Ее рука вдруг ищет мою, и я благодарно сжимаю ее.

— Послушай, Габи.

Эмили, наконец, объясняет мне всё. Всё, что терзает ее неделями. Насчет квами, насчет этой близости, которая и ее ослабляла, когда она была ребенком…

Она заключает странно равнодушным голосом, почти… тревожащим:

— Я должна снова усыпить Дуусу. Это единственный выход.

Я немного сильнее сжимаю ее ладонь:

— Нет, Эмили. Ты этого не сделаешь, — мой голос хрипит от сдерживаемых слез. — Это абсурдно. У Адриана аллергия, но Дуусу не может быть в ответе за его состояние.

— Что ты знаешь об этом, Габи? Как ты можешь быть так уверен?

— Я не знаю. Но ты слышала, что сказали Нууру и Дуусу о том, что происходит, когда отказываешься от квами. Мы не можем так рисковать, когда ты всегда была Носительницей. Это лекарство вылечит Адриана, и ты увидишь, его состояние не имеет никакого отношения к Камням Чудес.

— …Хорошо.

Слишком легко. Зная Эмили, я должен бы был заподозрить.

И всё перевернулось. Посреди ночи. За время простого звонка.

Звонит мой мобильник. Я на ощупь отвечаю:

— Алло?

— Месье Агрест? Это доктор Дажвилль из больницы Некер.

Сонливость тут же исчезает. Комок в животе. Во рту пересыхает. Сердце пропускает удар.

— Адриан?

— Успокойтесь, его состояние стабильно с тех пор, как мы начали новое лечение. Это ваша супруга, месье. Ей стало плохо.

Оцепенение.

— Она пришла провести с Адрианом несколько часов, она часто так делает, когда вы в отъезде. Она только что пришла в сознание, но мысли еще немного путаются. Месье Агрест, вы можете быстро вернуться в Париж?

— Но я в Париже! А Эмили…

Но кровать рядом со мной пустая. Холодная.

Автострада. Темная ночь.

Ярко освещенная палата в больнице.

— Габриэль!

Эмили сжимает в объятиях Адриана без сознания. Такого худого, такого маленького среди всех этих проводов, которые бдят над ним и поддерживают его жизнь.

Я сажусь рядом с ними, в горле стоит ком. Эмили в слезах горячо целует мою руку.

— Врачи говорят, его состояние уже улучшается. Теперь всё будет хорошо, Габи!

В ее приоткрытой сумке я замечаю сине-зеленую брошь. Квами не видно.

— О, Эмили… Что ты сделала?

Она опускает веки, и по ее щекам скатываются еще две слезы. Она беззвучно произносит:

— Так было надо.

Она отказалась. Пока никто не станет Носителем вместо нее, она сохранит память, и мы оба это знаем.

Однако у меня плохое предчувствие.

Проходят часы, потом дни.

Адриан снова дышит сам. Его не будут интубировать — первая победа.

Но он не говорит, он едва приходит в сознание. Ему не хватало кислорода слишком часто и слишком подолгу. Врачи опасаются необратимых повреждений мозга.

Эмили не отходит от него. Она ничего не говорит, но в ее молчании я угадываю угрызения совести.

А что, если она решилась слишком поздно?

Одна неделя.

Я просыпаюсь от звука — тихого, но необычного. Я заснул, облокотившись о край кровати. Я выпрямляюсь, поморщившись. Эмили нет, должно быть, вышла на пару минут. День или ночь? Я уже не знаю…

— Папа?

Я дергаюсь. Подняв взгляд и натянув очки, я встречаю немного растерянный, но живой взгляд зеленых глаз.

Адриан. Адриан смотрит на меня сквозь ресницы. Его лежащая на покрывале рука вздрагивает.

— Папа…

Я хватаю хрупкую руку и целую ее. Я не осмеливаюсь на большее, у него такой хрупкий вид…

Адриан улыбается. Легко, почти незаметно. Но улыбается.

— Папа.

Дверь в комнату открывается. Адриан поворачивает голову, и, похоже, это требует от него колоссального усилия. Он шепчет тем же хриплым, едва слышным голосом:

— Мама.

Два стакана с кофе падают на пол. Эмили хватается за дверной косяк, глаза расширились, ноги дрожат.

— Мама!

Она в свою очередь приближается, хватает другую протянутую руку Адриана.

Она бледна, волосы потускнели, под глазами круги. Но ее улыбка — первая с каких пор? — самая прекрасная, что я когда либо видел у нее.

Я плачу.

Я возвращаюсь один на время, чтобы освежиться и взять свежую одежду для Эмили. Особняк кажется пустым и холодным. Я поднимаюсь на второй этаж в свою мастерскую.

На моем столе стоит шкатулка. Я молча, с тяжелым сердцем созерцаю два украшения внутри.

Сине-зеленая брошь. И другая — поменьше, фиолетовая.

У меня не хватает духу разбудить их — состояние Адриана постоянно улучшается с тех пор, как они заснули. Вероятно, это знак.

Так лучше.

Шкатулка закрыта. Помещена в мой сейф — запертый и спрятанный.

Это перевернутая страница.

Проходят месяца и сезоны…

Адриан медленно выздоравливает. Адриан возвращается в особняк. Его легкие еще слабы, ходить в школу было бы неразумно. Он обучается на дому, как было, когда он был маленьким, и нанята новая гувернантка — Натали.

После некоторого периода страха Эмили снова начинает смеяться.

И жизнь идет своим чередом…

Адриан всё еще выздоравливает, но больше никаких приступов. Его уроки с Натали теперь ежедневны, и он учится даже с жадностью.

Дела понемногу поправляются. Я провожу одно за другим собрания с Советом администрации, помногу работаю в мастерской. Эмили возобновляет фотосессии и даже проводит несколько рекламных съемок, но отныне она предпочитает оставаться за объективом. Она сопровождает меня во время показов, обучает и подготавливает новых моделей и вновь поднимается на подиум для показа моих творений.

Проходят месяцы. Эмили снова блистает. Она даже отправляется путешествовать — иногда со мной, иногда одна. Она говорит, что с тех пор как ее квами уснул, ей необходимо заново сориентироваться.

Я понимаю ее и не удерживаю. Терпеливо жду. В конце концов, квами был для нее как ребенок.

Со своей стороны, я вскоре отказываюсь покидать Париж и оставлять Адриана одного в особняке. Я предпочитаю работать на месте, пока Эмили показывает наши краски по всему миру. Она получает контракты для «Империи Агрест», как она любит ее называть. Надо думать, ей это по-прежнему нравится. Тем лучше.

Мы с Адрианом мало разговариваем. Если внешне он копия своей матери в этом возрасте, от меня он, похоже, унаследовал молчаливость. Но мы разделяем страсть к тому, что делает Эмили по всему миру. Мы регулярно видим ее в специализированных СМИ. Она великолепна.

Моя фея. Мой Павлин.

Я вижу по восхищенному взгляду, что Адриан гордится ею, по крайней мере так же, как я.

Жизнь продолжается. Спокойная, мирная.

Одно лето.

Два лета.

Три лета.

Четыре лета.

А потом однажды вечером…

Из дремоты меня выдернул звонок телефона. Я снова заснул в мастерской… К счастью, Натали присматривает за Адрианом, когда я поглощен творчеством.

Постукивая по планшету, я классифицирую последние эскизы, одновременно разговаривая с Эмили:

— У тебя странный голос. Всё хорошо?

— Я устала, вот и всё. С этими японцами ужасно сложно договориться. Передашь мне Адриана?

— У нас уже за одиннадцать, Эми. Адриан давно спит.

— О… Ладно. Тогда я позвоню еще раз завтра.

— Но… Разве ты не должна была завтра вернуться?

— Я в двух шагах от заключения самой крупной продажи года. Я продлю мое пребывание до выходных.

Я пораженно откладываю стило:

— Эмили, завтра день рождения Адриана.

На том конце тишина.

— Мы говорили об этом еще на прошлой неделе. Как ты могла забыть?

— Я… Я не знаю, Габриэль. Извини, мне надо идти.

Она вешает трубку.

Эмили вернулась из Японии несколько дней спустя после дня рождения Адриана, с охапками подарков, чтобы компенсировать свое отсутствие. Наш сын не обиделся на нее. Он даже спросил, может ли он тоже стать моделью, чтобы позировать вместе с ней.

Воспользовавшись неделей отдыха, она начинает обучать его тонкостям профессии — как двигаться, как позировать, — и он учится невероятно быстро, словно это врожденное умение. Вооруженная своим пленочным фотоаппаратом, она усиленно снимает его. Когда я возвращаюсь к своим наброскам, в доме раздаются щелчки фотоаппарата и взрывы смеха, более дружные, чем когда-либо.