– Не, преосвященство – это епископ. А я всего лишь простой иеромонах. Ну, рассказывай, зачем пожаловал.

– Я хотел поговорить про Виталика. Про Птицу. Говорят, он общался с тобой в последнее время.

– А, вот ты о чем. Вернее, о ком. А зачем тебе это?

– Видишь ли, – я подумал, что скрывать от священника мне нечего. К тому же я что-то слышал про тайну исповеди. Тут хоть и не исповедь, всё равно нет никого, кому бы он мог это рассказать. – Я хочу найти его убийц. Или попробовать найти. Менты заниматься не будут, для них это слишком мелко. А я давно не был в Тачанске. Мне интересно всё – с кем он встречался, были ли у него враги и друзья, о ком он, может быть, плохо говорил, кого или чего боялся…

– Зачем это тебе?

– Я вроде внятно объяснил.

– Зачем ты хочешь мстить? Это не дело человека, это дело Бога. Спаситель даже на кресте молился за убивающих его, говоря: «Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят!» Око за око, зуб за зуб… Это истина Ветхого Завета, иудеев, истина старого мира. Не месть, но любовь должны мы нести в мир. Совершая месть, злясь, мы умножаем зло. Убийцы Виталия и так будут наказаны, потому что вряд ли когда-то раскаются в этом грехе. Но мы должны верить и надеяться. На то, что и их души могут спастись.

– Георгий, здесь не воскресная проповедь, а я не паства. Я взрослый человек, со своими убеждениями. Мне не нужна душеспасительная беседа, мне нужна информация.

– Ты сам не понимаешь, что ты говоришь.

– Очень хорошо понимаю. Может быть, ты и прав. Но твоя истина – она твоя, а не моя. Я думаю по-другому. И потом, я не собираюсь душить их своими руками. Просто передам информацию Пух…, то есть в милицию. Православная церковь, наверное, не отрицает закон и правосудие?

– Нет, не отрицает. Что ж, делай как хочешь. Мое дело предупредить.

От священника исходил странный запах. Вроде бы это был запах ладана, которым кадят в храме на утренней службе. Но этот был какой-то жесткий, концентрированный, убийственно чистый, как запах хлорированного средства для мытья туалетов. В верхушках кедров загудел ветер. Здесь же, в подлеске, по-прежнему было тихо. Думать тут о таких странных вещах было противоестественно. Но у меня была цель, от которой я не собирался отступать.

– Так расскажи, что произошло. Я слышал, Птица жил в монастыре какое-то время?

Иван снова смотрел вверх, будто стараясь разглядеть в кедрах потерянную икону и спросить совета у нее. Но только ветки непонятно шебуршали и потрескивали на ветреном языке.

– Виталик пришел месяца три назад. Его долго не хотели пускать, но потом сжалились и позвали меня. Он был как бомж. В волосах репьи, одежда грязная, рваная, глаза какие-то масляные, желто-красные. Весь дрожал. Я сразу понял, что его ломает. Я потом его руки видел – ни одной вены. Все ушли, спрятались от уколов. Даже естество человеческое против такого. Он просил пустить его ко мне, говорил, что хочет найти покой. Не так, конечно, говорил.

– Переломаться хотел?

– Да, да, именно так. Я сказал, что ему надо не в монастырь, а в больницу, но в ответ он начал ругать врачей, и я понял, что в больнице он уже был и ему не помогли. Пришлось поговорить с отцом Диомидом, это наш настоятель. Сначала он не хотел, но потом все же дал благословение. Мы выделили Виталию келью, он попросил поставить ведро воды и запереть его.

– И что было дальше?

– Дальше было страшно. Сначала он валялся на полу и его трясло. Потом начал кричать, хотел вырваться. Тут уж мы его заперли и поставили послушника читать канон под дверью. Вся братия молилась.

– Зачем?

– Ну как же. Грехи – это просто нитки, за которые человека дергает бес. Человек может порвать нитки, но если не изгнать кукловода, ему ничего не стоит привязать новые. Поэтому врачи очень редко могут вылечить. Но бес только играет человеком, он не может полностью завладеть им. Потому что в человеке есть образ Божий, и чем его ни замазывай, он всё равно проступит, как старые фрески в храме порой проступают через новые росписи. Вот и Виталия к нам привел этот образ. Мы старались ему помочь, старались изгнать беса…

– Не вышло?

– Наверное, нет.

– Он вырвался? Убежал? Достал наркотики?

– Не совсем так. Сначала мы думали, что победили. День за днем приступы становились всё слабее. Виталий начал есть, потом помогать в работе по монастырю, потом стал даже ходить на службы. Выучил некоторые псалмы и подпевал в хоре. А однажды в храме он встретил девушку. Я думаю, что он был знаком с ней раньше. После службы он догнал ее, и они о чем-то говорили. Ссорились. Потом она ушла, и я увидел, что у Виталия снова всё плохо. Мы пытались говорить с ним, я и отец Диомид. Но он, похоже, замкнулся. Жил еще где-то месяц. А потом ушел, никому ничего не сказав. И после этого оказалось, что пропал напрестольный крест. Серебряный, с позолотой и драгоценными камнями. Восемнадцатый век.

– В милицию заявляли?

– Нет. Этот крест в обитель принес сам настоятель. Купил где-то у антиквара. Давно, еще в советские времена. У нас он не числился, и архимандрит сказал, что это его вина. Не стал он заявлять. И знаешь, я порой думаю, что этот крест Виталия и сгубил.

– Ты думаешь, что его убили из-за креста? Чтобы ограбить?

– Кто знает, кто знает… Так или иначе, но он совершил очень большой грех.

– А эта девушка, как она выглядела?

– Точно не помню. Помню только, что у нее было много сережек в ухе. Как это теперь называется?

– Пирсинг.

– Да-да, он самый.

– Когда это было?

– В начале апреля.

Совсем недавно. Птица сбежал из монастыря незадолго до смерти. А до этого сбежал в монастырь от жизни. Или от Лены. Или от кого-то еще. Странное бегство. Виталик не верил в Бога. По крайней мере, в Христа. Однажды утром с похмелья мы забрели в развалины бывшей тюрьмы. Тогда я спросил, верит ли он. «Я недавно прочитал, что раньше у нас были другие боги. Солнце, гроза, земля. Наши. А потом пришли эти и крестили всех. Знаешь, зачем крестили? Чтобы сделать всех рабами. Они же так и говорят – раб божий. Были свободные люди, а стали рабожами. Лучше приносить телят в жертву богу, чем себя. Их Христос – ненастоящий. Настоящему Богу не нужны рабы. Человек и Бог должны быть свободны».

Меня передернуло. Это же было здесь. Где-то здесь, в кедрах, мы и сидели тогда, закручивая в газетные листки табак из вчерашних окурков. Господи, как давно это было! И так недавно… Страшно захотелось курить.

– А как ты думаешь, Виталик пришел к вам просто, чтобы скрыться? Или всё же…

– Не знаю, – Ваня печально покачал головой. – Когда только пришел, я не верил, что он может стать другим. А потом он стал ходить на службы. Я даже брал его прислуживать в алтарь. Это ведь не просто так.

Отец Георгий говорил всё более увлеченно, черты лица его как будто заострились, а глаза, казалось, видят что-то недоступное моему взгляду.

– Ты, наверно, не знаешь, но во время евхаристии, когда хлеб и вино пресуществляются в тело и кровь Спасителя, в храме, а особенно в алтаре, все, кто имеет хоть чуточку веры и знает, что происходит, ощущают благодать. Физически ощущают. И я, кажется, видел, что и Виталик ее чувствовал. И вот когда я это увидел, во мне родилась надежда на то, что он может спастись. Ведь это невозможно забыть. Это как…

– Наркотик? Ты думал, что Птица сменил одну зависимость на другую?

– Как ты можешь так говорить! Если не понимаешь, о чем я, лучше молчи.

Ну что же такое? Почему всё время вырывается то, о чем говорить нельзя? Глупо ставить под сомнение веру священника. В конце концов, зависимость от веры – не так уж и плохо. Лучше, чем от героина.

– Извини-извини. Можно я закурю?

Отец Георгий покрутил головой и даже, казалось, понюхал воздух, будто бы пытаясь учуять приближение настоятеля.

– Валяй. И мне дай тоже.

– Да не вопрос.

Зажигалка выплюнула столб огня на склоненные к ней сигареты.

– А что тебе еще Виталик рассказывал? Может, у него были какие-то проблемы кроме наркотиков? Какие-то враги?