Но Эмили немного беспокоит меня. С каких пор ее смех уже не поет?

Проходит несколько месяцев. На носу осенние показы.

— Отец?

Я поднимаю взгляд от образцов тканей — у меня еще остаются сомнения, какую ткань использовать, надо будет спросить мнение Эмили, когда она вернется из Нью-Йорка…

— Да, Адриан?

— Мама сердится на меня?

Я пораженно смотрю на сына, всё еще одетого в костюм для фехтования. Он очень серьезен.

— Конечно, нет, что за мысли.

— Значит, она грустит?

— Не думаю. У нее много работы, ты же знаешь.

Адриан задумчиво опускает голову.

— Ладно… Но почему она больше не смотрит мне в глаза, когда я разговариваю с ней?

Эмили действительно молчалива в последние несколько недель. Но это просто потому, что она загружена работой…

Мой сын с надеждой ждет ответа, но я не знаю, что еще ему сказать. Я ограничиваюсь тем, что немного удивленно хлопаю его по плечу.

Подумать только, ему уже тринадцать. Я не заметил, как он вырос…

Один из многих зимних вечеров.

Тихий особняк. Огонь в камине в гостиной.

— Де… Депрессия? — недоверчиво восклицаю я.

Голос у Эмили безразличный, монотонный. Она с отсутствующим видом вертит бокал с вином, заставляя его сверкать.

— После болезни Адриана. Так говорит психиатр. Якобы я не могу смириться с тем, что он больше не нуждается во мне.

Дрожь в голосе выдает ее. Она задета гораздо больше, чем хочет показать. Я огорченно беру ее за плечи:

— Эй. Посмотри на меня.

Ее усталые зеленые глаза колеблются, а потом смотрят в мои.

— Эмили, это нереально, с тех пор прошло уже четыре года. Мы найдем кого-нибудь другого, чтобы помочь тебе.

Она кладет голову мне на плечо и вздыхает:

— Нет. Думаю, он прав. У меня не получается привыкнуть. И, возможно, сосредоточившись на его болезни, я могла абстрагироваться от того, что не в порядке со мной.

Я неуверенно обнимаю ее.

— То есть?

— Я не чувствую себя матерью. Я слышу, как другие говорят об этом чувстве, и… Я не помню, чтобы испытывала подобное. А ведь должна бы, правда? Правда?

Ее руки сцепляются у меня за спиной. Она приглушенно всхлипывает. Я обнимаю ее крепче.

— Я не понимаю почему! Я так люблю Адриана! Но, Габи, я… я боюсь!

О, Эмили.

Я настоял, чтобы Эмили замедлила ритм работы. Это происходит не без конфликтов — в конце концов, скоро начнется сезон весенних показов.

Мы ссоримся. Но какая пара не ссорится?

Приближается прекрасное время года. Как каждый год, Адриан скрупулезно принимает таблетки — на случай если вернутся приступы астмы. Но всё хорошо.

Я увожу их на каникулы — на этот раз в Японию, далеко от Токио, лихорадочной столицы, в горы — туда, где редко встречаются туристы. Нам всем троим это идет на пользу. Эмили понемногу расслабляется.

А потом однажды мое внимание привлекает странно знакомый пейзаж. Я улыбаюсь:

— Смотри-ка, напоминает Юньнань. Это было наше последнее путешествие с Адрианом…

Она смеется и машет нашему сыну, который ушел побродить немного дальше.

— Мы никогда не путешествовали с Адрианом, Габриэль. Он был слишком слабым!

— До того, как он заболел, я хотел сказать.

— Адриан всегда болел…

Я молча смотрю на нее. Она в ответ вопросительно смотрит на меня.

— Что такое?

— Ты забыла?

— Забыла что?

— Но… Тибет и потом Китай, конечно! Мы завершили наш тур провинцией Юньнань. И Куньмин, и птичий рынок!

— Мы действительно делали остановку в Тибете в юности, Габи… Но Юньнань? Уверена, что нет.

— Но в конце концов! Именно там встретились Нууру и Дуусу. Наши квами!

Она задумчиво хмурится:

— Наши… «квами»?

Проходят недели. Эмили в итоге вспомнила квами, но, когда я говорю с ней о них, ее ответы остаются нерешительными и расплывчатыми. Я боюсь понять, что происходит.

Я нахожу фотографии наших путешествий с Адрианом. Как всегда, объектив не может запечатлеть магических созданий, так что их нигде нет. И все-таки я показываю снимки Эмили. Она избегает обсуждения под предлогом того, что для нее всё еще слишком тяжело об этом говорить, поскольку именно во время одного из этих путешествий Адриан заболел. А значит, по нашей вине.

Я настаиваю, но она всё больше и больше уклоняется. Иногда она становится нетерпеливой и даже агрессивной, а потом резко меняет тему.

Ее командировки за границу становятся чаще. Вернувшись в особняк, она запирается в своей мастерской на чердаке. Порой она почти не приближается к Адриану.

Я рассказываю ей наши истории, то, что мы пережили. Я намекаю на Нууру и Дуусу. В самом начале она смотрела на меня как на мечтателя.

Но теперь она считает меня сумасшедшим.

Отголоски.

Ссоры.

Я ставлю всё на карту снова и снова. Однажды вечером я достаю шкатулку из сейфа и показываю ей содержимое.

— Эмили, умоляю тебя, возьми этот Камень Чудес, произнеси слова и увидишь, всё изменится. Ты вспомнишь!

Она отступает:

— Опять твой бред про трансформацию? Прекрати это, Габриэль, ты пугаешь меня!

Я отказался от попыток убедить ее насчет Камней Чудес. Пока мы пытаемся щадить Адриана. Но наши ссоры продолжаются одна за другой — всё более бурные.

— Я больше не знаю, почему люблю тебя, Габриэль, — яростно выдыхает она однажды. — Я больше не знаю, почему люблю моего сына, я не знаю, почему мне так необходима причина, но это не дает мне покоя! Я не могу быть ему хорошей матерью, не в таких условиях!

Я размышляю над тем, чтобы спросить совета у квами, но перспектива снова вызвать у Адриана болезнь пугает меня в течение долгих недель.

Отчаявшись, я в конце концов пробуждаю Нууру, но он ничем мне не помогает. Он отказывается появляться перед Эмили, пока она сознательно не пожелает этого.

Однажды, во время одного из ее путешествий я поднимаюсь в мастерскую Эмили на чердаке и осознаю, что здесь не хватает многих личных вещей.

Эмили покинула особняк, не предупредив.

— Мне необходимо подумать. Мне необходимо время, Габриэль, а в особняке у меня уже ничего не выходит… — ее голос по телефону полон слез. Душераздирающ. — Я не могу так больше продолжать. Я уже не узнаю себя в том, что ты построил…

— В том, что мы построили, Эмили… Мы!

— Мне жаль, Габриэль. Мне так жаль…

— Когда ты возвращаешься? Мы поговорим об этом. Мы найдем решение!

— Я не хочу возвращаться. Ты не понимаешь, что я чувствую. Никто не может понять. Но я приеду на его день рождения. Обещаю. — она колеблется, а потом добавляет: — Он был великолепен на обложке «Teen Vogue». Скажи ему. Поцелуй его за меня!

Она вешает трубку.

Другой звонок. Она хочет поговорить со мной о контракте, но мне плевать. У меня в голове только Адриан.

Меня без конца преследуют образы. Наш мальчик с грустным взглядом, один в нашей громадной гостиной. Наш мальчик упорно стремится участвовать в фотосессиях в надежде встретить мать на одной из съемочных площадок.

И я теряю самообладание. Я умоляю ее:

— Сделай это хотя бы ради Адриана! Он беспокоится, и я уже не знаю, как ему объяснить твое отсутствие! — и я даже… угрожаю ей: — Вернись домой немедленно!

Она вешает трубку.

Мой мальчик мечтательно рисует. Перья. И снова перья. Перья павлина.

Огорченный и измученный, я забираю у него блокнот.

— …хватит, Адриан.

— Но это для мамы! Когда она вернется…

— От перьев ты всегда болел. Почему ты хочешь напомнить своей матери о столь мучительной вещи?

— Но она такая красивая в них! Как на картине в прихожей — той, с платьем из золотых перьев!

Картина оказывается на чердаке, подальше от глаз Адриана.

Пятое лето.

Торт ждет на столе в столовой с незажжёнными свечами. Но Адриан отказывается выходить из своей комнаты. До тех пор, пока она не приедет. До тех пор, пока я не дам ему объяснение.

Проблема в том, что у меня его нет…

— Месье? Мадам Эмили на телефоне.