Но шестнадцать дней вместе с Ээвой-Лисой в пещере мертвых кошек — это было все-таки начало. Мне кажется, поэтому она и воскресла и вернулась ко мне.

А в последнюю ночь — я не знал, что она последняя, но она была последней — она сказала мне то, о чем я потом много думал. Я уходила, прошептала она, уткнувшись носом в сгиб моего локтя, укутанная в ткань с тюльпанами, как мы всегда сидели, но вернулась. Потом я опять покину тебя. И ты должен молчать, несколько лет, и думать. Ты сперва не верил, что можно умереть, а потом воскреснуть в этой земной жизни. Но ты ведь видишь, что это возможно. Самое ужасное начнется теперь. Именно теперь ты станешь взрослым. Но ты должен свести воедино. Если ты этого не сделаешь, значит, и моя жизнь, и моя смерть, и мое воскресение не имели никакого смысла.

Что мне надо свести воедино, спросил я. Это ты поймешь, сказала она. Человеку дают под дых, но на свете нет ничего непоправимого. Я вернулась, чтобы сказать тебе это. Но чтó мне надо свести воедино, повторил я.

У нее были черные раскосые глаза и красивая шубка. И она вернулась. Прошло много лет, прежде чем я понял, чтó она мне ответила. Так уж бывает с теми, кто воскресает. Требуется много времени, чтобы понять, чтó они говорят и почему вернулись.

И она рассказала, как оно было. А я ничего не понял. И тогда она снова свернулась клубочком на сгибе моего локтя, выставив нос наружу.

И сколько бы я ни искал в библиотеке капитана Немо, я никогда, никогда не найду того, что открыло бы мне, чтó же воскресшая Ээва-Лиса рассказала мне в ту ночь. Этого записать нельзя, как я понял. Можно только свести воедино.

Они обнаружили меня 21 августа 1945 года.

Думаю, заметили разок капитана Немо, который тайком добывал мне провиант, и смекнули. За мной пришли трое мужчин, и что тут особо скажешь. Я почти не сопротивлялся, только сказал, что хочу забрать с собой мелассу и провиант, и младенчика тоже, а кошечку можно оставить.

Тогда они надели на меня теплый свитер, собрали провиант, наверно, пришли в замешательство, увидев младенчика, но все-таки завернули его в газету, это снова была «Норран», и прихватили с собой.

После чего мы покинули пещеру мертвых кошек.

Доски с лосиной башни остались.

Ээва-Лиса выскользнула наружу, когда они появились у входа в пещеру. Они не пытались ее поймать, а я промолчал. Она скрылась в лесу, сначала вернулась, как обещала, а теперь исчезла в лесу моего детства.

Я знаю, что лиса — зверь опасный и ей придется нелегко, но я знаю, что она справится.

Они привели меня в зеленый дом, прежде чем отправить в заведение.

Мама встретила нас в дверях и взяла меня за правую руку, и глаза у нее опять были пригожие. Взяла меня за руку и повела в спальню, где уложила на кровать. Вот тут и поспи немножко, сказала она. После того как они ушли, она встала у окна, и хотя старалась сдержаться, но я услышал, что она плачет.

Тогда я поднялся и взял ее за руку. Так мы стояли какое-то время и глядели на долину: поверх рябины, зарослей шиповника и родника с лягушками. Я крепко держал ее за руку, чтобы она не печалилась. И она не отняла руку, и так мы и стояли, потом она отвела меня к кровати, присела на краешек и смотрела на меня, пока мы ждали, когда я засну.

Я ничего не говорил, она тоже. Но нам больше не надо было ничего говорить, потому что мы все уже сказали в тот раз, когда она навестила меня в пещере. Я простил ее за давний случай с кошкой, а она простила меня за то, что я не сжалился над ней, и мы все поняли.

И было так, как должно было быть.

Если бы врага не существовало, его надо было бы создать.

Я молчал четыре года и два месяца, пока меня наблюдали, и пытался свести воедино. Не то чтобы мне нечего было им сказать, как они считали. Но я размышлял.

Потом я выздоровел, по их словам. Но хоть они и думали, будто я болен, что неверно, я и не выздоровел, потому что не сумел свести воедино.

Опись спасенных вещей в блокноте дала мне возможность понять, с чего надо начинать. Я нашел ее, после всех этих лет, в библиотеке капитана Немо.

Скоро я закончу обследовать библиотеку.

Не всю, этого мне не успеть. Но я свел все воедино и пытался додумать до конца.

Мне это не под силу, я знаю. Но иногда я мечтаю, поскольку прошло так много лет с того времени, когда все это случилось, втайне, с радостью мечтаю, чтобы это было бы и в самом деле возможно: не только попытаться свести все воедино, пытаться-то я пытаюсь, это точно, но чтобы мне это удалось. И в конце концов получить возможность написать: вот как все было, вот так обстояло дело, вот и вся история.

Проснулся в 3.45, сон о пещере мертвых кошек до сих пор перед глазами. Провел невольно пальцем по лицу, по коже щеки.

Был совсем рядом с ответом.

Встал.

Там над водой висел странный утренний туман, мрак рассеялся, оставив парящее серое покрывало, не белое, а как бы с отблеском темноты; оно висело в нескольких метрах над поверхностью воды — блестящей и совершенно неподвижной, как ртуть. Птицы спали, ввинтившись в самих себя и в свои сны. А верно ли, что птицы видят сны? Туман висел так низко, что открывал взору лишь воду и птиц, только черную неподвижную поверхность воды, беспредельное море. Я мог вообразить, что нахожусь на краю земли и впереди — ничего.

На краю. И птицы, ввинтившиеся в свои сны.

Внезапно движение: взлетела птица. Я не слышал звука, только видел, как она била крыльями по воде, вырвалась, взлетела наискось ввысь: это произошло внезапно, и так легко, невесомо. Я видел, как она поднималась все выше и выше, к серому потолку тумана, и пропала. И не услышал не единого звука.

Я подождал, но больше ничего, абсолютно ничего. Может, так вот и с ней было в ту ночь в дровяном сарае, где она сидела, привалившись к колоде. Мне так кажется. Вовсе не так жутко, как в тот раз, когда она меня покинула.

Просто как птица, которая взлетает все выше, и внезапно исчезает, и возвращается, как стрелка часов, но изменившаяся, хотя не внешне.

Он записывает на полях слова-коды, теперь я запросто могу расшифровать большинство.

«Посмертная карточка. Он вдруг видит самого себя».

«Сигнал».

Заклинания я в конце концов принял, то есть понял, что они есть. Когда понимаешь, что это заклинания, их легче выносить.

«После его смерти в его кармане нашли блокнот со стихами, которые он написал от руки, карандашом. Это было удивительно, лесорубы там, на севере, пожалуй, не так уж часто писали стихи.

Блокнот немедленно сожгли.

Я не знаю почему. Но быть может, потому, что стихи считались грехом, искусство считалось чем-то греховным, он пал, и в таком случае лучше всего сжечь. Но мне иногда бывает любопытно, чтó там было написано.

Итак: сожгли, и стихов как не бывало. Так никогда и не отосланное послание. Иногда мне кажется — то, что я сам пытался сделать, отчасти должно восприниматься как попытка реконструкции сожженного блокнота».

Не реконструкция: заклинания.

Может, я вовсе и не молчал, пока находился в заведении.

Но я ничего не говорил.

Они нашли множество объяснений моему поведению за те годы, что я находился в заведении.

Под конец они, по-моему, полюбили меня. Объяснений было множество, и я со всеми соглашался, чтобы заставить их считать меня пригожим.

Я молчал, но оживленно говорил. О пожаре я никогда не упоминал. Но это совершенно естественно. Ведь те, кто не понимает, что лягушек надо защищать, что Благодетель играет на небесной арфе, когда Сын Человеческий делает вид, будто у него больше нет времени, что человек может воскреснуть в этой земной жизни и что рябина — дерево счастья, на котором зимой бывают снег и птицы, приводят тебя в полное отчаяние.