А потом он повесил эту картину, да так, что Август всегда обходил ее стороной – казалось, веревки не выдержат и обрушат толстое стекло на проходящего. Сейчас же, различив во тьме, что двери в комнату деда заперты, он краем глаза уловил чужеродное: под картиной на диване кольцом свернулся новенький, напяливший на себя огромный свитер из шкафа мамы. Возмущение вскипело в нем, захотелось вытряхнуть змея из нагло взятой чужой одежды. Он постучал по стеклу, потом еще раз. Пацан поднял голову и, найдя источник шума, ехидно выставил язык и оттянул веки к вискам.
Август отпрянул от окна и споткнулся об жестяную ограду вокруг корня лозы. Тимур, замерев на пороге кухни, позвал брата. Старший поспешил к нему, намеренно не поднимая глаз, чтобы ненароком не наткнуться ехидную морду вновь. Фонарь мазнул светом асфальтированный выезд, затем копьем прорезал мрак перед хозяином на заднем дворе, мимо пустующих кроличьих клеток, и вывел парня к крохотной бане. Пока мелкий выбирал крупные дрова Август откопал из снега горсть веток с кустов смородины, набрал в рукав стружки от поленьев, пообдирал кору: внутри, в крохотном предбаннике он скрючился перед печью и долго не мог высечь искру одеревеневшими пальцами. Наконец завернутая в старые газеты и вырванные листы из сборника травяных рецептов берестяная мелочь задымилась, а просохнув, загорелась, и он поспешил втиснуть над пламенем – ярким, но скорым – полено потоньше и прикрыл заслонку. Потом еще несколько раз повторял фокус с бумагой и ломкими ветками, пока полено наконец не занялось мягкими, вылизывающими всю деревяшку целиком языками пламени.
Он выпрямился и заглянул в баню: Тимур натащил из кухни курток, достал даже старую занавеску, на которой летом сушили яблоки, чтобы к холодам варить компот – ее он свернул кульком и приспособил под подушку. Август вышел наружу и прислушался: со стороны озера, с низины донеслась собачья брехня; как по цепочке, по каждому двору, приближаясь к ним, поднялась волна – каждый хоть сколько-нибудь уважающий себя пес вторил ругани соседа. Только их двор остался безмолвен; новый дедов пес молчал.
Братья заперлись изнутри на щеколду, сняли с печки пустой чан, в котором обычно грелась вода, и устроили узкий и длинный лежак на лаве. Улеглись вальтом и даже приоткрыли форточку – до того душно стало от накиданных в жерло печки яблоневых и акациевых дров.
Проснулся Август от холода. Было рано, еще темно, но какой-то ненормальный петух уже надрывался в хлеву: он накинул бушлат и поспешил отпереть сарай с курами. Выходя с птичьего двора в дверях он столкнулся с дедом и отступил, пропуская старика с ведром в руке. Тот в ответ молча отвел взгляд и понес корм свиньям.
5.
Металл рамы жег сквозь джинсы, но Тимур не жаловался: к багажнику были привязаны два нелепых портфеля, громадных, какие носят первоклашки. Утром он вылил остатки неудачного опыта: либо кристалл растворился от перегрева на подоконнике, либо его выкинул дед – вполне мог. Красивый камушек, отданный братом, потемнел и съежился в гладкую гальку.
Тимур сочинил эту неправдоподобную теорию, чтобы никого не обвинять, не создавать лишних проблем, когда их и так полон дом.
Ладонями в овечьих варежках он цеплялся за руль, следя за тем, чтобы локти были прижаты к туловищу и не мешали вести брату. Тот же держал руль покрасневшими на холоде пальцами, ладонями, обмотанными тряпками – Август забыл варежки и отказался принять братовы. У холма младший слез и они с велосипедом взобрались на вершину пешком, зато вниз помчались с ветерком; Тимур откинулся на плечо брата и, провожая взглядом тяжелое, только-только оторвавшееся от горизонта солнце, зевнул. Алый желток на краю земли растекался, и он представил, как хорошо сейчас там, на земле, от которой отрывается солнце. В теплом и светлом краю.
Скорее бы лето.
На ставок, в речку, с разбегу да с тарзанки швырнуть себя в воздух, с визгом и хохотом врываясь в компанию таких же деревенских мальчишек. Колотить друг дружку сорванными камышами да прятать тапки брезгливых девчонок, чтобы те хорошенько их поискали по кустам, измазавшись в мокром черноземе. Или наломать кочанов кукурузы по-тихому с чужого поля, сорвать походя голову подсолнуха и жевать незрелые, но такие сладкие молочные семечки. Забраться на шелковицу! И на черную черешню напротив сельского хлева с загонами для телков, там, где ступать стоит легко и осторожно, не то провалишься в навоз по колено. Набрать поздней алычи по дороге и швырять в коров, или в тех коней, что таскают телеги с зерном и мукой. Наловить карасей да зажарить там же, у скорого костра, счистив чешуйки ножиком, наживую, по-быстрому и насадив раскрытую животом добычу на колышки, чтобы лучше пропеклась.
Тимур с тоской подумал о столовой, которая ему не светит до обеда. В животе забурчало. Он решил повторить список стран-членов ОПЕК3, следом перешел к таблице Менделеева и запнулся на атомной массе кремния. Не то чтобы он любил учебу, но так как частенько зависал в компании старших ребят, хотел быть наравне, хотел быть полезным своим друзьям.
Желудок издал протяжный стон.
Когда они затормозили у школы, Тимур потянулся к рюкзаку брата; тот в ответ как-то странно дернулся, но кивком разрешил. На свет была извлечена баночка с мутным содержимым. Мелкий отвинтил крышку и не глядя вдохнул раз, другой.
Вот теперь хорошо. Теперь мысли о еде вызывают только тошноту. Можно вообще не думать, все равно его сейчас вывернет – настолько отвратительную смесь приготовил брат. К шибающему в нос прогорклому маслу примешивались нотки трав и забродивших ягод, от хмельной сладости которых вонь становилась лишь омерзительнее. Он завидел знакомую вихрастую макушку и поспешил нагнать приятеля.
Август молча проводил взглядом щуплую фигурку брата: тот уже вошел в поток школьников, взрезав его, как горячий нож масло, и по мере его продвижения к главному входу школы количество компаний – маленьких вихрей в водовороте, – частью которых Тимур на миг успел стать, выросло до пяти-шести, а ведь среди них были даже старшеклассники. Отвернувшись Август закрепил велик у забора, привязав железного коня шнурком к ограде водяным узлом, который не то чтобы тяжело вору было бы развязать, но его не отпускала надежда на то, что воришка отступится и красивое не станет портить.
Прежде чем войти в уродливую, притиснутую к земле черепаху здания Август, памятуя о первом уроке алгебры, обошел восточное крыло и, досадуя на сугробы, замер, прижавшись к холодной раме краем уха так, чтобы случайный наблюдатель в классе через окно его не увидел. Он рассчитывал исподтишка полюбоваться на раннюю пташку – Вику Семенец, дом которой был совсем недалеко. Не дом даже, а квартира. Дед поговаривал, что раньше и в их селе была школа, но ее закрыли, и правильно: детей всех возрастов и на один класс бы не набралось. Так что Август с Тимуром каждое утро отправлялись в Серпуховское поселение городского типа, где была настоящая школа, а в центре даже стояли пятиэтажные дома, в которых был водопровод и даже горячая вода сразу из крана, и газ был не в баллонах, а из трубы. Даже для мусора был специальный лифт, но старушка, поймавшая изумленного второклассника из деревни, что заглядывал в мусоропровод, пояснила мальчику, что это для таких как она – немощных, а здоровые люди вполне способны свой мусор сами до бака у подъезда донести.
Странно.
Он сложил ладони чашечкой и приложил между ухом и стеной: ничего. Осторожно, потихоньку, затаив дыхание, чтобы на стекле не осела влага, он заглянул в класс. Зима отступила, изморозь стаяла, так что ему открылся совершенно темный и пустой кабинет: стулья были кое-где сдвинуты так, как это делают дети, разрушая порядок, наведенный уборщицами, но ни одного девятиклассника на месте не было. Отсутствовал и учитель.
Уже выходя на плац у главного входа Август заметил толпу одноклассников, следующую за учителем; он замер, покрываясь холодным потом. Внутри, выше пупка сжалось в крохотный комок нечто прежде огромное. Август стоял, не шевелясь, как столп, загипнотизированный зрелищем чужого воодушевления – уже почти совсем взрослые, школьники не держали стой, обгоняли учителя и расползались группами по улице, унося с собой радость дня, не потраченного за партой.
