Он снова поднимает лапки, и его аура становится ярче, сияет:

— Пора покончить с этим!

Он возобновляет заклинания на китайском, но темп речи ускоряется настолько, что мне не удается его понять. На земле возникает новый круг рун, на полпути между нами и Изгнанником. В центре круга — настолько яркого, что он становится ослепляющим — появляется черный предмет, понемногу становясь осязаемым.

Шкатулка. Черная, покрытая лаком Шкатулка, инкрустированная рунами — сложными красными рунами, похожими на прожилки, которые бегают по угольной коже Изгнанника.

Я ничего не понимаю. Что это за шкатулка? Откуда она?

Может ли это быть… та самая Шкатулка? Которую Вайзз должен был поместить в надежное место?

Другие Камни Чудес!

— Вайзз, что ты делаешь?

Но, не глядя ни на меня, ни на Шкатулку, квами снимает нефритовую Чешуйку, прикрепленную к его панцирю. Он проходит сквозь купол и направляется к Изгнаннику, который, ни слова не говоря, ошалелый, позволяет ему приблизиться.

— Простите, что колебался, Мастер.

Он останавливается на уровне белых глаз Изгнанника. Когда к нему медленно протягивается черная рука, квами позволяет ей. Тогда золотой пузырь накрывает Шкатулку, и она в свою очередь приближается к Изгнаннику, словно призванная Вайззом.

— Я здесь, Мастер. Мы все здесь.

Что происходит? Что он собирается делать? Движимый плохим предчувствием, я вскакиваю на ноги и пытаюсь пройти сквозь купол. Но если Вайзз только что прошел сквозь него без малейшего затруднения, для меня щит оказывается таким же твердым и плотным, как стеклянная перегородка.

— Геймер! Помоги мне выбраться отсюда!

Но в моем наушнике абсолютная тишина. Я поднимаю шест, потом Чудесную рапиру, ударяю изо всех сил. Но золотой купол не поддается, твердый, как бетон.

— Вайзз, остановись!

Появляется легкое мерцание, а потом квами и его Камень Чудес растворяются в ладони Изгнанника — точно так же, как перед тем он поглотил акуму Рипост. Это не трансформация, это… другое. Изгнанник сжимает кулак, и его окутывает дымная завеса.

Купол резко исчезает, и я едва не падаю. Я свободен.

— ВАЙЗЗ!

Вайзз исчез. Дым понемногу рассеивается. Изгнанник стоит, уже не дрожа, а прочно упираясь ногами. Он кажется более высоким, более атлетически сложенным. Словно помолодел. Громадный рюкзак вернулся, затянутый ремнями на крепких плечах.

Он открывает глаза, лицо непроницаемо, как никогда. На его черной, словно гранит, коже красные руны теперь смешиваются с другими прожилками — сверкающего изумрудного цвета. Я боюсь понять, что произошло.

Вайзз!

Не отрывая от меня взгляда, Изгнанник протягивает руку к концу площади. К северу. Сквозь дым я различаю маленькую красную фигуру, устроившуюся наверху здания.

В моем снова рабочем наушнике бормочет голос. Обеспокоенный голос:

— Черный Кот?

Сердце пропускает удар.

— НЕТ! УХОДИ, ЛЕДИБАГ!

Щелкает огненная стрела. Она несется сквозь дым. Ее свист затихает вдалеке. Затем тишина — короткая, и однако невыносимая.

Вспышка. Здание рушится, разодранное надвое ужасающим взрывом. Красная фигура пошатывается, соскальзывает в пожар. Кровь стынет у меня в жилах. Я бросаюсь ей на помощь.

— ЛЕДИБАГ!

Горячий кулак ударяет меня в висок. Я падаю.

Небытие.

День -11

С тихим шуршанием дверь закрывается. Я вздыхаю, бросая зонт себе под ноги. Невольно поднимаю взгляд на двор коллежа. Завтра начинаются зимние каникулы.

Вот и всё. Учеба закончилась. Сегодня был мой последний учебный день здесь, в Париже. И я никому об этом не сказал. Совсем никому.

Слишком тяжело.

— Эта девочка с хвостиками настойчивая. Маринетт, мм? Тебе стоило бы воспользоваться шансом, Герой Любовник.

Лимузин мягко трогается. Я бросаю короткий взгляд на месье Г., сосредоточенного на дороге, и шепчу:

— Мне не хочется шутить на эту тему, Плагг. Я уезжаю на следующей неделе.

Но мой квами, зарывшийся в складки моего шарфа, продолжает насмешливым высоким голосом:

— Почему ты ничего ей не сказал? Откровенность и дождь. Похоже на дежа вю, а?

«Я раньше никогда не ходил в школу. У меня никогда не было друзей. Для меня всё это… немного в новинку».

Я вздрагиваю и снова смотрю на коллеж. Маринетт торопливо спускается по ступеням, стиснув рукой капюшон. Под таким проливным дождем ее сумка уже промокла насквозь.

Я колеблюсь.

Я колеблюсь…

Я вцепляюсь в спинку водительского сиденья:

— Остановитесь! Пожалуйста, всего на минутку!

Машина тут же резко тормозит, и месье Г. бросает на меня заинтересованный взгляд. Я хватаю зонтик и вылетаю из машины.

— Сейчас вернусь!

Я мчусь по пустынному тротуару.

— Маринетт! Постой!

Маленькая фигурка застывает под проливным дождем, оборачивается и сжимается при виде меня. Я в несколько шагов догоняю ее, не обращая внимания на лужи. Ее капюшон падает на плечи, и она забавно покраснела, будто пион.

— А-а-адриан? Что случилось?

— Э… Я…

При виде промокших черных как смоль волос на бледном лбу Маринетт я, наконец, вспоминаю, что надо раскрыть зонтик и укрыть ее.

— Держи. Я видел, у тебя нет зонта.

— О… Да! Я опять забыла его в классе… Но не помню в каком… ха-ха…

Она несколько раз ошеломленно моргает. Разглядывает мою протянутую руку, потом смотрит на меня, потом — снова на зонт. Наконец, берется за ручку, у нее ледяные пальцы.

— Но… А ты?

— Я в машине, мне он не нужен, — отвечаю я, широко улыбнувшись.

Как я и надеялся, она улыбается мне в ответ — в своей немного нерешительной и очень искренней манере.

— Спасибо, Адриан. Я верну его в понедельник, обещаю!

Она подпрыгивает:

— Ах, нет! Завтра же начинаются каникулы, ха-ха! Э, х-хочешь, завтра я отнесу его тебе домой? Я знаю, ты должен готовиться к тому соревнованию по фехтованию и не можешь мне уделить много времени, но… Нет! На самом деле, я вовсе, совсем-совсем вовсе не в курсе твоего расписания, я просто слышала, как ты говорил с Нино, и…

Пока она рассыпается вперемешку в извинениях и оправданиях, я хмурюсь, растерявшись от такого потока слов. А потом решаю засмеяться.

— Всё в порядке, Маринетт. Честно говоря, ты можешь даже оставить его себе, знаешь. Я буду очень занят на каникулах из-за переезда и…

Ее голубые глаза распахиваются, и она глухо бормочет:

— Что?

— Э… То есть…

У меня сорвалось с языка! А я-то хотел избежать мелодрамы…

У меня за спиной раздается сигнал клаксона. Я оборачиваюсь к лимузину: мой угрюмый шофер делает мне знак, что время поджимает. Я отвечаю ему жестом, умоляющим подождать еще немного.

— На самом деле… Я уезжаю из Парижа в конце каникул. Мой отец берет меня в турне для своих дефиле. Я еще не знаю как надолго. Шесть месяцев, может, больше.

Не знаю почему, но это вызывает у меня ощущение конца света. Как будто уехать отсюда означает никогда не вернуться. Как…

…Как было с мамой.

— Я… Я еще никому не говорил. Не решался. Так что если ты сохранишь это пока в тайне, будет отлично, Маринетт.

Дождь усиливается. Зонт перемещается, нависнув надо мной, и я понимаю, что тоже промок насквозь. Замерз.

Ледяная рука Маринетт колеблется, а потом осторожно нащупывает мою. Я поднимаю голову, удивленный этой непосредственностью — такое впервые. В тени зонтика сверкают ее глаза.

— Черный Кот? — шепчет она.

Час -5

Тошнота. Головная боль. В виске стучит. Единственная уверенность.

Всё не так. Всё это лишь сон.

Тем вечером в начале каникул, я не выскакивал вихрем из машины, чтобы перехватить Маринетт. Я так потом об этом жалел…

…До такой степени, что мне это пригрезилось? Звучит жалко!

Что случилось бы, если бы я рассказал ей о своем отъезде так же, как сказал Ледибаг? Как бы она отреагировала? И… поняла бы она? Узнала бы она меня?

«Черный Кот?»

Я еще чувствую стук ливня по зонту, еще слышу нерешительный голос Маринетт, вижу ее робкую, но искреннюю улыбку. Тогда как ничего этого на самом деле не было. Маринетт никогда не называла меня «Черный Кот» посреди улицы.