и ваши реальности никогда не совпадут.

Я пропустил свой поворот. Солнце светило в глаза, и надпись «Тачанск» на синей табличке со стрелкой влево потерялась в череде подъемов, спусков и изгибов. Неужели так бывает, неужели это можно забыть? Дорогу, по которой десять с лишним лет назад ты уехал из маленького городка на холме. Я так отчетливо помнил этот холм, изъеденный морщинами оврагов, покрытый бородавками церквей и щетиной хрущевок. Помнил, как смотрел на него из окна автобуса, уезжая в Москву. Как верил, что никогда не вернусь сюда. Тогда мне казалось, что я ненавижу Тачанск.

Ошибку я понял только через пару километров. Эти места не узнать было невозможно. Начинался подъем, и здесь, в бесконечном еловом ряду, через просеку просвечивал чистый фрагмент неба, взрезанный белыми спиралями чаек. Казалось, что сейчас с вершины холма откроется вид на море с медлительной яхтой под крутым берегом, что какое-то волшебство перенесло вас из средней полосы России на благословенные земли Греции. Впрочем, подумать такое мог только законченный романтик, да и то лишь на секунду.

На излете подъема, где еловый натиск ослабевал, открывался вид на районную свалку, расположенную в бывшем песчаном карьере. Битву за нее колония речных птиц выиграла у ворон еще во времена моего детства. Проезжая мимо полигона, тачанцы обычно отводили глаза. Так стараются не заметить таракана, бегущего по стене в квартире старого друга.

Теперь я не был жителем Тачанска, а потому спокойно свернул на обочину, опустил стекло и закурил. Свалка была частью моей прошлой жизни. Волшебными садами Семирамиды. Чудесной чередой миров. Бесконечной матрешкой, где каждая новая фигура не похожа на предыдущую.

В первый раз на полигон я с парой друзей попал в поисках пробок. Тогда умами тачанских пацанов завладела игра, казавшаяся верхом уличной удали. В пробки играли в каждом дворе и на каждом тротуаре. Появились свои короли, вызывавшие всеобщее восхищение умением сбить своей пробкой пробку соперника из любых положений. Мы часами тренировали удары внешней стороной стопы, прыжки на снаряд соперника, хитроумные подкаты и математически просчитанные отступления. Это были уличные шахматы, дворовый бильярд для бедных. Пробок существовало бесчисленное множество. Стандартные «пятнашки» от одеколона; изящные, но неудобные в игре «коронки» от женских духов; дорогие позолоченные «глобусы» от них же – краса коллекций и убойная сила в единоборствах: удар «глобусом» получался самым точным и сильным. Пробки складывали в прозрачные полиэтиленовые пакеты, чтобы хвастать перед друзьями.

Я был средним игроком, вся моя коллекция помещалась в прозрачной банке из-под манной крупы. Всё, что можно было свинтить с флаконов родителей, было свинчено. Пробки стремительно росли в цене, и тогда я организовал первую экспедицию на полигон. По полям напрямую до него было километров пять. Загнув продленку, мы с Виталиком и Толиком Пухлым отправились открывать свою Америку и вернулись богатые, как конкистадоры. Радовались мы недолго – в летних сумерках на окраине города нас встречала милиция с отцом Пухлого. Папа Толика конфисковал найденное, а затем и заработанное ранее в честных поединках.

Потом были визиты за стальной проволокой для изготовления особо прочных пуль для рогаток. В городе шли ожесточенные рогаточные войны. Изогнутые буквой U металлические пульки свистели на всех перекрестках. На свалке мы собирали макулатуру и металлолом для соревнования пионерских дружин. На излете перестройки пустые бутылки с полигона стали источником средств на покупку первых и незабываемых пузырей «Пшеничной». С маржой в виде стакана соседу дяде Васе. Вечно похмельный с утра, гоняющий по вечерам с топором жену, днем он выдавал нам пропуск в мир подростковых алкогольных наслаждений, приобретая водку в гастрономе на улице Солнечной.

На краю свалки, у леса, курился дымок от костра, возле которого копошились маленькие скособоченные фигурки. Рядом прямо из гор отходов поднимались то ли сараи, то ли шалаши. Раньше тут такого не было. Приглядевшись, я заметил, что горбатые карлики медленно рыщут по всему карьеру, временами поднимая в воздух недовольно орущих чаек. Возможно, кто-то из моих одноклассников и дворовых приятелей так и остался на этой свалке. Навсегда. Я тоже мог быть сейчас там. Тачанский бомж. Вряд ли можно упасть ниже. Да, сейчас я смотрю сверху, из окна японского кроссовера, с обочины хорошей федеральной трассы. Но скоро ровный асфальт кончится. Я уловил сигнал. Тачанск предупреждал меня – это Россия. Здесь не место глупой ностальгии.

Я нажал кнопку, и тонированное стекло бесшумно отрезало так пошло исковерканный мир детства. Нога на педаль газа, и машина понесла меня к повороту на Тачанск. Теперь я, кажется, вспомнил всё. Вспомнил, почему уехал отсюда. То, что давно загнал куда-то в третье или четвертое дно воспоминаний. Что давно стало просто фактом биографии, давно было обезболено инъекциями драк за путь наверх.

Я пошел в школу в неполных шесть лет, умея читать и писать. Раннее любопытство к словам и числам спасло меня потом: школу я закончил в шестнадцать. Большинство одноклассников загремело в армию в начале первой чеченской. У меня был в запасе год с лишним. Вузов в Тачанске не было, а от настойчивых просьб матери поехать поступать в областной центр я отмахивался. В то время город захлестнула первая волна рок-н-ролла, и мой друг Виталик Птицын собрал свою команду. Я тоже пробовал играть, но Птица забраковал мои способности, о чем я жалел недолго. Роль друга и собутыльника местной звезды мне нравилась больше.

А потом в город стали приходить первые цинковые гробы. Однажды в отпуск вернулся Пухлый. Мы пили всю ночь, курили привезенную им из Чечни траву, а наутро он достал откуда-то черный Макаров и начал палить в потолок, крича «ненавижу духов».

Через неделю я был в областном центре – Н-ске. Начиналось лето, но я успел подать документы в какой-то институт. На первом экзамене выяснилось, что алкогольное пижонство последних лет не пошло на пользу природным способностям. Дома мама всё чаще устраивала истерики и говорила, что я пойду вслед за отцом. Отец пропал в девяносто третьем. Я так и не понял, зачем он поехал к брату в Москву в конце сентября. Мать считала, что он погиб от случайной пули во время штурма Останкино. Раньше, напившись, он часто орал, что ненавидит предателя коммунизма Эльцина. Но дядя потом рассказывал, что, скорее всего, его ограбили и убили где-то в Южном Бутово, когда ночью папа пошел за паленой водкой к станции метро. Материнские поиски по московским моргам результатов не дали. В те дни там было слишком много трупов.

Мать тогда успела снять с книжки все сбережения и купила мне липовую справку о язве желудка, дающую отсрочку от армии на год. Я же обещал поступить в институт следующим летом. Но и через год экзамен был провален. Надвигался осенний призыв, и мать настояла, чтобы я уехал к дяде в Москву.

Тачанская жизнь тащилась как эскалатор: медленно и всё время вниз. Московская унесла меня со скоростью поезда метро. Я работал дворником в депо, шабашил грузчиком на рынке, торговал телевизорами в здании научной лаборатории, откуда еле унес ноги, когда хозяин исчез, забыв рассчитаться за последнюю партию. А как-то раз познакомился с парнем, который предложил мне продавать газеты в пригородных поездах. Илюха, так звали моего компаньона, как и я, раньше был неформалом. Мы выбрали ветку Москва – Петушки, считая, что тень Венички станет нашим ангелом-хранителем. Сначала так оно и было. Илюха завязался с новой газетой «Пригородный экспресс», которая быстро набрала популярность. В тот год кризис в стране приблизил ее ко дну, дачи для многих стали чуть ли не единственным источником еды, а «Пригородный» миксовал самые дикие советы огородникам со скандальными историями светской и политической жизни. В отличие от конкурентов, я всегда прочитывал свежий номер и сам придумывал кричалки для вагонов. Часто в электричке была давка, и тогда приходилось продираться сквозь потную толпу, разбрасывая ботинками сумки и корзины под ногами: