Наталья отказывала всем, и мужа выбрала себе сама. Неприметного поручика Загряжского, дальнего родственника Потемкина, сына того самого Загряжского, который опекал его в Москве, в годы робкого отрочества и туманной юности. В немолодом вдовце Загряжском невеста разглядела человека, с которым ей, богатой горбунье, можно прожить жизнь – и не ошиблась.

Любой другой избранник, войдя в разваливающееся семейство Разумовских, отягощенное огромным богатством и мучимое вечной нехваткой денег, поломал бы или жизнь своей избранницы, или свою. А Загряжские умудрились прожить свой век счастливо.

Что значит счастливо? А то и значит, что мирно, не терзая один другого, один другому уступая и потакая, это и счастье, коли иного, того самого, непонятного и неуловимого, не пришлось ни найти, ни поймать за павлиний хвост, выскальзывающий из рук и манящий яркими радужными цветами.

Наталья Кирилловна ценила и уважала мужа, а любила Потемкина. Не пылко и не страстно. Избыток женской потребности любить она, при своем уме, превратила в материнскую, сестринскую любовь. И не желая ему ни в жены, ни в любовницы горбунью, стала соучастницей в его помыслах, делах и планах.

Она-то и подсказала Потемкину верные ходы в той непростой игре, в которую он все-таки решился играть, так и не найдя сил от этой игры отказаться и запереть себя в монастырь или нарочно подставить лоб под турецкую пулю.

Наталья Кирилловна Загряжская состояла фрейлиной при большом дворе. Выйдя замуж, она поселилась в Москве. Потемкин при малейшей возможности старался наведаться к ней в гости. Загряжская была хорошо осведомлена обо всем, что делалось в столице. Она понимала, видела насквозь все, что происходило, и не только предугадывала, но даже, казалось, пророчествовала.

– Смотрю я на тебя, Гриц, – Загряжская называла Потемкина Грицем по-домашнему, по-родственному, – и думаю, а вот сбежала бы Лизавета с тобою, и не пошла бы у нас в доме беда. А женись ты на Лизавете – я бы на тебя каждый день смотрела. Мне ведь посмотреть на тебя, такого красавца, – в радость.

– Уж если жениться, то зачем же на Лизавете? Я бы, как твой Загряжский, тебя в жены взял, – отвечал Потемкин, вдруг понимая, что действительно, женись он на Наталье Разумовской, все его мучения закончились бы…

Не будь она горбата… По-другому могла бы сложиться его жизнь… Или это только кажется? Нет, не будь она горбата, мир, конечно же, был бы другим, и все устроилось бы по-другому… Разве нужны бы ему тогда первенство, слава?

– Куда на мне. Я себе вон Загряжского сыскала, он один такой на этом свете, чтобы меня терпеть с моим горбом да с моими капризами. Тебе не то что я, горбунья, тебе и Лизавета не пара. Тебе царицу подавай. Хочешь царицу – будет тебе царица… Вот отлетает свое Орлов, царица ваша пустится во все тяжкие…

– Когда же отлетает?

– Погоди, недолго ему болезному летать…

– Почему болезному?

– Жалко его… Хотя мне-то что его жалеть… Сгубил себя, беспутный… Панины его со света сживут, потому как он им дороги не уступит. И ты таков… Все первым хочешь быть. Да что делать, раз уродились вы оба таковыми… Я вон горбата… А ты с норовом… А Орлову недолго осталось, глаза у него уже безумные, царице он не хорош…

– Кто же ей хорош?

– А ей выбора нет. Кого Панины определят, а им лишь бы не Орлов…

– Что же она, без выбора?

– А некуда ей деваться. Ее коли не Орловы, так Панины, не Панины, так Орловы… Не усидеть ей на троне по своей силе… Вот тебе, Гриц, и случай… Ты ведь высоко метишь. Только ты царице о свой любви больше не рассказывай, не то ей нужно…

– А что ж ей нужно?

– Женщина, Гриц, она под сильной рукой смирна. Как кобыла, когда ездок крепко сидит, да плетка в руках. Она и под Орловым смирно ходила, первое время, пока он сам узду из рук не выпустил. Да и сам удила не закусил, что бешеный жеребец…

– А замуж за него не пошла.

– Не пошла. Хитра, обманула Орлова.

– Как обманула? Панин не допустил?

– Панин ничего бы не сделал. Сама смекнула: станет Гришка хозяином, узду затянет, не взбрыкнешь. Научила Орловых сослаться на императрицу Елизавету и дядю моего – Алексея, а к нему подослала Перекусихину. Дядя и объявил, что никакого венчания у них с императрицей Елизаветой Петровной не было. А запись церковную – в камин у всех на глазах.

– Так это она сама устроила?

– А как же. Ей не впервой. Она это умеет… Она всех обошла. И Паниных, и Разумовских, и Румянцева, и сынка своего… И Орловых… Я тебя, Гриц, знаю, ты пока своего не добьешься, не успокоишься… Мне ли тебя отговаривать, учить уму-разуму… А ведь ты не Орлов – мне тебя куда больше жальче… Орлов шею себе свернет по неоглядности, ну да и Бог с ним… А ты душу надрывать будешь… Орлова вот-вот Панины съедят. Алехан далеко, за морем, Гришку придержать некому, а уж Панины его перехитрят… Им его только на время от двора услать… У них уже все приготовлено, и с царицей твоей слажено… Подобрали ей молодца – и ростом и лицом хорош, и смирный… Васильчиков, из Конногвардейского полка… Помнишь такого?

– Припоминаю…

– Твоих лет. Поручик. Ну да, как окажется в случае, чинами его не обидят…

– А что ж Орлов?

– Орлов ничего не знает. Вот только он надолго отъедет, так Васильчиков его место и займет, уже и Роджерсон по здоровью свидетельствовал, и Протасова к себе на три ночи брала, по всем статьям он подходит, теперь нужно Гришку из Петербурга спровадить… Что дивишься, Гриц? Царице твоей такие перемены не впервой… Васильчиков у нее по счету пятнадцатым будет…

Как на время отослать Орлова из столицы придумал Никита Панин, его самого когда-то братья Шуваловы отправили посланником в Данию, подальше от спальни любвеобильной Елизаветы Петровны, куда он, обласканный приветливым взглядом стареющей императрицы, уже нацелился, но так и не удосужился попасть, всю жизнь потом проклиная коварство Шуваловых, а более всего сетуя на свою неосмотрительность и нерасторопность.

Окажись он тогда в фаворе, разве допустил бы он самовольства канцлера Бестужева-Рюмина, из-за своей корысти втянувшего Россию в войну с Пруссией? С Пруссией России нужен союз, а воевать ей положено вместе с северными державами как раз против Австрии и Турции, и Франции, поддерживавшей их по прихоти мадам Помпадур, тогда распоряжавшейся европейской политикой прямо из постели Людовика XV.

Нынешняя война с Турцией вполне подтверждает его, Панина, правоту и дальновидность.

Войска Румянцева после всех своих побед вышли к Дунаю, и уже на его правом берегу. Путь к Константинополю открыт. Императрица Екатерина в письмах к Вольтеру уже пишет о скором падении турецкой столицы. Но все опять идет не как предписано, и на этот раз из-за Орлова, вмешавшегося своим «константинопольским походом» и бесцеремонно перехватывающим то, что он, Панин, давно задумал и с таким трудом осуществлял!

Орловы в пьяном бесшабашном разгуле спутали его, Панина, карты во время переворота – провозгласили Екатерину императрицей вместо законного наследника и теперь, хозяйничая в ее постели, уже сами, вопреки всякому здравому смыслу и пристойности, карабкались на трон.

И наконец-то, выправленная Паниным, политика «северного союза» против юга приведет к тому, что Гришка Орлов, только и умеющий, что путаться под ногами, нацепит на себя корону – и обязательно набекрень, потому что правильно и аккуратно этот человек никогда ничего не умеет сделать. И если это произойдет, то о какой разумной, упорядоченной европейской политике можно тогда говорить!