– Да. Из Бахчисарая. Поехали.

– К вам домой? В родные, так сказать, пенаты?

– В ханский дворец. Сумка!

Костик подхватил сумку и снова пристроил её на заднее сиденье. Госпожа Альфия отправилась в дорогу с двумя сумками – легкомысленной крошечной алой сумочкой на длинном ремешке и с внушительной чёрной, в которую Костик собрал кошелёк, пакет с шалью, мини-аптечку, очки для чтения и солнечные, бутылочку с водой, пару журналов и пару блокнотов, и которую он сам же должен был носить.

Во дворце им выдали билеты с картинкой и заставили пройти через рамку.

– Как в аэропорту, – заметила романистка, – как всё изменилось! Боже, а это что за уродство? – воскликнула она, увидев нависающую над древним дворцом ханов Гиреев внушительную конструкцию из металлических труб.

– Реставрация. Дворец разрушается, узоры на стенах гниют под дождями, вот и строят над ним защитный купол, – пояснил Костик.

– Были унесённые ветром, – пробормотала она, разглядывая площадь, – а стали придавленные железобетоном. Уходит из жизни поэзия трагизма утраты.

– Да не, наоборот, это чтоб не утратить, а сохранить! Не драматизируйте!

– О боже, это фарс какой-то, – покачала она головой, – шоу неандертальцев.

Подождав, пока экскурсовод уведёт народ из внутреннего дворика, она подошла на своих невероятных шпильках к пятисотлетней шелковице и, дотянувшись через резную оградку, погладила шершавый ствол.

– Нельзя, наверное, – заметил ей Костик, оглядываясь.

– Вам нельзя. А мы с ней давние подруги. Нельзя не поздороваться.

Костик усмехнулся.

– Только не говорите, что вы с ней вместе ещё крымских ханов помните.

– Нахал! – возмутилась госпожа Альфия и тут же потребовала, – фото!

Костик живо щёлкнул её на навороченный смартфон рядом с деревом.

У него вдруг промелькнула какая-то мысль, но он не успел её поймать, а госпожа Альфия уже прошла в гаремный сад мимо соколиной башни.

В покоях летней беседки и затем в гареме он заворожено рассматривал манекены в костюмах хана, его жён и детей, расположенных на старинных сундуках и на коврах в окружении медной и латунной утвари, резной мебели и посуды ручной росписи. Ясно было, что манекены, но смотрелось аутентично.

Госпожа Альфия подвела его к витрине, за которой находилась ткань, в которую заворачивали тело хана. Она истлела, но золотые узоры и из тлена проступали причудливыми сплетениями, созданные древними мастерицами.

– Здорово, правда? – взяла его под руку госпожа Альфия и повела за экскурсией, от которой они снова отстали, – а теперь – к фонтану слёз.

У знаменитого Бахчисарайского фонтана им рассказали крымскую легенду о любви жестокого хана Крым-Гирея к невольнице Деляре. Хоть не ответила юная красавица на любовь старого хана, не согрела его лаской, но заставила каменное сердце сжиматься от любви. Недолго прожила девушка в неволе, увяла от тоски и умерла. Как разрывалось сердце хана от нежности, так стало разрываться от боли. Велел он пленному мастеру из чистого белого камня построить фонтан, который бы вечно плакал по его возлюбленной. И построил мастер необычный фонтан: по отвесной белой стене из розы, символизирующей человеческий глаз, стекала вода и попадала в первую большую чашу-кашпо, половинкой прилепленную к стене. Но, как не может сердце вечно быть переполнено горем, так и вода не может вечно копиться в чаше, и она переливалась в две нижние чаши, а оттуда в ещё одну, а из неё – ещё в две, и снова, и потом собиралась в небольшой бассейн у подножия.

Рассказали им и про Александра Пушкина, который долго стоял в своё время у белого мрамора, смотрел на стекающую по капелькам воду, а затем прошёл в сад, срезал две розы – алую и чайную – и положил их в верхнюю чашу фонтана. И с тех пор служители музейного комплекса ежедневно срезают по две розы и кладут их в верхнюю чашу ради поддержания второй легенды – литературной.

– Знаешь, я жила в Бахчисарае двенадцать лет, а услышала эту историю в шестом классе, на школьной экскурсии. И это была моя первая в жизни любовная история и одновременно история книжная, связанная с созданием мирового литературного шедевра. Я так этим прониклась, что сутками гуляла вокруг дворца и находила лазейки, чтобы проникнуть внутрь и присоединиться к экскурсии, а потом незаметно смыться. Я слушала историю любви хана Гирея к Деляре раз за разом, и не могла наслушаться, такой волшебной она мне казалась. Я словно слышала смех наложниц гарема, топот копыт ханской конницы, крики соколов. Я закрывала глаза здесь, а открывала их в пятнадцатом веке и видела их всех наяву. А потом я сочиняла свои истории и рассказывала их куклам, писала в тетрадку. Я думала, что вот я вырасту, и стану известной писательницей – как сам Пушкин.

Костик посмотрел ей в лицо, но увидел только вуальку. Снова его посетила мимолётная мысль, но в этот раз он её поймал. Госпожа Альфия, может, и не помнила ханов, но она точно была частью их истории, носителем древней крымско-татарской культуры и мировых любовных легенд. Это было необъяснимо, но явственно ощутимо, несмотря на трость, вуальку, высокие шпильки и узкую юбку. Она на самом деле творила – плела замечательные истории и выпускала их в мир, создала легенду и про саму себя – госпожу Альфию – госпожу любовного жанра.

– Как срезанная роза, – пробормотал Костик, – миг – и пшик. Или вечность…

От дворца они поднялись вверх по боковой мраморной лестнице, уходящей за пределы посольского двора, и обнаружили там на гранитном постаменте танк и вечный огонь в чёрной гранитной звезде, и стелу в память о жертвах фашизма.

Это соседство древней и современной истории поразило Костика. Там любовь к женщине, здесь любовь к Родине. А всё проходит через сердце…

В Свято Успенском мужском монастыре их застал сильный дождь.

– Ну, я ни в бога, ни в чёрта давно не верю, но этот монастырь – часть местной истории, так что давай зайдём, – предложила писательница.

И они сходили в монастырь, в церковь, вырубленную в скале, где набожный Костик поставил свечу за здравие матери и за упокой души отца.

– А я вот слышал, – вкрадчиво сказал он, – что за монастырём ещё есть древний пещерный город Чуфут-Кале.

– Есть, – кивнула головой госпожа Альфия.

– Пойдём?

– Вы в эйфории, молодой человек. Окститесь.

Она притопнула своими каблуками. Костик загрустил, но упёрся.

– Там горы.

– Умный в горы не пойдёт. Впрочем, здесь от монастыря – пара километров. Для списанного спортсмена – не расстояние. А я у Пушкина посижу. Недолго.

– А Пушкин – это?

– Кафе напротив ханского дворца. Претендует на то, что сам Александр Сергеевич там чаёвничал. Пару часов посижу, помечтаю. Успеешь?

Костик кивнул и сразу потопал в горы за монастырём, а госпожа Альфия стала осторожно спускаться по мокрому асфальту обратно в старый Бахчисарай…

– И как оно? – едко спросила она его спустя два с половиной часа, когда он, хлюпая водой в кроссовках, вошёл в кафе и тяжело опустился на кожаный диван.

– Мокро, – буркнул он и понюхал чай в чайнике, – имбирный?

– Он.

– Отлично, – и Костик налил себе горячий чай в чашку.

– Долму? – предложила госпожа Альфия.

– Можно.

Они съели по порции голубцов в виноградных листьях и расплатились.

До машины Костик провожал госпожу, держа над ней зонтик.

– Всё же здорово, что у нас есть машина, и не надо тащиться в автобусе.

– Да уж. Только напиться нельзя, – сказал Костик, пристёгиваясь.

– А вам хочется напиться? Вы всерьёз хотите упасть в пучину алкоголизма?

– Чего? В какую пучину?! Смените стиль, дамочка, так уже не говорят и уж тем более не пишут! Кстати, не все алкоголики, кто пьют.

– Таки не надо мне грубить, молодой человек! Это эксклюзивное право моего издателя и спонсора! И вам до него – как до луны пешком, смею заметить.

– Да больно надо. Просто тяпнуть хотел, так всё настроение сбила, – буркнул Костик, – кстати, а чего вы татарка, а говорите, как еврейка из Одессы?