Но все обошлось: получив желаемые ключи – разве в школе есть инвалиды? – директор направилась к выходу. Вахтер же, зараза, уже уселся за стеклом и, судя по стуку, начал расставлять фигуры на шахматной доске, однако Барнохон окликнула его и поторопила проверить работу пандусов.

Август бросил взгляд на часы – до конца урока оставалось десять минут, самое опасное время, дежурные уже спустились накрывать и скоро, еще до звонка, в столовую понесутся самые голодные. Подвал им совсем не по пути, однако к обеду гардеробщица возвращалась с перерыва, так что едва голоса директора и вахтера затихли, он бросился к окошку вахты, за которым, помимо отчаянных пешек и вооруженных до зубов слонов, в уголке, имевшем славу стола находок, среди слетевших с рюкзаков значков с незнакомыми Августу персонажами и забытой шапки устроилась его добыча: сиреневый камешек. Неограненный, неправильной формы, он весь струился, будто изошник пролил в раковину масляный черный и фиолетовый, сбрызнул белыми разводами и не стал смывать.

Он не мог забрать его, ложь легла бы поверх камня, испортив находку. Из этой породы монахи ковали подвески Святого Стрекозы. Август не хотел быть привязанным к этому сокровищу, а ведь его, как заявившего о владении камнем, могли запомнить на вахте. Пока никто не заметил очевидно украденный у церковников чароит, его следовало изъять.

Да, Августу было проще украсть желаемое, чем соврать. Он дорожил словами, отмерял их рукой казначея и с отвращением избегал школьных спектаклей. Как могут люди пятнать себя ложью? Им самим не противно?

Но едва заметив царапины вокруг щеколды окошка вахтера, он содрогнулся от вины и, решив испытать удачу, присел перед дверью и для пробы нажал и подергал ручку, чтобы оценить надежность замка. Стоило надавить, как дверь поддалась, впуская подростка в комнату вахтера. Старик не запер!

Он вышел, сжимая в кармане брюк добычу, и вздрогнул, когда в раздевалку влетели взбудораженные школьники. Запрыгивая на лавку все они приникли к высокому подвальному окошку, Август же, зараженный настроением толпы, тоже встал на цыпочки в надежде разглядеть, что же происходит снаружи, у главного входа.

Снаружи прочь от школы промчались наспех напялившие куртки те неудачники, что забыли тетрадь с домашкой дома и теперь пытались урвать у обеденного перерыва время добежать домой и обратно, но не это приковало к себе внимание стайки школьников: во дворе из до боли знакомого Августу москвича его дед вытащил пацана, закутанного в плед, и опустил его в инвалидную коляску, пристегнув парня поперек туловища ремнем и затянув такие же крепежи на безвольных ногах, обернутых пледом. Парень сразу обмяк в кресле, словно без ремней давно свалился бы на асфальт, под ноги встречающему директору.

Мартын Резов, мрачный старик, нависающий над собеседниками, бросил пару слов директору и сел за руль навечно провонявшей деревенской пылью машины. Кто-то за шиворот оттащил Августа от окна. Взбешенный Кислов, хоть и был ниже и в очках, нехило так заехал однокласснику в живот его же рюкзаком:

– Какого черта я должен таскать твои манатки и искать тебя по всей школе, Резов?

– Потому что не можешь без меня прожить – Август демонстративно задрал рукав и бросил взгляд на неработающие часы – и пятнадцати минут? – Было бы круто сказать это со снисходительным взглядом сверху вниз, на одном дыхании, но реальность скрутила его в спазме, прижавшим руку к животу, пытающимся восстановить дыхание. И все же этого хватило: Кирилл Кислов, бешено сжав кулаки, вдруг выдохнул и, поправив воротник-стойку, вышел из гардероба, смешавшись с толпой школьников, хлынувшей в вестибюль, чтобы посмотреть на диковинную новинку на колесах.

Август задрал когда-то черную, а теперь выцветшую футболку и пощупал впалый живот – больно. Потом заправил ткань под ремень и по стеночке добрел в вестибюль, где из толпы, образованной вышедшими из столовой и мимо проходившими виновника столпотворения даже высокому Августу было не разглядеть. Так что он запрыгнул на скамью, подняв переполох в стайке младшеклассниц, и скорее по привычке достал из рюкзака щепку, чтобы взглянуть на новенького сквозь щель в деревяшке.

Он спрыгнул со скамьи, которую хихикая стали расшатывать мелкие девчонки и молча вышел к раковинам, где сунул голову под холодный поток. Хвост. У новенького не было ног, но был змеиный хвост, который под мороком безвольных ног, стянутых ремнем, не был виден человеческому глазу.

В столовую Август так и не зашел.

3.

Нож выскользнул из потных рук и Август, устав локтями и коленкой – всем телом – пытаться удержать птицу, отступил, тяжело дыша и оправляя болтающийся на нем бушлат с чужого плеча. Гусак, почуяв победу, ужом извернулся и, помогая себе гибкой долгой шеей, – чертовски крепкой в самом деле – крыльями и лапами взбил снег и перевернулся, чтобы, отряхнув озябшие лапы, преспокойно двинуться в сторону леса. Теперь, побывав на пороге смерти, гусь звал товарищей, последнего из которых доели еще на позапрошлой неделе.

Август, скосив темный глаз, глядел на его походку вразвалочку и пытался не думать о том, как вкусно шкворчат в духовке гусиные бедра. Надо было заточить заранее нож, чтоб не мучиться сейчас с бесполезной железкой! Как ни здорово было просто валяться, пялясь в мутное, набрякшее будущим снегом небо, но добыча уходила и лодыжки, обожженные пробравшимся в ботинки снегом, начали неметь. Мальчик перекатился на четвереньки и, отряхнув налипший снег с колен, бодро зашагал в сторону рощи. Покуда дорога, утрамбованная молоковозом, не завернула вниз, в поля, он даже не смотрел под ноги, но теперь осторожничал, шагая по укрытому снегом полю – всегда можно было угодить в завивку и получить чужое проклятие. Он видел такое однажды: в июле, когда жнут пшеницу, соседка Кузьмичиха нашла на своем поле колтун из скрученных вместе колосьев, а внутри тряпку с яичной скорлупой. Август тогда как раз вишни на границе участков собирал и слышал вопль женщины – она не заметила и срезала серпом завитый клок.

Полгода спустя померла ни с чего. Не ела ничего и даже церковник не помог, хотя пришел с настоящей Стрекозой, серебряной, с прозрачными крылышками и с чароитовым камнем по спинке. Освятил ей дом, ободрил надеждой на будущее, на весну, полную стрекоз – все одно не помогло. И врач приходил, сказал, мол, четвертая стадия, а это не лечится.

Птицу надо было догнать, но не только это дело гнало его в лес: карман штанов жег утренний трофей – кристалл брата. Тимур был седьмом классе, и как всегда хотел сделать домашнее задание лучше всех. Да только где он этот ваш медный купорос найдет? Купите в хозяйственном магазине, подумать только! Дед Тимура в город если и возьмет, то только на выходных, а самому автостопом.. единственный вариант, и Август даже собрался ранним утром, да только дед, вставший с петухами, кликнул лезть на крышу, продувать печную трубу, а слез на землю он уже весь в саже и тут же помчался замешивать свиньям, получив для ускорения очередную оплеуху. Потом уже незаметно ведро воды на плите не нагреешь, чтоб помыться да втихую выйти через поля к шоссе – дед прицепится как клещ, а куда, а зачем, не ври, чертеныш, знаем мы ваше домашнее задание, от работы отлынивать вздумал?

Братишка же на местной свалке нарыл очередную колбочку из-под просроченного сиропа от кашля, но вместо привычной забродившей жижи вылил в банку для эксперимента алую, сияющую в лучах восхода на подоконнике воду. Для основы под соляной кристалл взял тот фиолетовый камень, что Август оставил на столе, привязал его к нитке и газетой прошлогодней банку накрыл – мол, чтоб пыль в раствор не попала.

Август взбесился и чуть не врезал мелкому за то, что чужое взял, а потом напомнил себе, что он-то камень вообще стащил. И, едва мазнув взглядом по черным умоляющим глазам вставшего на защиту “самого лучшего и красивого эксперимента”, сдался, решив, что заберет камень после Тимкиного урока. Сегодня поутру, как обычно, выбравшись из-под одеяла так, чтоб не разбудить Тимку, он замер босиком на ледяном паркете: в банке брата, теперь полной чистой, совсем не кровавой воды, игольчатой змейкой обернулся вокруг камня алый кристалл.