Черепахин не знал, что и думать, радоваться или плакать. Сочувствовать несчастной Алисе, или веселиться оттого, что, наконец, она свободна.

***

Впрочем, несколько последних дней не прошли без переживаний совершенно иного плана.

А именно материального.

Черепахину пришлось занять денег у приятеля, чтобы возместить квартирный долг. Все-таки перед Ларой было как-то неловко.

Черепахин направился в банк в крайне растрепанных чувствах. Протянув платежку, миловидной светловолосой девушке в полукруглом окне, на ее вопрос: не желает ли он завести какую-то банковскую карту, почему-то ответил «да».

Хотя никакая карта ему была не нужна.

Однако, сразу поняв, что «сел в лужу», Аркаша сконфуженно пошел на попятную, объясняя, что он передумал брать карту, потому что у него нет ни минуты лишнего времени, но что он непременно возьмет ее в следующий раз.

После всех перенесенных мытарств, Черепахин вздохнул с облегчением, и вспомнил о Ларе.

– Я очень люблю эту женщину. – В очередной раз убедился Аркаша. – Я жить без нее не могу. К черту Алису Смирницкую с ее не проходящей эпидерсией.

Ну, правда же, к черту!

***

– …А ты… Явилась не запылилась. –

На Алису Смирницкую, в щель едва приоткрытой деревянной калитки, глянул странно-веселый лукавый глазок. Замочная цепь звякнула, дверь стремительно распахнулась.

Пред Алисой предстала мачеха.

Во всей красе.

Внешне Надежда Елизаровна смахивала на мультяшного домовенка Кузю.

Собственноручно стриженые ею, густые седые волосы, были взлохмачены. Крохотные незабудкого цвета глазки, под толстыми линзами очков, постоянно бегая, вращаясь, закатываясь и округляясь, выражали эмоции только превосходящей степени.

Если радость – то бурную.

Если восторг – то бьющий с ног наповал.

Если печаль – то безысходную.

Если равнодушие – то полное.

***

Маленькая, юркая, худая, Надежда Елизаровна беспрерывно двигалась. То в припадке гнева стремительно куда-то шагала, то злобно хихикала, потирая руки, а иногда, в порыве переполняющих чувств, даже подпрыгивала.

– Новость слышала? – Уперев руки в боки, и заранее вонзаясь осуждающим взглядом на приемную дочь, даже не доведя ее до порога дома, учинила допрос Надежда Елизаровна.

– Какую новость? – Застряв на половине пути в входной двери, спросила Алиса.

– Ну как же? Педагоги демонстрацию объявили. Говорят, что денег на колготки не хватает! –

В этом месте мачеха настроила глаза на крайнюю степень брезгливого изумления, захихикала, хлопнула в ладоши, подпрыгнула и выпалила. – Учителям на нажопники не хватает! Представляешь, пришла училка в школу, а на жопе нет ничего, пусто, тю-тю!

***

Алиса стояла, уткнув нос в садовую ромашку, сорванную на ходу, и никак не реагировала на злободневную мачехину новость.

Она давно привыкла к заскокам мачехи, и знала, что ее комментарии к сообщениям Надежды Елизаровны весьма излишни.

Молчание – золото.

***

– Ну, что молчишь? – все же настаивала на Алисином комментарии, мачеха. – Как тебе новость?

– А еще про что в газетах пишут? – Увильнула от ответа Алиса.

– Мисс мира выбрали! – Вновь оживилась женщина. – А я считаю так: красота красотой, а вонь-то все равно у всех одна! Я перну – моя-то вонь не хуже будет! Я сегодня пятилитровую кастрюлю супа из ревня наварила. Пойду нажрусь как свинья. А пердеть-то как мисс мира буду! … Поешь со мной?

– Давай тарелочку.

***

Двадцатое число каждого месяца значилось в календаре Алисы Смирницкой как «День Мачехи».

Встречаться с женщиной, которая ее воспитала, приемная дочь «волокла себя на аркане».

Но так было надо.

А если учесть, что слово «надо» для Алисы существовало лишь, как речевая иллюзия, пустой звук, то становилось неясно: отчего она до сих пор «с высокой колокольни не наплевала» на «знаменательную» дату, и продолжала-таки маяться не нужными ни ей, ни мачехе опустошающими душу свиданками.

Наверное, потому что Алисина мачеха была ненормальной.

Да, да, ненормальной. И эту явную ненормальность диагностировала даже не вполне нормальная Алиса.

***

Алиса не могла предположить, что сделает мачеха, если «цепочка» их встреч неожиданно оборвется. Вдруг Надежда Елизаровна разведет костер под дверью ее квартиры? Ворвется в театр и устроит дебош? Подкараулит ее за углом и вырвет волосы?

Хотя, такое, навряд, бы случилось.

Потому что мачехины заморочки выливались исключительно в словесные катаклизмы. Надежда Елизаровна могла «вылить ушат грязи на человека», морально «истереть его в порошок», в устной форме «раскатать по асфальту», но наброситься на несчастного с ножницами – никогда!

***

Было бы явным преувеличением сказать, что по Надежде Елизаровне давно «психушка плачет». Но легкие заскоки в ее поведении случались часто.

Вернее, каждый день.

Либо «на людях», либо дома.

Разница заключалась лишь в том, что «на людях», Надежда Елизаровна могла унизить человека, мастерски владея речью: она говорила кратко, по делу, железно чеканя слова. Дома же несла всякий бред, с подскоками, приплясами и вращением глаз, нисколько этого не стесняясь.

Да, на работе женщина вела себя безупречно.

И даже если бы Алиса захотела «вынести сор из избы», и рассказать кому-нибудь о странностях в поведении мачехи, ей все равно никто бы не поверил.

Да и как в такой вздор можно верить, если окружающие видели ее абсолютно другой?

***

Надежда Елизаровна уж лет пять пребывала на пенсии.

Однако, всю жизнь проработала завучем в школе, совмещая ответственную должность с преподаванием алгебры и геометрии в старших классах.

Надежду Елизаровну боялись все: ученики, родители коллеги.

Спица – такое прозвище дали ей школьники еще в самом начале карьеры.

Очень прямая тугая спина выдавала в Алисиной мачехе бывшую спортсменку. Поговаривали, что в юности Надежда Елизаровна предъявляла большие права на победы в художественной гимнастике.

Но однажды случилось что-то страшное.

Что именно, травма, психологический срыв, физическое истощение организма – никто особо не помнил и не знал. Надежда Елизаровна никому и никогда, ничего о себе не рассказывала.

Работоспособности этой суровой женщины мог позавидовать самый выносливый, жилистый мул. Она тянула на своих плечах школу, двух приемных дочек, дом в частном секторе, с огородом в придачу.

Причем, тянула без супружеской помощи.

Одна.

Последние лет 30 в дом бывшей учительницы не ступала нога мужчины.

***

Удочерила Надежда Елизаровна двух девочек сразу.

Сестренок Валю и Алису.

Вале было 5 лет, Алисе – 3 года.

Алиса никакой другой женщины в своей жизни, кроме мачехи не помнила, и детдомовского прошлого тоже. Однако она всегда знала, что мать ей не родная.

Сестру Валюшку Алиса очень любила.

Но, девочки были настолько разными, и внешне и по характеру, что Алиса не раз сомневалась в их кровном родстве.

***

– Валь, а вдруг мы не сестры? Вдруг в детском доме чего-то напутали? Или мама правду скрывает? – едва повзрослев, терзала душу ненужными вопросами ранимая Алиса.

– Да сестры, сестры. Успокойся. – Утешала Алису невозмутимая Валя. – Просто ты похожа на маму, а я на папу. Или наоборот. В семьях так часто бывает. Сама присмотрись.

Алиса присматривалась.

И Вале вроде бы верила… Но все-таки сомневалась.

***

Зерно отчуждения между приемными дочерями посеяла мачеха.

Валя с первого же дня в ее доме зарекомендовала себя успешно.

Алиса – не очень.

Валюшка, крепенькая приземистая русоволосая девчушка, с очень обычным лицом, оказалась проста в воспитании. Ладить с ней было лкгко. Валя была послушна, не капризна, без претензий. Она с завидным аппетитом ела манную кашу и морковную запеканку, ластилась, как беспородная кошка, и никогда не обижалась.

***

С Алисой все было наоборот.