Потом пришлось вызывать неотложку для мамы. Лена помнила восковое лицо матери с провалившимися глазами и врача, который внушал ей:

– Не забывайте, что у вас есть ребёнок! Чудесная девочка! Подумайте о ней! Разве можно оставлять её сиротой! Вы должны жить! Обязаны!

Мама исходила слезами и твердила непонятные слова: я очень виновата, оттого и беда приключилась.

С тех пор мама стала инвалидом: ноги перестали слушаться.

В чём она себя винила, оставалось для Лены загадкой. Она пыталась расспросить мать, но та отвечала:

– Не сейчас. Придёт время, сама расскажу.

Мать и дочь часто спорили. Споры переходили в ссору. Лене казалось, что мать глупо цепляется за старое и отжившее. Делает ей замечания, не понимая, что настали другие времена.

«Эта кофточка уж слишком открытая, весь лифчик наружу. Стыдоба! В наше время такого не позволяли. Если только распущенные девки…. Кто выдумал такую моду, чтоб зимой с непокрытой головой ходить?! Шапочку надень! Вон сколько я их для тебя навязала, хоть каждый день меняй! Не дай Бог голову застудишь… На высоких каблуках не ходи весь день, – ноги испортишь…» И так каждый день: зу-зу зу-зу…

Невозможно её убедить, что так одеваются теперь все. То, что раньше считалось недопустимым, теперь модно.

Лена вовсе не хотела выглядеть вульгарной, но и старомодной тоже. Ей нравились модели, девчонки дерзкие, яркие, соблазнительные. На них хотелось походить. Наташа Водянова, к примеру, такая красавица! Но мама критиковала: «тощая, как деревянный Буратино».

А всё потому, что безвылазно сидит дома и окончательно отстала от жизни.

Лена сердилась, иногда дерзила. Мама обижалась и плакала тайком, когда оставалась одна, считая, что совсем не нужна дочери. Если бы она могла заглянуть ей в душу, переполненную нежностью и преданностью, то устыдилась бы своих подозрений.

Этот Рустам кажется таким добрым. Почему он не понравился маме? Неужели у него на уме только выгода?! Где он, интересно, живёт? Наверное, снимает квартиру. Или комнату. Он дал Лене номер своего мобильного, можно как-нибудь ещё встретиться и обо всём узнать…

Павлин Иванович предусмотрел всё. С его лёгкой руки для Голована с друзьями началась новая жизнь. Трудовая, если можно так сказать. Размеренная и напряжённая.

По заданию они угоняли машины. Искали подходящую модель на парковке у супермаркета. Узбек следил за владельцем авто, чтобы не застал врасплох, и давал знак. Голован отключал сигнализацию и уводил. Когда неудачник, вернувшись с покупками, пытался вызвать милицию, появлялся Профессор и путал карты. Угонщика он обрисовывал всякий раз по-разному: то высоким блондином, то чернявым парнем не славянской внешности, со шрамом во всю щёку, то бритоголовым. Милиция составляла протокол, заводила дело. И появлялся очередной висяк.

В первые дни троица изрядно напрягалась и нервничала. Но уже через месяц приобрела сноровку и уверенность.

Приятные хлопоты по обустройству нового жилища. Теперь у них была своя человеческая квартира. Голован с Профессором спали в комнате, Узбек расположился на кухне. Жаворонок по природе, он вставал первым и готовил завтрак для себя и товарищей.

Все трое не могли нарадоваться привалившему счастью: горячий душ, полотенце, нормальная еда из тарелок и вершина всего – тёплая постель.

Отмылись, побрились, приоделись. Залечили ссадины и болячки. Вывели непрошенных гостей из волос и одежды.

Когда на кухне накопились грязная посуда и пустые бутылки, Профессор завел график уборки и строжайшим образом следил за порядком. Бутылки вскоре пошли нарасхват: какой-никакой, а дополнительный доход.

За месяц удалось угнать три машины. Приближалось время получки. Заранее рассчитали, на что потратят. Голован оказался щёголем, мечтал о «кожаке», кожаной куртке. Узбек собирался большую часть отправить семье. Профессор хотел приобрести приёмник, а потом накопить на комп. Кое-какие части уже собрал на свалках.

Голован принёс 300 зелёных. Сказал: на всех. Профессор разинул рот. Узбек разъярился: обманули. Потребовал встречи с «шефом». Голован долго распространялся о том, что мол лиха беда начало, что со временем станут платить больше, как обещано, что спорить, а тем более скандалить не стоит: на их место найдут других. А и так уже и крыша над головой есть, и одёжа, и еда. Только по-людски зажили, и снова на помойку ворочаться?! Думаете, он сам не спорил? Ещё как! А потом согласился. Куда деваться? – Некуда. Не судиться же?! Их первых на нары отправят. Так что лучше не рыпаться, а сопеть в тряпочку и надеяться. Надо стараться. Чем больше угонят машин, – тем выше заработок. Дураку понятно. А ежели кому не понятно, – вот вам Бог, а вот и порог!

Опять Голован убедил. Узбек нервно постукивал кулаком по столу, но молчал. Только желваки на скулах играли от дурных мыслей. Профессор изрёк: Мдаа… Этого следовало ожидать. Были бомжами, стали ворами. Ну, кто скажите, будет с такими честную игру вести?!

Узбек хотел что-то возразить, но не решался. Только горестно вздыхал.

– А ты нас того… не надул? Ничего не прикарманил? – наконец, не выдержал он, обращаясь к Лобану.

Тот поклялся, что ничего не своровал. И выглядел вполне искренним. Хотя, чужая душа – потёмки.

– Тогда, как делить будем? – снова спросил Узбек. И сам же ответил: разделим поровну на три части.

– Сотню отложим в общий котел на непредвиденные обстоятельства, а остальные пустим на житьё-бытьё. Ещё месяц подождём, а там начнём делить, – предложил Профессор.

– Я не могу ждать, – пробурчал непокорный Узбек.

– Ну, что с тобой поделаешь?! – вздохнул Голован. – Так и быть, забирай сотню! Пятьдесят – НЗ, остальные на житуху.

– А что такое НЗ? – удивился Узбек.

– Объясняю для малограмотных: неприкосновенный запас, – с серьёзным видом объяснил Голован. – Выходит, ты у нас самый высокооплачиваемый.

– Могу готовить на всех. И посуду мыть. И убирать квартиру. Раз вы ко мне по – доброму…

– Только делать всё без дураков, – пробурчал Профессор. Чтоб стряпал вкусно и мыл добросовестно.

– А то лишим пая, – поддакнул Голован.

– Конечно. Вы что ж думаете, у меня совести нет?! За сто зелёных ещё как постараюсь! Узбекским пловом буду кормить, пальчики оближите. Признаюсь, я весь измаялся: как там мои? Может кого уже и в живых нет.

– Все живы. Как деньги отправишь, сразу откликнутся, – успокоил Голован.

Профессор кивнул в подтверждение.

Головану самому не понравилась оплата. Он затеял спор, но Павлин сумел убедить, что это временное явление, что дальше будет лучше, что надо уметь ждать и т. д. и т. п. Голован, скрипя сердце, согласился, но где-то внутри, подспудно зародилось подозрение, что Павлин часть награды, предназначенной для них, оставляет себе. Свести с главным, который платит, Павлин категорически отказался: нельзя и баста. Все задания и оплата только через него. Таковы условия работы. Что оставалось делать?!

Через пару месяцев они полностью овладели «ремеслом». Теперь Голован с Узбеком по очереди угоняли заказанные «тачки». Если поначалу остерегались, воровато оглядывались по сторонам, сильно нервничали, то теперь действовали уверенно и даже элегантно. Приходили к супермаркету, поджидали нужный объект. Владелец шёл за покупками. За ним следовал один из подельников. Покупал пивка и сторожил жертву на всякий непредвиденный случай. Второй подельник, не упуская ни минуты, спокойно и непринужденно приближался к машине, отключал сигнализацию и уезжал, как на своей кровной. Именно так казалось со стороны для тех, кто не ведал секрета.

Когда пострадавший, не найдя машины, поднимал шум, появлялся Профессор. Сочувствовал, давал советы и вызывал своего мента, который деловито расспрашивал и изучал обстановку. Срочно звонил в отделение, чтобы организовали перехват. Вел себя безукоризненно. Ещё бы, за это хорошо приплачивали. Иногда и сам пострадавший раскошеливался, чтобы стимулировать поиски.