Аликс и Милен уже приветственно обнимают Джулеку. Я бросаю на Нино заговорщицкий взгляд. Тот саркастично изображает, как закрывает рот на молнию. Обменявшись понимающими улыбками, мы расстаемся, и он уходит к Максу и другим мальчикам из нашего класса.

Я легко присоединяюсь к разговору девочек, и по-прежнему малоразговорчивая Джулека, однако, искренне обнимает меня и явно счастлива вернуться. Пока Аликс и Роза забрасывают ее вопросами о путешествии, я говорю Маринетт:

— Ты пришла. Это классно. Ты можешь гордиться собой.

Подруга корчит мне усталую гримасу:

— Было бы чем… Если бы я не встретила Джулеку, я бы уже вернулась. Этот день… ему ни конца ни края.

Она вздыхает — бледная, под глазами круги: опять плохо спала сегодня. Я беру ее за плечи и осторожно потираю их.

— Но сейчас ты здесь, с нами. Всё наладится, Маринетт. Постепенно. Я знаю, ты можешь. И сегодня вечером все вместе празднуем у меня, как раньше. Хорошо?

Она молча кивает с бледной улыбкой на губах. С тяжелым сердцем я обнимаю ее. Сообщение от Адриана в кармане почти жжет. Но он прав: лучше ничего не говорить. До тех пор, пока он не будет уверен, что прилетит.

Держись, девочка моя. Я скрещиваю пальцы, чтобы для вас двоих, как ни для кого другого, этот день закончился хорошо.

====== Глава 25. Наступает ночь. Часть 2 ======

«14.05»

— Что такое, опять вы? Ваша статья еще не закончена?

— Закончена и даже опубликована в моем блоге несколько месяцев назад, я вам показывала!

— В самом деле?

— Но вы, может, не хотите, чтобы я навещала вас?

— О, конечно, хочу. Меня никто не навещает.

— Да… Я так и поняла.

— А, это так. Знаете, я здесь не один такой. Однако у других есть семья, которая живет совсем недалеко. Но у людей больше нет времени. И, честно говоря, что за интерес приходить к таким старым хрычам, как мы?

— Да, признаю, я прихожу исключительно ради «Цифр и букв»(1) и наших партий в маджонг!

Старик молча смотрит на меня, как будто сбитый с толку моим чувством юмора. А потом разражается прерывистым и едва слышным, но заразительным смехом. Я невольно фыркаю.

— Не стойте, мадемуазель, — выдыхает он сквозь смех. — Садитесь же.

Я тут же повинуюсь и пододвигаю стул к его креслу. Кладу еще теплый пакет на низкий столик рядом с ним.

— Я из булочной на углу. Купила вам ваши любимые сдобные булочки.

Он удивленно расширяет глаза:

— Мои любимые булочки? Вы уверены?

— Абсолютно. Первую я вам подарила, чтобы поблагодарить за помощь. Вам очень понравилось.

Опираясь на трость, он пожимает плечами.

— Если вы так говорите, мадемуазель...

— Алья.

— Да, конечно. Алья. Просто некоторые медсестры зовут вас иначе. Леди… Леди Пайпай?

Я широко улыбаюсь:

— Леди Вайфай?

— Да, точно. Так.

Его сотрясает кашель, который он с большим трудом подавляет.

— Память у меня уже не та, но вы, наверное, и сами заметили. Мне жаль. Я пытался… но я едва вас помню. Однако я уверен, что вы регулярно приходите.

— Вы не должны за это извиняться. Это не ваша вина.

— Я сделал вам что-то плохое?

Вопрос возникает словно ниоткуда — как всегда. Его янтарный, до тех пор дрожащий взгляд устремляется на мою седую прядь, и шрам невольно жжет.

— Да, месье. Сначала вы научили меня играть в маджонг, а потом наносили мне поражение за поражением!

Он снова смеется, и его плечи, наконец, расслабляются. Я в свою очередь расслабляюсь.

— Забавно. Возможно, тогда я помню наши партии. Мне кажется, я помню те, в которые играл с сыном.

Его почти слепые глаза теплеют. Слабая дрожащая улыбка становится сияющей, искренней.

— Мы с сыном много путешествовали. Сколько было путешествий, сколько партий! Это было… Это было очень давно.

Его улыбка постепенно увядает. Несколько мгновений он задумчиво молчит, будто роясь в памяти.

— Даже медсестры говорят, что у меня нет детей. Никто не пришел навестить меня в больнице, когда я был в коме. Мое семейное дело пусто. Странно. Я не много помню… И однако убежден, что у меня был сын. Даже несколько детей. Я любил их, знаете. Больше собственной жизни. Но, должно быть, я и им сделал что-то плохое. Поскольку они больше не приходят ко мне.

Он съеживается в кресле, опустив плечи, узловатые руки цепляются за трость, как пловец цепляется за спасательный круг.

— Вы говорите, что много путешествовали, месье, не так ли? Тогда, может, вы передали им эту страсть. Уверена, они сейчас путешествуют по всему свету.

Потерявшись взглядом в пространстве, старик мягко улыбается.

— Да… Да. Правда. Мир так велик. Так много прекрасных вещей можно увидеть. И так много сделать.

Я жду продолжения, но он несколько минут молчит. Я не пытаюсь подтолкнуть его. Наконец, он слегка вздрагивает, потом подавляет новый кашель и прочищает горло. Дрожащие руки крепче берутся за трость, и он удивленно оглядывается.

— Что такое, опять вы? Ваша статья еще не закончена?

Я вежливо улыбаюсь ему, закрывая блокнот.

— Скоро, месье. Я принесу ее вам. Сегодня я просто зашла навестить вас.

Он постукивает тростью о землю и серьезно кивает мне.

— Очень хорошо. Тогда скажите моему сыну, что он должен мне реванш по маджонгу.

— Скажу. Доброго дня, месье.

Оставив булочку рядом с ним, я возвращаю стул на место и ухожу. Выходя из комнаты, я приветствую проходящую мимо медсестру.

— Большое спасибо. Я вернусь на следующей неделе.

Она отвечает мне приветливой улыбкой.

— С вашей стороны так мило продолжать навещать его. Знаете, даже если он каждый раз забывает, после ваших визитов он становится веселее.

Я глубоко вдыхаю и бросаю взгляд на веранду. Среди других пансионеров, которые медленно, но верно занимаются своими делами, старик сидит неподвижно, словно погрузившись невидящим взглядом в созерцание заснеженного сада.

— Это грустно, но я уже давно точно знаю, что сказать, чтобы подбодрить его.

— Вы ведь участвуете в церемонии сегодня после обеда? Мы оставим телевизор в гостиной пансионеров включенным. Он будет рад увидеть вас на экране.

Старик, наконец, заметил лежащий на столике пакет. Дрожащей рукой он роется внутри. Поколебавшись, я обращаюсь к медсестре, занятой оформлением своих досье.

— Нет, пожалуйста, ничего не делайте. Церемония будет очень грустной. Ему это не нужно.

Девушка понимающе кивает:

— Хорошо. Спасибо, что зашли, Леди Вайфай.

Я жду, пока она уйдет, прежде чем улыбнуться. Даже год спустя, когда СМИ давным-давно не вспоминают про нас, некоторые упорно продолжают называть нас акуманизированными именами. Я пожимаю плечами: поскольку Леди Вайфай творила добро, меня это нисколько не смущает.

Я бросаю на старика последний взгляд. Со слабой удовлетворенной улыбкой он медленно, маленькими кусочками смакует булочку. Кажется, будто он каждую неделю стареет на год. Каждую неделю, входя сюда, я боюсь найти кресло на веранде пустым.

В этом году мне повезло встретиться с большинством выживших в Лувре, и некоторые даже согласились дать рассказ очевидца для моего нового блога, посвященного Дню Памяти. Все меня растрогали, но этот человек произвел самое большое впечатление. Возможно, потому что я никогда не получу ясный ответ на связанные с ним вопросы, только немного сумасшедшие предположения.

Я убираю блокнот в сумку и с тяжелым сердцем разворачиваюсь.

До свидания, месье Фу.

При написании слушалось: Grand Escape (Movie Edit) – RADWIMPS for «Weathering with You» the movie — https://youtu.be/5tJKOmzyU1A

«14.19»

Желудок скручивает от стресса. Остается меньше часа до начала церемонии — и моей речи!

Я ускоряю шаг и пролетаю по нескольким ступенькам перед домом престарелых.

— Привет, миледи, — окликают меня сзади.

Я озадаченно останавливаюсь. Нино, сидевший наверху лестницы, встает и в свою очередь спускается.

— Что ты здесь делаешь? — восклицаю я. — Разве ты не должен был обедать с остальными?