— Это вы в них и стреляли? — спросил Цветков.

— Ну да!

— Кто же это мог быть? — удивился Таусен.

— Вы же сами, академик, сказали, что лучше побеседовать по дороге. А то мы до вечера друг друга будем засыпать вопросами. Тебе, Дима, — ничего не поделаешь, — придется подежурить в машине.

— Досадно, но ничего не поделаешь! — сказал Иринин.

— Может, ты боишься остаться один?

— Чего и когда я боялся? — обиделся Иринин. — Вам по дороге все расскажут. А когда я узнаю?

— Узнаешь. Не бросать же машину на произвол судьбы! Кстати, — обратился он к островитянам, — куда это вы направлялись целым отрядом?

— К вам на помощь, — ответил Таусен.

— Я так и думал. Спасибо… Так видишь, Димочка, мне все-таки необходимо как командиру машины раньше всего ознакомиться с неизвестным доселе островом, связаться с населением и потом, не медля, подробно обо всем доложить. При первой возможности вернусь или пришлю тебе смену. А ты пока радируй в Москву о ночных происшествиях, о том, что обнаружили остров… Будьте добры, академик, сказать координаты.

Таусен сказал.

— Ну вот, сообщи…

— Позвольте, товарищ Петров… — вдруг сказал Гущин, тяжело дыша от волнения. — Да… как ваше имя-отчество?

— Александр Филимонович.

— Позвольте, Александр Филимонович, — ведь нам надо раньше всего связаться с Большой землей. Нас, наверно, считают там погибшими.

— Э! — воскликнул Петров. — Да вы, начерно, те самые, кого я ищу!

— А кого вы ищете? — спросил Цветков.

— Гущина и Цветкова.

Едва Петров произнес эти слова, как Гущин кинулся к нему.

Петров отступил на шаг, крепко уперся, и только потому дружественный натиск Гущина не сбил его с ног, как Иринина.

Иринин засмеялся:

— Это здесь род приветствия, на острове: вновь прибывших обязательно сбивают с ног.

— Но не со всеми это удается, — отшутился Петров.

— Александр Филимонович! — воскликнул Гущин. — Дайте же нам связаться с нашими близкими! И с газетой!

— Ну, конечно, связывайтесь, друзья! — сказал Петров. — Разумеется, это раньше всего, а потом уж познакомимся с островом. Но как ни велико ваше нетерпение, сначала мне придется доложить о выполнении данного мне поручения.

Петров старался по возможности сократить свой доклад: он понимал, с каким нетерпением около кабины ждали своей очереди его новые знакомые. Гущин не мог стоять на месте — прохаживался взад и вперед, словно из угла в угол воображаемой комнаты, и ни с кем не разговаривал.

А Цветков стоял спокойно у борта ракетоплана и беседовал с Ирининым. Гущин бросал на него быстрые взгляды и завидовал его выдержке, которую всегда хотел и никогда не умел в себе выработать. Таусен что-то объяснял саамам, и они с сочувствием поглядывали на Гущина и Цветкова.

— Ну, — крикнул наконец Петров, распахнув дверь кабины, — прошу, друзья! Кто первый?

Гущин стремглав бросился к нему, но тут же остановился, словно его схватила чья-то невидимая рука, и сказал:

— Цветков первый!

— Да иди ты! Я вижу, тебе неймется, — возразил Цветков.

Но Гущин заупрямился. Цветков хорошо знал нрав своего друга — его уж теперь никакими силами не сдвинешь. Юрий улыбнулся, махнул рукой и вошел в кабину.

— Вы, случайно, не знаете, где может быть академик Рашков? — спросил он на ходу Петрова.

— Еще бы! Знаю, конечно. Он в рыболовецком колхозе «Победа». Как только узнал, что вы попали в шторм, прибыл туда тотчас же. Он следит за поисками.

Я вас сейчас свяжу с ним.

— Нет, раньше всего с матерью, пожалуйста, — слегка смущенно сказал Юрий.

И вот через минуту он услышал ее знакомый родной голос. Но что-то новое появилось в нем. Нотка усталости? Он видит на экране телевизора еще молодое лицо матери: прямой, худощавой и высокой, как он, с такими же огненно-рыжими, но уже чуть выцветающими волосами, с таким же прямым крупным носом, — и он замечает незнакомые морщинки в углах рта. «Это я отнял часть ее молодости — ведь она, наверно, прощалась со мной навсегда!»

После нескольких коротких нежных слов Юрий спохватился:

— А теперь, мама, я позвоню Рашкову.

— Ну конечно, — ответила она. — Теперь только часы остались до нашей встречи!

На экране видеофона появилось полное лицо Рашкова, его белокурые седеющие, зачесанные назад волосы, голубые смеющиеся глаза.

— Ну-ну, — скороговоркой произносит Рашков, — я не хочу говорить о моей радости — ведь вас считали уже погибшими…

— А искали все-таки? — улыбнулся Цветков.

— Как же не искать! Люди-то наши! — смеется Рашков.

— Вы знаете, Николай Фомич…

— Все знаю, — перебивает Рашков, — и про Таусена, и про остров, и про чудовищ…

Цветков изумился, но потом сообразил, что донесение Петрова, очевидно, сейчас же транслировалось. Ну что ж, тем лучше — не надо повторять…

— Скоро увидимся, и все расскажете подробно, — говорит Рашков.

— А где увидимся? — спрашивает Цветков.

— Я вас буду ждать здесь, если, конечно, хозяин вашей машины не возражает и поднимет вас за облака.

— Хозяин машины не возражает, — вмешался в разговор Петров. — Только это будет еще не сегодня — мне надо познакомиться с островом: здесь, оказывается, целая колония.

Но тут терпение Гущина подошло к концу, и он встал в дверях кабины. Цветков и Петров посторонились и спустили его. Гущин прежде всего соединился с редакцией. Но, к его большой радости, там тоже новости уже знали.

— А подробно обо всем по приезде, — сказал заведующий отделом. — У вас, наверно; материала на целый ряд очерков.

— Даже на роман! — уверил Гущин.

Теперь можно поговорить с близкими. Но родных у Гущина нет, его близкие — это его товарищи и друзья.

Отец его погиб на фронте во время Отечественной войны, а мать и сестра умерли от голода в Ленинграде во время блокады. Самый близкий и дорогой его друг — Лена. Она работает в Мичуринске. Скоро он увидел ее на экране — она стояла в оранжерее, у ветки, усыпанной гигантскими плодами. Лена подняла голову, и вдруг такая волна света залила ее круглое, курносое лицо, что Гущин сощурился, как от солнца.

— Лева, — сказала она тихо, с глубоким вздохом облегчения, — жив, ты жив!

— А ты думала, что мы погибли? — спросил Гущин.

— Ни минуты не думала, — упрямо ответила Лена, сдвигая брови.

— Почему? — удивился Гущин.

— А я знаю: вы не такие, чтобы погибнуть! — почти сердито ответила она.

— Неужели, если бы не звери, мы могли бы еще долго не знать, что вы находитесь на острове? — спросил Гущин Петрова, когда все они направились к жилью.

— Что значит долго? На рассвете мы бы дали сигнал.

— Да, но до рассвета мы бы еще часа четыре не знали о вашем присутствии.

Будь я на вашем месте, я бы, как приземлился, тут же дал залпов десять сигнальных!

— Я не уверен был, что вы так чутко спите, и мы могли бы даром патроны истратить, — отшучивался Петров. — И к тому же, что такое четыре часа? Мы вас неделю ищем.

— Но в кого же вы все-таки стреляли у бухты?

— Сам еще не знаю, но во что-то крупное, — ответил летчик. — Радиолокационный аппарат показал нам неизвестный остров, и мы решили обследовать его. Нам понравилась бухта… Мы сели у самого берега и включили прожектор. Вдруг на нас напали какие-то водяные чудовища. Мне показалось, что они величиной со слонов. Их было несколько. Их, кажется, привлек и разъярил свет прожектора. Мы погасили его. Но звери не унимались.

— Как же вы стреляли в темноте? — спросил Таусен.

— Мы ведь перед этим только что их видели, а они так велики, что по ним трудно было промахнуться. Во всяком случае, после наших выстрелов они исчезли — или пошли ко дну, или удрали. А я боялся, как бы они не повредили машину: у них громадные острые бивни.

Объяснения Петрова внезапно были прерваны раздавшимся сверху мощным шумом, оглушительным хлопаньем. Все подняли головы. Очень низко над ними, не быстро и тяжело, летела какая-то необыкновенная птица огромных размеров — пожалуй, не меньше страуса.