Естественно, сети в тот день оказались пустыми. Люди собрались у старосты, обсудили положение. Обсудив, принесли труп Милли к дому Гриднеров.

На порог выполз, опираясь на палку, старый Эрл, посмотрел на мертвую и, ни слова не говоря, скрылся в доме. Вскоре на улицу вышел его сын, Майрон. В руках у Гриднера-младшего была широкополая рыбацкая шляпа. На глазах у всех Майрон положил шляпу на землю, достал из кармана большой коробок спичек и высыпал в тулью. У последней спички он отломил головку и смешал, обезглавленную, с остальными. «Пойдемте», – сказал он, взял шляпу и, неся ее перед собой, вышел за ворота. Потоптавшись, люди потянулись за ним.

Спичка без головки досталась семье Корденов.

– Я, когда они пришли, сразу почуял, что беде быть, – закончил старик. – Открыл, а снаружи – толпа, человек двадцать. И Майрон, сволочь, шапку мне протягивает. Хотел, стало быть, чтобы я сам жребий вытащил за Джил.

– И вы ее отдали, – утвердительно сказал Джон.

– Отдал! – крикнул Корден, обжегши Репейника злым взглядом. – Отдал, – повторил он тише. – А что я поделать мог, нет, ты скажи, что я мог поделать? Против Майрона – что я мог? Да против него никто бы не пошел, перед ними, перед Гриднерами, еще с первой девки все на задних лапках ходят…

Корден замолчал, уставившись под стол. Побелевшими руками он сжимал скамью – справа и слева от себя, и Джон чувствовал, как скамья мелко, чуть заметно дрожит.

– Вот бы Хальдер-матушка сейчас жива была, – сказал вдруг старик. – Тогда, при ней, все легче обходилось. В храм, бывало, сходишь – и легче. Ты молодой, ты тех времен не застал.

Репейник молчал. Он знал, как бывало. Мать рассказывала.

– В храм придешь, – бубнил Корден, – к алтарю очередь выстоишь в воскресный день… А как черед подойдет, то руку на алтарь ложишь. И каждый-то раз она, богинюшка, снисходила. И так хорошо было…

За время рассказа старик раз десять ходил к заветному шкафчику и прикладывался к бутылке. Сейчас он был основательно пьян.

– На колени встанешь, на алтарь положишь руку… – бормотал он. – И чуешь – вот, вот она, рядом с тобой, богинюшка! И хорошо тебе так, как – ну, словно знаешь, что вот, есть для тебя она, самая что ни на есть родная да близкая, и всегда была, и всегда будет. И никуда она не денется, Хальдер, и в душе – будто солнышко взойдет. Как медом всего внутри намазали. Бывало, идешь до дому с храма, а ноги-то от счастья и не держат. Эх…

– Ноги-то не держали потому, – хмуро возразил Репейник, – что Хальдер из вас силы сосала. Оттого и мощь ее происходила. Вы же знаете.

Старик понурился, обмяк. Походы в храм к Хальдер Прекрасной были для людей сродни наркотику. Наслаждение, которое они получали, коснувшись алтаря богини, делало жизнь легкой и наполненной смыслом. Смыслом ждать очередного сеанса Благодати – еженедельного ритуала, во время которого Хальдер забирала у людей нечто незримое, возвращая долг сладкими грезами. Это незримое было как-то связано с жизненной силой человека, потому что прикосновение к алтарю делало взрослого мужчину слабей ребенка – на полдня. Но взамен люди получали блаженство. А слабость… что ж, можно и потерпеть.

Так было и с Ведлетом, и с любым из богов, разделивших власть над человечеством. В народе любили Хальдер. Еще бы. Родную дочь убийцам отдал, потом к алтарю сходил – грусть-печаль как рукой сняло бы. А нет богини – и совесть тут как тут, мучает.

Джон решил вернуть разговор в прежнее русло.

– Вы так слушаетесь Гриднера, – проговорил он. – Выходит, их семейка во всем виновата. Не было бы Гриднеров – не было бы русалок, ни одной.

– Не было бы в реке рыбы, – поправил старик устало. – Люди, сам знаешь, как: хорошее помнят, о плохом забывают. Добрые они, люди-то. – Он махнул рукой, встал и ушел в угол. Снова звякнуло и забулькало.

– Джил из всех самая сильная, – сообщил Корден, возвращаясь, и Джон отметил, что старик произнес эти слова почти с гордостью. – Джил зачаровывать умеет. Глянет на кого – тот падает, где стоял.

Он тяжело опустился на скамью, задев Джона. Джон почесал в затылке.

– Господин Корден, – сказал он, – я так понимаю, вы знали, что дочь станет ублюдком. Вы… нет, погодите, дайте я скажу. Вы отдали ее Гриднеру и компании, потому что у вас не было выхода – допустим…

– Я ведь не на смерть ее отдавал! – вырвалось у старика. – Она ведь живая, ну… просто…

– Просто претерпела магическую трансформацию, – терпеливо закончил Репейник. – Понимаю. До недавнего времени ей ничего не грозило, так?

Старик кивнул.

– Но из метрополии приехал новый староста, ему все это не нравится, – продолжал Репейник, – и так вышло, что он попросил меня… разобраться со всей историей.

Старик опять кивнул, но уже еле заметно. Джон поудобней устроился на жесткой скамье. Момент настал.

– Мне вовсе не обязательно убивать Джилену, – сказал Репейник, и Корден, медленно повернув голову, уставился на него, а сыщик продолжал: – Достаточно ее поймать и увезти в безопасное место.

– В зверинец, стало быть – хрипло сказал Корден. Репейник прикрыл глаза, напряг память и процитировал:

– «Мутаморф, чье изменение несет магическую природу, проходит обследование о сознательности». Это – обязательная процедура. – Он помедлил, чтобы до старика дошел смысл сказанного, и прибавил: – Иными словами, если я увезу Джил в метрополию, там прежде всего определят, насколько она человек. Если она все еще разумна, значит, у нее есть шансы пройти лечение.

– А если нет? – спросил Корден. – Тогда – в зверинец, на потеху господам?

Репейник вздохнул. «Что ж, пряник я ему показал, – подумал он. – Теперь черед кнута».

– Вам видней, – сказал он. – Вы лучше знаете, как она живет и на что способна. Но если сомневаетесь, то могу уехать. А вместо меня приедут егеря. Вы же понимаете, староста не успокоится.

Корден молчал, молчал долго. Репейник решил уже, что не дождется ответа, но вдруг из того угла, где сидела старуха-призрак, послышался шорох.

Старик поднял голову и посмотрел на жену.

Вили Корден открыла рот, сипло выдохнула, зашамкала челюстями и, не в силах заговорить, принялась махать рукой, одновременно кивая и притопывая обутыми в драные шлепанцы ногами.

Корден перевел взгляд на Репейника.

– Мы согласны, – сказал он. – Что делать-то надо, сынок?

Реки и леса всегда считались местом обитания волшебных существ, не обладавших значительной силой: таргов и кунтаргов.

Тарги отличались от людей на вид – могли иметь заросшие шерстью лапы или птичью голову на плечах, – но все понимали человеческую речь. При этом свой замысловатый облик они переменить не могли, по какой причине им и нужно было прятаться в лесах. Кунтарги, напротив, умели перевоплощаться, так что всегда принимали людское обличье перед встречей с человеком, но отчего-то при этом тоже хоронились по глухим чащобам или обитали на дне водоемов. Поговаривали, что им тяжело или даже отвратительно примерять на себя людскую форму.

Тарг, встретив человека, всегда старался над ним подшутить, выкинуть какой-нибудь фокус и вообще нагадить. Кунтарги, наоборот, были при встрече радушны, охотно вступали в беседу, и бытовало поверье, что, обладая быстрым умом, можно узнать у кунтарга что-нибудь полезное или даже вступить с ним в союз.

Также в речных водах и в чащобе жили всякого рода мутаморфы – несчастные создания, перерожденные, изуродованные магией люди или животные. Мутаморфы почти никогда не сохраняли разум, так что их нельзя было отнести к таргам, чьи дикие выходки все же объяснялись с точки зрения рассудка, хоть и весьма извращенного. Тем более такие существа не имели ничего общего с кунтаргами, мастерами игр и перевоплощений.

Хоть это и было запрещено со времен Прекрасной Хальдер, кое-где таргам и кунтаргам молились и приносили жертвы (верней, кунтаргам молились, а таргам приносили жертвы). Но даже самому темному крестьянину никогда не пришло бы в голову поклоняться мутаморфу, и в этом отношении население деревни Марволайн было, пожалуй, уникальным. Встреча с русалкой, как и с любым другим перевоплощенным существом, не сулила ничего хорошего, поэтому, будь ты в лесу или рядом с рекой, стоило держать ухо востро и удирать при малейшей опасности. Исключительно осторожным следовало быть, пробираясь через лесное болото. И – омуты, хуже всего были омуты. Рядом с омутом днем отваживались появляться только самые храбрые или самые глупые, а ночью подойти к омуту мог разве что самоубийца, решивший свести счеты с жизнью напоказ: эффектно и болезненно.