Он опомнился, когда класс уже скрылся за поворотом. Побежал было догонять, но когда представил, как нелепо будет его возвращение (а если его кто уже заметил?) и оправдания, которыми придется накормить жадную до историй толпу, отступил.
Второй звонок нагнал его у ворот школы, когда он, едва не спалившись, нырнул за информационный щит – синий москвич привез змеиную кочерыжку, который сейчас, опаздывая, пытался справиться с буграми дорожки. Август, упершись носом в предвыборный плакат с жирной рожей очередного депутата, проводил взглядом машину деда.
Твой выбор в правительстве – Григорий Мразь!
Его путь лежал к длинному деревянному строению, пол в котором тихо скрипел, а воздух навеки принял запах паркета и бумаги. На почте работала тетя Люба, которая совсем не принимала его за ребенка. Вот и сейчас она махнула из-за стойки, а Август невольно мазнул взглядом вырез ее свитера. Он, не таясь ранних посетителей, прошел за стойку: незнакомая женщина, сортировавшая письма, даже не обернулась, ей было просто все равно. Люба выглядела вызывающе в этом царстве накладных и почтовых квитанций: яркая помада, по-девичьи задорные косички и абрикосового цвета юбка, чересчур тугая для ее полных бедер. Люба, в отличие от учителей и мрачных продавщиц, щеголяла тем, что она деревенская. Да, она из деревни, и она не вымоет кружку, а нальет в нее чай снова. Поздоровается с вами, даже если впервые видит. Заявится в кино с базара, с коробкой, полной крохотных цыплят и даст погладить пушистого девчонке на соседнем кресле.
Деревенский шик Любы вовсе не мешал ей быть злой насмешницей, хохочущей и над собой так же, как над другими.
Пришла машина и он помог ей разгрузить мешки, попутно слушая, как Люба по строжайшему секрету рассказывает водителю, что начальник отделения по-тихому начинает подкатывать к новенькой из отдела доставки. Что докладывает ей в сумку, к письмам и извещениям и к газетам то шоколадку, то красивый брелок, будто той и без того тяжести мало. Люба на высоте: теперь она знает про окружающих еще одну историю, благодаря которой можно завоевать внимание собеседника. И в этот раз – Август видит – объектом ее чар становится водитель. Ему же она с возмущением пересказывает, как хорошо учится старшая дочь начальника и как скучает без дела дома его жена.
Август в который раз задается вопросом, что их связывает. Кто тетя Люба ему? Откуда знает его? Он не может вспомнить, когда начал ходить к ней. Почта и Люба были неделимы, и он всегда, сколько себя помнил, мог прийти к ней и усесться рядом, проставлять где скажут печати. Она никогда не бывала в их деревне и ни разу не интересовалась его братом.
Он привык к тому, что важное – не говорят. Все сказанное обернется ложью. Поэтому искал непроизнесенное: в отведенных глазах, в том, куда повернуты ступни и где находятся руки. Если б он мог стать незримым, неосязаемым, проник бы в ее сумочку, перебрал номера в телефоне, присел рядом за обедом и смотрел-смотрел-смотрел, как она говорит с остальными. Чем наполнена ее жизнь без его вмешательства?
Почему она присматривает за ним?
Проводив впечатленного сплетнями и глубиной выреза почтальонши водителя Люба взъерошила рыжую шевелюру названного племянника. Он вырос таким похожим на мать. Хотя Варя Резова, ее лучшая подруга, не была в вере Святой Стрекозы4, Люба дорожила ей, как и ее первым ребенком. Мальчишка даже характером был в нее: молчун, но улыбается заразительно, по-кошачьи сомкнув глаза. Вот и сейчас, отпустив ехидный комментарий по поводу пивного пузика сгрузившего почту работника, она любовалась знакомым лицом, озаренным смехом. Варя тоже смеялась тому, что у остальных обычно вызывало гнев или недоумение: “за что ты такая злая?!”, говорили они.
А она и не знает, почему. Просто насмешница, вот кто я.
– Август, – Люба не любила это имя, ведь его дала не Варя, а ее отец. Варя все никак не могла определиться с именем, да еще эти хлопоты с срочной свадьбой, едва ребенок появился: родители жениха тянули до последнего в надежде на выкидыш. Но в августе уже никак было не отвертеться – малыш был вполне здоров и изматывал мать режимом сна, больше подошедшим бы коту. – Скажи-ка, ты знаешь, где сейчас твоя мать?
– Знаю, – к ее удивлению, подросток кивнул, – в лесу зайцев гоняет. Или нет.. – он запнулся, вспомнив отвращение Тимки к крови и сырому мясу, – просто в лесу.
Люба моргнула, живо заинтересовавшись: неужели старый пень рассказал все мальчишкам?
– Верно. А как так вышло тоже знаешь?
Август подозрительно прищурился, но ответил честно, как и всегда:
– На свадьбе дед с другим… – он не знал, знает ли тетя Люба про тайные занятия деда, так что поостерегся, – человеком поспорил, кто лучше на скрипке играет. И выиграл. Ну а…
– Я была на той свадьбе, – серые глаза Любы вспыхнули в предчувствии добычи. Август нахмурился и вдруг вспомнил эти глаза и это лицо, только юное, на черно-белой фотографии, где мама с отцом и гости, выстроенные на ступеньках загса, и все нарядные, – не было там никаких скрипачей.
– А?
Предательство похоже на дедовы руки, что кормят тебя, а потом сносят голову с плеч, чтобы освежевать и набить вымытые кишки твоим же мясом и подвесить коптиться колбасу. Ты бессилен перед ходом событий. Ты в загоне, ешь у хозяина с рук, покорен ему, выслуживаешься и не знаешь, что мясницкий нож всегда готов.
Чему тут удивляться, когда твой дед мясник? И ведьмар, к тому же. И там и там – работает со смертью, ее давний знакомец.
В голове еще звенели недавние обвинения, но оставив позади здание почты Август одернул себя: да кто она такая?! Она же насмешница, тетя Люба, поди и сейчас, выпроводив его, хохочет с коллегами над перепуганным мальчишкой! Нет, он не такой! Он не жертва! Больше ни разу к ней не зайду, пусть знает – я не щенок, я на такую блажь не поведусь!
В школе, выскользнув из раздевалки, он поднялся на второй этаж, перебирая в уме сцены, в которых он незаметно подкладывает красивый камень, обросший алым кристаллом, в портфель Вики Семенец. Физкультура? Нет, раздевалки слишком близко, его заметят. Обеденный перерыв? Возможно. Достаточно будет и просто перемены, он присядет рядом с ее партой, сделав вид, что завязывает шнурок…
Вика, ясноглазая и ангелоликая, была из тех девчонок, которые никому ничего не доказывают – не считают мнение других важным. Август помнил по младшим классам, что ее дружбы искали все, в игры ее звали первой, ей же всегда одалживали собственные сокровища – кто куклу, а кто и заветную коллекцию киндеров-бегемотиков. Плотное кольцо желающих обратить на себя внимание ангела, осанка которого прямее прочих. Она не врет про дорогие игрушки и собственный компьютер, ведь в отличие от прочих, у нее все это и вправду есть.
Она ему нравилась.
Наблюдать за прекрасными людьми интересно. Он оправдывал себя тем, что лучшая позиция для наблюдения – позади толпы, но правда заключалась в том, что раз и навсегда его засмеяли, когда Август протянул руку за крепким пакетом мармеладок, который никак всей свите ангела не удавалось вскрыть. Пакет лопнул и обсыпанные сахаром червячки попадали на пол. Он как дурак подобрал их и протянул Вике, что с брезгливым выражением уставилась на трофей.
– Выкинь их!
– Зачем? – и засунул одного в рот, – вкусные же.
– Фу, Август-то помоечник! – одноклассники тогда задрыгались в наигранном омерзении отскакивая от недоумевающего ребенка.
Август замер в дверях кабинета правоведения: там, забравшись на учительский стол, придвинутый поближе к стене, девчонка с золотистыми волосами, заплетенными в косу, поднявшись на носочки в красных балетках, – которые никогда бы не пропустила зорким глазом потомка покорителей степей директор Барнохон, – пририсовывала рога черта портрету нынешнего императора. Она обернулась и с озорной улыбкой спрыгнула со стола.
Та самая. Из леса.
Легким, танцевальным шагом она прошла мимо парт, мимо шрамов – свидетелей школьной скуки – лакового покрытия, и, приблизившись, взяла его ладонь в свою. Прикосновение фломастера к коже отозвалось щекоткой в кончиках ушей, а следом их затопил гомон вернувшегося с экскурсии в монастырь класса.
