Проходит год. Потом два. Три.

Мое ателье процветает. Я полностью отдаюсь творчеству, подпитываемому путешествиями, которые мы с Эмили осуществляем, когда позволяет ее расписание модели.

Мы обменяли нашу милую жалкую квартирку на дуплекс, достаточно просторный, чтобы вместить деятельность каждого из нас — моя швейная мастерская, пространство для моих помощников, рабочая студия Эмили.

Еще год. Наш первый показ в Париже одерживает бесспорную победу, и всё ускоряется. Контракты коммерческого партнерства и заказы льются со всей Европы.

Проходят сезоны, показы следуют один за другим. Дом Агрест становится известным даже по ту сторону Атлантики. Не справляясь, мы передаем общее руководство предприятием и финансовыми инструментами другим, более опытным, чем мы.

Родители Эмили, недавно вышедшие на пенсию, уезжают жить за границу, не собираясь возвращаться во Францию. Их семейный особняк в самом сердце Парижа оказался брошенным. Некоторое время спустя там поселяемся мы.

До того дня, когда на нашем пути появляется крутой поворот.

— Габи? Думаю, мы совершили глупость…

— Кто это «мы»? Ты и твой квами?

— Нет ты и я. Я беременна.

Один месяц.

Два месяца.

Пять месяцев…

Толстая пачка бумаг падает на мой стол. Эмили скрещивает руки, смотря с гордостью.

— Вот, еще один заказ! Всё здесь!

Она сияет. Неудержимая тошнота первых трех месяцев кажется далекой, как и ее бессонница прошлой ночью.

— Я тебе говорила: шелк — джокер этого года. Я выиграла пари! Значит…

Вздох.

— Ладно… Пусть будет «Адриан».

— Д-а-а-а-а!

Если подумать, это имя нравится и мне тоже…

Победный крик Эмили заканчивается писком боли. Она подхватывает рукой едва заметно подпрыгнувший живот и сдерживает гримасу. Я с беспокойством показываю ей на стул с другой стороны моего стола.

— Теперь, когда вы получили, что хотели, мадам Агрест, будьте добры сесть. Достаточно усилий на сегодня.

— Слушаюсь, месье Агрест.

Но она огибает стол и садится мне на колени. Я растерянно прищуриваюсь, и ее дразнящая улыбка становится шире.

— Эмили. Я должен закончить доски на завтра, и у меня еще трудности с некоторыми деталями.

— Уверена, я могу быть хорошим источником вдохновения.

Взгляд, поцелуй. Смех. Я позабавленно вздыхаю.

— Если с твоим сыном будет так же сложно торговаться, как с тобой, Эмили, через двадцать лет Дом Агрест будет сиять.

— О, я скорее назвала бы это империей, и она будет блистать гораздо раньше, любовь моя…

Еще один поцелуй. Я сдаюсь. Бросаю ручку…

Беременность развивается медленно, но верно. Эмили отложила карьеру и остается в особняке, поскольку ее положение держится в тайне, чтобы не разжигать любопытства журналистов. Результат: она не сидит на месте, и убранство без конца меняется, пересматривается, переделывается.

Она перестраивает свою рабочую мастерскую в детскую. Ее фотостудия перемещена на чердак.

Ее квами дуется, испуганный столькими изменениями — синдром старшего брата? Она утешает его, как может.

Адриан родился. Его мать истощена, но на седьмом небе.

Когда я выхожу подышать воздухом после двадцати двух изнурительных часов схваток и истерик Эмили, уже рассвет. Холодно. Однако у меня чешутся руки. Мне всё еще кажется, что я держу на руках этого крошечного человечка.

Мой сын. Такой крохотный, такой хрупкий и уже такой важный. Чтобы защитить его, я готов противостоять всему миру.

Париж просыпается. Повсюду пробки и серость, как обычно. Но я никогда не находил город таким живым, таким красивым.

Один месяц. Скоро два…

Адриан так быстро растет. Но бессонные ночи еще часты — и порой бесконечны.

Диван чертовски удобен. Мне не хватает духу пойти лечь.

— Готово… Он, наконец, уснул!

Эмили плюхается рядом со мной.

— Уф… Все-таки растить младенца утомительнее, чем квами, — шутит она, еле ворочая языком.

— Ш-ш-ш, Адриан услышит тебя.

— Габи, ему шесть недель. Я как-то уверена, что он никому не расскажет.

Я разочарованно усмехаюсь. Она бросает нежный взгляд на люльку рядом с нами.

— Тем не менее когда, Габриэль? Однажды надо будет ему объяснить, правда? Я не хочу, чтобы мой квами прятался в моем собственном доме.

Изможденный, я закрываю глаза. По одной заботе за раз. В данный момент означенный квами редко спускается к нам, предпочитая дуться на чердаке. Эмили всегда занималась им, как единственным ребенком. Вероятно, он плохо справляется с резкой переменой…

Эмили кладет голову мне на грудь и протяжно вздыхает. Адриан — наш солнечный лучик, но с тех пор, как он появился, у нас едва остается время, чтобы поесть или поспать. И еще меньше, чтобы позаботиться о себе.

Я глажу ее золотые волосы, потускневшие и спутанные, и она снова вздыхает — почти урчит от благодарности. Во время наших странствий, она всегда любила, чтобы я занимался ее шевелюрой — мыл голову, делал массаж. Один из редких моментов расслабленности за рабочий день модели, когда-то призналась она.

Я улыбаюсь. Как и обещал недавно, я немного балую ее.

— Я фея, ты сам это сказал. А феи всё улаживают.

Она подавляет зевок. Я уже засыпаю.

— Когда Адриан научится говорить, я объясню ему. Он твой сын, так что сумеет хранить секрет, правда?

Один год.

Мы снова отправляемся путешествовать — короткими периодами несколько раз в год. После обсуждения и тщательной подготовки мы решаем взять с собой Адриана, к великому огорчению моих родителей.

Африка. Южная Америка. Азия.

Многое меняется. Не может быть и речи о прогулках втроем на трясущемся мопеде, так что мы берем машину напрокат или, за неимением таковой, ездим на автобусе или ходим пешком. Проводить ночь под открытым небом, как раньше, тоже исключено: мы заранее просчитываем наш маршрут от гостиницы к гостинице, от молодежной гостиницы до частного сектора. К нашим громадным рюкзакам добавляются детская переноска для меня, слинг-шарфы для Эмили, которая обожает усложнять себе жизнь. Она еще кормит Адриана грудью, что является чертовским утешением для нас, когда еда, которую мы находим, кажется сомнительной.

Многое осталось неизменным: энтузиазм и находчивость Эмили, непреходящий восторг ее квами, который находит отражение в полных любопытства широко распахнутых глазах нашего сына.

Адриан еще не слишком хорошо говорит, но, похоже, уже всё понимает. Он ведет себя по-разному, когда мы одни и в присутствии кого-то чужого.

В нашей семье не трое, а четверо членов. Это тайна, и мой сын это знает.

Проходит еще год в ритме моих показов и наших семейных путешествий.

Тибет. Китай. Провинция Юньнань. И однажды посреди птичьего рынка поиск Эмили завершается.

— Габи. Смотри!

На одном из анонимных прилавков ее внимание привлекает пыльное украшение. У меня тоже возникает чудное предчувствие. Она поднимает на меня сверкающий надеждой взгляд.

— Это Камень Чудес!

Спрятанный в складках ее платка квами со слезами соглашается:

— Он спит, но я чувствую его!

Мы покупаем украшение, не торгуясь ни секунды. Тем же вечером появляется новое создание.

И семья снова увеличивается.

Мой карандаш порхает по блокноту. Наш выход на птичий рынок вдохновил меня. Цвета, звуки, оттенки и текстура одеяний, жизнь и энергия людей, магия вездесущих птиц… Всё благоприятно мечтам и творчеству.

Мое внимание привлекает вздох. Свернувшись в шарфе Эмили, Нууру с интересом следит за каждым моим движением. Я протягиваю ему карандаш. Он пораженно хватает его и в свою очередь приближается к блокноту. Легко летая, он набрасывает первый эскиз…

В соседней комнате раздается глухой шум. Синяя вспышка.

— Дуусу! Что ты делаешь? — кричит Эмили.

Еще одна синяя вспышка. Кашель — острый, раздирающий. Я вскакиваю.

— Адриан! — снова кричит в панике Эмили.

Возвращение в Париж. Особняк ледяной, пустой.

Ожидание. Беспокойство — страх. Непонимание. Истощение.