Сработало как по волшебству. Теперь между тучами проглянуло солнце; она шмыгнула и расстегнула его ремень, позволила жару иссушить остатки дождя. Его пальцы нашли кружевной край ее трусиков, и она вздохнула, когда он исследовал ее – нежно, но не слишком нежно, настойчиво, но не слишком настойчиво. Где-то в процессе она опрокинула бутылку водки, но никто из них не удосужился прерваться и поставить ее назад, так что та лилась с края стола на пол контрапунктом к ее указаниям, его вздохам.

А потом распахнулась эта чертова дверь, между ними ворвался сквозняк и остудил предмет спора.

Кэллоуэй чуть не повернулся, но вовремя вспомнил, что у него расстегнуты штаны, и взамен уставился в зеркало за Дианой, чтобы увидеть, кто ворвался в гримерку. Это был Личфилд. Он смотрел прямо на Кэллоуэя с бесстрастным лицом.

– Простите, надо было постучаться.

Голос у него был гладким, как взбитые сливки, в нем не чувствовалось и тени смущения. Кэллоуэй отодвинулся, застегнул ремень и обернулся к Личфилду, мысленно проклиная свои горящие щеки.

– Да… это было бы вежливо, – сказал он.

– И снова – мои извинения. Я хотел побеседовать с… – его глаза – так глубоко посаженные, что они казались бездонными, – смотрели на Диану, – с вашей звездой.

Кэллоуэй сразу почувствовал, как при этих словах раздулось эго Дианы. Подход его озадачил: Личфилд сменил взгляды на прямо противоположные? Он пришел как раскаявшийся почитатель, чтобы преклонить колена перед величием?

– Я был бы рад побеседовать с дамой наедине, если это возможно, – продолжил мягкий голос.

– Ну, мы пока…

– Конечно, – перебила Диана, – один момент, если позволите?

Она немедленно овладела ситуацией, позабыв про слезы.

– Я подожду снаружи, – сказал Личфилд, выходя.

Не успел он закрыть дверь, как Диана уже сидела перед зеркалом, салфетка в пальцах огибала глаз, чтобы остановить ручеек туши.

– Что ж, – ворковала она, – приятно иметь доброжелателей. Ты его знаешь?

– Его зовут Личфилд, – объяснил Кэллоуэй. – Он был попечителем театра.

– Может, хочет мне что-нибудь предложить.

– Сильно сомневаюсь.

– Ой, не надо портить мне настроение, Теренс, – ощетинилась она. – Ты просто не переносишь, когда внимание обращают на кого-то другого, да?

– Прости.

Она всмотрелась в зеркало.

– Как я выгляжу?

– Отлично.

– Прости насчет этого.

– Этого?

– Ну знаешь.

– А… да.

– Увидимся в пабе, а?

Оказывается, его отпускали – в услугах Кэллоуэя как любовника, так и доверенного лица больше не нуждались.

В прохладном коридоре у гримерки терпеливо ждал Личфилд. Хотя здесь свет был лучше, чем на сцене, и сам он стоял ближе, чем прошлой ночью, из-за широких полей шляпы Кэллоуэй так и не смог толком разглядеть его лицо. Было в нем что-то – какая там мысль все вертелась у него в голове? – что-то искусственное. Плоть на лице Личфильда не двигалась, словно под ней вообще не было взаимосвязанной системы мышц и связок, лицо казалось застывшим, слишком розовым – почти как зарубцевавшийся шрам.

– Она еще не готова, – сказал Кэллоуэй.

– Какая очаровательная женщина, – промурлыкал Личфилд.

– Да.

– Я вас не виню…

– Эм-м.

– Но она никакая не актриса.

– Вы же не будете вмешиваться, Личфилд? Я вам не позволю.

– И в мыслях не было.

Кэллоуэй даже немного разочаровался в Личфилде, когда увидел, с каким вуайеристским удовольствием тот наблюдает за неловкостью собеседника.

– Я не позволю вам ее расстраивать…

– Мои интересы – ваши интересы, Теренс. Все, чего я хочу, – это успеха спектакля, поверьте мне. Разве могу я в подобных обстоятельствах тревожить вашу ведущую актрису? Я буду кроток аки агнец, Теренс.

– Кем бы вы ни были, – последовал сварливый ответ, – вы не агнец.

На лице Личфилда снова появилась улыбка – кожа вокруг рта лишь едва растянулась для нее.

Кэллоуэй, чувствуя необъяснимую тревогу, удалился в паб, но никак не мог забыть зубы Личфилда, хищным серпом блеснувшие во время этой улыбки.

Диана Дюваль в зеркальной клетке гримерки готовилась сыграть сцену.

– Можете войти, мистер Личфилд, – провозгласила она.

Он был в дверях раньше, чем последний слог его имени сорвался с ее уст.

– Мисс Дюваль, – он отвесил легкий почтительный поклон. Она улыбнулась – какая галантность. – Вы простите меня за мое вторжение?

Диана бросила на него кокетливый взгляд, мужчины всегда от этого таяли.

– Мистер Кэллоуэй… – начал она.

– Очень настойчивый молодой человек, полагаю.

– Да.

– И, похоже, не считает ниже своего достоинства настаивать на авансах своей ведущей актрисе?

Она слегка нахмурилась – там, где встречались выщипанные арки бровей, пролегла танцующая морщинка.

– Боюсь, что так.

– Весьма непрофессионально с его стороны, – заметил Личфилд. – Но прошу меня простить – его пыл объясним.

Она вышла от Личфилда на просцениум, на свет своего зеркала, и обернулась, зная, что так ее волосы выглядят более эффектно.

– Итак, мистер Личфилд, чем могу вам помочь?

– Эта довольно деликатная материя, – сказал Личфилд. – Горькая истина заключается в том, что – как бы мне выразиться? – ваши таланты не идеальны для постановки. Вашему стилю недостает утонченности.

Двухсекундная выверенная пауза. Она шмыгнула, задумалась о его реплике, потом вышла с просцениума к двери. Ей не нравилось, как началась эта сцена. Она ожидала почитателя, а получила критика.

– Убирайтесь! – сказала она голосом твердым, как кремень.

– Мисс Дюваль…

– Вы слышали.

– Вам же самой некомфортно в роли Виолы, верно? – продолжал Личфилд как ни в чем не бывало.

– Не ваше собачье дело, – отрезала она.

– Но это как раз мое дело. Я видел репетиции. Вы пусты, неубедительны. Комедия – плоская, сцена воссоединения, которая должна разбить нам сердце, – тяжеловесна.

– Мне не нужно ваше мнение, благодарю покорно.

– У вас нет стиля…

– Отвалите.

– Нет подачи и нет стиля. Уверен, на телевидении вы само сияние, но театр требует особой правды, души, которой, если честно, вам не хватает.

Сцена накалилась. Диане хотелось его ударить, но она не могла найти подходящий повод. Не могла же она принимать этого поблекшего позера всерьез. Он был скорее из оперетты, чем из мелодрамы, – в этих своих опрятных серых перчатках и опрятном сером галстуке. Тупой желчный педик, что он понимает в актерской игре?

– Убирайтесь, пока я не позвала помощника режиссера, – сказала она, но он встал между ней и дверью.

Сцена изнасилования? Так вот что они играют? Он запал на нее? Упаси Господи.

– Моя жена, – говорил он, – уже играла Виолу…

– Рада за нее.

– …и ей кажется, она бы могла вдохнуть в роль больше жизни, чем вы.

– Премьера завтра, – Диана поняла, что оправдывается. Какого черта она пытается его урезонить? Этот незнакомец врывается к ней в гримерку и разбрасывается такими ужасными заявлениями. Может, потому, что она немного испугалась. От его дыхания – теперь такого близкого – пахло дорогим шоколадом.

– Она знает роль наизусть.

– Это моя роль. И я ее играю. Я сыграю, даже если буду худшей Виолой в истории театра, понятно?

Диана пыталась сохранить самообладание, но это было трудно. Отчего-то она нервничала. Она страшилась не насилия – но чего-то страшилась.

– Боюсь, я уже обещал эту роль жене.

– Что? – она вытаращила глаза из-за такой наглости.

– И Констанция сыграет эту роль.

Она рассмеялась, услышав имя. Может быть, это все-таки хорошая комедия. Что-нибудь из Шеридана или Уайльда – лукавое, остроумное. Но он говорил так уверенно. Констанция сыграет эту роль – как будто все уже решено.

– Я не собираюсь об этом спорить, приятель, так что если твоя жена хочет сыграть Виолу, то ей, сука, придется играть на улице. Все ясно?

– Она выступит на премьере завтра.