— Почему не ешь? — ворчливо спросила тётя.

— Не хочется, тётя Агаша, спасибо, — с этими словами он встал из-за стола.

Тётя всплеснула руками и огорчённо спросила:

— Ты же раньше любил окрошку?

— Любил, но сегодня что-то не могу есть, аппетита нет.

— Вчера и позавчера тоже аппетита не было и уж неделю как нет. Отощал ты, Миргенек, как шкилетина. Люди, поди, скажут, что тётка не кормит. Может тебе, палам, пирожков или шанег напечь? А чаю с мармеладками не хочешь? Варенья смородинового?

«Надо же, палам — «дитя мое». Тётя так не называла его с детства», — подумалось ему.

Тётя отвернулась к буфету за вареньем и мармеладом и Мирген за её спиной стянул со стола пару кусков колбасы. Выпалил:

— Спасибо, тётя Агаша, я спать пойду. Устал.

В спину ему тётя что-то проворчала, но Мирген уже не слушал. Колбасу он приготовил для Найка, бросил ему кусок. Сидящий на цепи пёс отвлёкся от облаивания незнакомого рыжего кота, забежавшего во двор, завилял хвостом и цапнул колбасу на лету. Показалось, что чужой кот слишком тощий и Мирген бросил второй кусок колбасы ему. Рыжий котяра степенно взял колбасный ломтик в зубы и не торопясь, с достоинством, прошествовал через приоткрытую калитку в огород, скрылся за углом. Мирген подумал, уж не этот ли кот стал отцом котят тёткиной кошки, но вроде бы среди пушистого выводка рыжих не было.

Ночью опять снились кошмары, он снова бежал по серым коридорам от кого-то страшного. Он даже не в силах был оглянуться, зная, что увидев то, что тяжко ступало за спиной, уже не сможет сдвинуться с места. Бесконечные коридоры, смахивавшие то на школьные, то на больничные, становились все темнее. Слабый свет брезжил впереди и туда надо было успеть, прежде чем на плечи лягут холодные лапы.

Проснулся Мирген посреди ночи в холодном поту. Сердце колотилось часто-часто, не хватало воздуха. Мышцы и кости ныли даже в лежачем положении. Он отдышался, вытянулся на спине, слушая, как за окном шелестит листьями яблоня-ранетка.

Когда заснул снова, привиделись опять коридоры, только теперь это были подвалы. Все попадавшиеся лестницы вели вниз, в непроглядную темноту, а из тьмы кто-то звал его к себе. Голос был женский, манящий и ласковый.

Потом он вдруг очутился на лестнице своего института. Внизу зияла тёмная яма и какой-то представительный незнакомый мужчина, смахивавший на декана, протягивал ему руку, успокаивал, предлагая спуститься вниз, в провал. Откуда-то Мирген знал, что этот черноглазый бледный мужчина и есть сама Смерть, а яма представлялась надёжным убежищем от всех опасностей. Во сне хотелось довериться Смерти, пойти с ним и покончить с этим бесполезным трепыханием. Он вложил ладонь в руку Смерти и ощутил тепло.

Проснувшись, он долго лежал, обдумывая открывшуюся ему истину: «Смерть — это не страшно. Перешагнуть порог и всё».

Утром тётя Агаша нарочито громко топала по коридору мимо его крохотной спальни-клетушки, но не вошла. Мирген валялся, бездумно глядя в выбеленный извёсткой потолок. Его время как будто текло ручьем где-то рядом. Он был отдельно, вне этого потока. Правда, надо было ещё кое-что сделать, чтобы окончательно стать вне времени.

Тётя ушла в магазин. Мирген по опыту знал, что она задержится там надолго. До её прихода у него оставалось больше часа. Он умылся, вытащил из сумки тетрадь с конспектами, вырвал чистый лист, написал записку тёте Агаше. Просил прощения, но признавался, что больше не может так жить. Может быть, она и не будет его долго осуждать, смирились же со смертью дядьки Матвея, когда тот заболел раком и повесился у себя в конюшне.

Он взял из кладовки моток верёвки и пошёл в сарай. Принес туда стул из летней кухни, поставил под балкой. Уселся, взял в руки верёвку, размотал, прикидывая, как будет делать петлю.

Дверь сарая была прикрыта неплотно и Мирген краем глаза заметил, как в щель между дверью и косяком пролезла рыжая кошачья лапа, зацепила дверь, потянула, приоткрыв дверь пошире. Вдруг за спиной раздался знакомый мужской голос:

— И чем же ты тут занят, позволь спросить?

Мирген аж подпрыгнул от неожиданности. Обернулся и увидел неизвестно как очутившегося в сарае Романа. Калитка заперта, а если бы Роман её открыл и прошел по двору к сараю, сидящий на цепи пес зашёлся бы в яростном лае, чтобы предупредить хозяев о чужаке. Этого не могло быть, но вот Роман тут, сверкает своими чёрными глазищами. Мирген уставился в эти глаза и выронил из ослабевших рук верёвку.

— Так. Верёвку и стул отнеси на место, — приказал Роман и Мирген, не раздумывая, повиновался, подхватил вещи и вышел из сарая во двор, Роман за ним. Тут Найк залился лаем. Гость покосился на пса, небрежно повёл рукой и Найк замолчал, залез в будку, оставив снаружи мелко подрагивающий хвост. Мирген вернул веревку в кладовку, а стул в летнюю кухню. Роман ждал во дворе, гладя серую кошку. Та тёрлась у его ног, задрав хвост трубой.

— Записку написал?

— Ага.

— Неси сюда.

Мирген принес из спальни записку, протянул Роману. Тот не взял, приказал:

— Порви и выброси.

Клочки предсмертной записки полетели в мусорное ведро в летней кухне.

— Почему ты хотел убить себя? — спросил Роман, когда Мирген вышел к нему.

— Не хотел больше жить.

— Ты здоровый молодой лоб. Жалеешь себя?

Мирген стиснул зубы.

— Нет. Просто… просто там меня ждут.

— Кто?

— Они, — Мирген показал пальцем в землю.

— Зовут его, видите ли, — протянул Роман. — Ну, пойдём, покажу, кто тебя ждёт.

Он впился взглядом в глаза Миргена и тот покорно пошёл за Романом со двора, по улицам села и через мостик за речку. Шли к Ах Тасу. Роман тихо насвистывал, шагал вальяжно, вперевалочку, расспрашивая Миргена, что тому снилось. Узнав про Смерть в образе декана, Роман фыркнул и не смог сдержать усмешку.

Мирген тащился за странным приезжим, понемногу приходя в себя. Бежать глупо, а узнать, куда его ведут, было интересно.

Он издалека увидел у Ах-Таса три знакомые фигуры. Чёрный джип стоял в отдалении, на берегу речки. Вот высокий Георгий Петрович преклонил колено, как будто в рыцарские времена и что-то положил к подножию Камня. Поднес руку ко лбу, наклонил голову, поднялся и отошёл. Кира в красном платье, а затем Юлия Алексеевна в белом по очереди склонились перед Камнем, и принесли свои дары. Все трое повернули головы к идущим, молча ждали.

Когда они подошли, Роман низко поклонился Камню, вынул из кармана горсть монеток и положил к подножию, где собралось уже порядочно мелочи. Отошел от Камня, жестом пригласил Миргена подойти поближе.

— Вот, полюбуйтесь. Герой собирался в петлю полезть.

— Зачем, Мирген? — спросила Юлия Алексеевна.

— Он утверждает, что его зовут туда, — Роман показал пальцем вниз.

— Так это нетрудно устроить, — лениво произнесла Кира.

Солнце пекло. Над вершиной Ах Таса дрожало марево горячего воздуха. Показалось, что из Камня выплыло облачко и накрыло собеседников полупрозрачной пеленой. Их облик стал зыбким, черты лица и фигуры колебались и расплывались, принимая странные формы.

Сощурив и без того узкие карие глаза, Мирген внимательно посмотрел на собеседников. Сам ужасаясь своей наглости, он вдруг объявил:

— У вас, Кира, яда много, на слона хватит.

Глаза Киры изумлённо округлились. Он посмотрел влево.

— А у вас, Георгий Петрович, клыки во рту не помещаются.

Его несло вовсю. Сейчас его заткнут, хорошо, если по шее не дадут. Повернулся к Роману Романычу:

— У вас ухо драное и блохи на спине.

Кира расхохоталась:

— Это как надо было тесно общаться с местными кошками, чтобы блох подхватить? Лия, ты не огорчайся, уже придумали противоблошиный ошейник.

Её собеседница нахмурилась. Мирген повернулся к ней, и, не в силах сдержаться, выпалил:

— А вы, Юлия Алексеевна, вся чёрная. Вот прям вся, с головы до пяток, то есть до кончика хвоста.

Тут он сам зажал себе рот ладонью, потому что это точно была чушь несусветная. Не могла белокожая Юлия Алексеевна быть чёрной. Но на мгновение он видел её такой, угольно-чёрной, гибкой, желтоглазой, с хвостом, нервно бьющим по бокам — пантерой?