— Эй.

Маринетт переглядывается с Плаггом, который подчеркнуто зевает и возвращается в розовую сумочку. Она отталкивает столик с шахматной доской, ворча от усилия, перемещается к краю кровати и хлопает по свободному пространству справа.

— Иди сюда.

Я смущенно усмехаюсь: она не впервые так устраивает меня рядом с собой. Долгими вечерами в больнице мы уже смотрели вместе несколько фильмов, прижавшись друг к другу. Признаю, в такие моменты я больше был заинтересован шелком ее волос на моей щеке или теплом ее плеча рядом с моим, чем фильмом.

Я прислоняю костыли к изножью кровати и кладу рюкзак на матрас.

— Я… Я хочу, чтобы ты кое-что прочитала.

Она с готовностью кивает. Я достаю конверт из кармана и протягиваю ей. Увидев надпись, она колеблется.

— Адриан, возможно, это не…

— Пожалуйста, моя Леди. Мне это нужно.

Она, наконец, берет конверт. Пока она аккуратно разворачивает письмо, я достаю из рюкзака металлическую коробку и, не открывая, кладу на стол. Прихрамывая, я подхожу и сажусь рядом с ней. С облегчением вытягиваю раненую ногу на покрывале, рядом с ее накрытыми и по-прежнему неподвижными ногами.

По собственной инициативе она кладет голову мне на плечо. Удивившись сначала, я вздыхаю и, наконец, закрываю глаза — ее присутствие, ее прикосновение производят на меня эффект, который я не могу объяснить. Чем больше проходит дней, тем более я становлюсь чувствителен к нему. Это успокаивает, подбадривает, придает сил. Умиротворяет. Ей ничего не надо делать, просто… просто быть рядом, со мной.

И знание, что скоро это закончится, временами придает всему горький привкус. Но делает еще более ценным…

Она пораженно вздыхает, читая письмо. Я приоткрываю глаза и невольно снова погружаюсь в текст, написанный тонкими каракулями. Я так скоро выучу его наизусть.

Адриан,

Если ты читаешь эти строчки, значит, я уже не могу поговорить с тобой лично. Мне очень жаль, сын мой.

Мое исчезновение может вызвать много вопросов и забот. Надеюсь, я успею передать тебе некоторую информацию, чтобы просветить тебя — не хочу делать это посредством письма, поскольку боюсь, что оно может попасть в плохие руки, несмотря на все мои предосторожности.

Но, возможно, ты уже всё знаешь. В этом случае, надеюсь, ты простишь меня. Я хотел избавить тебя от этого разочарования. Знай, всё, что я мог сделать, я сделал для нашей семьи. Я этим не горжусь, но я принял такое решение согласно моей совести и беру на себя ответственность за свои действия.

Ты совершенно ни при чем в этой истории, Адриан. Никому не позволяй внушить тебе противное.

Я уже несколько месяцев пытаюсь осуществить свой план, и мое недавнее превращение в Коллекционера заставило меня задуматься. Ты еще слишком юн, чтобы услышать всю правду, но будет хорошо, если ты узнаешь некоторые детали, особенно насчет ухода твоей матери.

Твоя мать любила тебя больше всего на свете, не сомневайся в этом. Когда ты серьезно заболел, она сделала всё, что могла, чтобы вернуть тебе здоровье, и в итоге пожертвовала кое-чем, что было ей очень дорого. После этого она уже не была прежней. С течением времени уход от нас стал единственным доступным ей решением, и я не знаю, где она сегодня. Однако очень надеюсь, что она обрела мир. Эмили всегда добивается своих целей, так или иначе.

Я знаю, как ты жалеешь об ее уходе. Но ни ты, ни я не смогли бы ее удержать. В то время она сделала свой выбор, чтобы спасти тебя, но и сегодня, даже зная все обстоятельства, уверен, она поступила бы точно так же. Твоя мать хотела, чтобы ты был счастлив, Адриан. Воздай ей эту честь, поскольку ты на это способен. Ты такой же сильный, как она, даже если, возможно, пока этого не знаешь.

В то время, когда я пишу тебе, мой план заставляет меня всё больше рисковать. И я предпочел позаботиться о худшем. Если однажды я исчезну, неважно по какой причине, Совет буквально последует моим рекомендациями и отправит тебя учиться в Лондон. Уверен, ты будешь блистать в Кембридже, а главное, будешь вдали от Парижа. Если общественность раскроет мой секрет, до тебя не смогут добраться, пока не схлынет ажиотаж. А если кто-нибудь займет мое место, ты не окажешься в его власти.

Ты волен вернуться или не вернуться в Париж, когда достигнешь совершеннолетия. Компания размещена по всему миру, она последует за тобой, если захочешь. Ты похож на свою мать: приключение у тебя в крови, но ты также и прирожденный бизнесмен, я прекрасно это видел. Какой бы выбор ты ни сделал, сын, я знаю, он будет правильным.

Я спрячу это письмо в нашем доме, там, где никто не сможет его случайно найти. Я дам распоряжение месье Г. забрать его в случае моего исчезновения или моей смерти. Он передаст тебе это письмо и всё, что его сопровождает, когда посчитает своевременным. Он не болтун, но достойный человек, и хорошо нас знает. Я доверяю его суждению.

Наше семейное прошлое таково, каково есть, Адриан. Я настоятельно советую тебе не терзаться им и двигаться вперед, но знаю, насколько это может быть трудно. Мы с твоей матерью были не из тех, кто отрекается, так с какой стати ждать этого от тебя?

Если вдруг ты решишь пойти по нашим стопам, ты найдешь элементы ответов в этом письме. Я предпочел бы, чтобы ты оставался в стороне от этой истории, но не может быть и речи, чтобы оставить тебя в будущем безоружным. Единственное, о чем я жалею — что бросаю тебя одного справляться со всем.

Ты справишься. Я надеюсь. Я знаю.

Я люблю тебя, мой сын.

— О, Адриан…

Маринетт дрожит. Она кладет письмо на покрывало и шмыгает носом. Похоже, она плачет.

— Мне так жаль… вас двоих. Вас троих!

Тронутый, я нежно обнимаю ее, помня о перевязанной ране у нее на спине. Она обнимает меня за шею и прижимается ко мне. Я показал ей письмо не для того, чтобы меня пожалели, но потому что не хочу больше скрывать от нее ничего из того, что со мной происходит. И потому что не знаю, что думать. Насколько я помню, отец никогда не проявлял ко мне никаких чувств. Эти признания кажутся нерешительными, почти чуждыми — и полностью выпадают из нашего последнего разговора посредством акумы…

Он говорит о Коллекционере как о недавнем деле, значит, этому письму несколько месяцев. Предвидел ли он уже тогда, что передаст мне свои воспоминания через акуму, если ему придется умереть? Или же он решил это в ту ночь, когда понял, что я тоже Носитель?

— Адриан. Ты… Ты правда уезжаешь?

Маринетт дрожит. Она с трудом сдерживает слезы.

— Да. Я узнал сегодня, во время собрания, — огорченно шепчу я.

Она сильнее сжимает объятие.

— Когда?

От того, как она подавляет рыдания, у меня горит горло и жжет глаза.

— Я договорился с Советом. Я могу остаться, пока ты не будешь вне опасности. Но не дольше.

Она коротко тонко всхлипывает, словно мой прогноз оказался хуже, чем она думала. Она с трудом сглатывает, бормочет в несколько приемов:

— Мы… мы сможем разговаривать каждый день? Хотя бы смс-ками? Пожалуйста?

Я безрадостно усмехаюсь. Перед глазами расплывается.

— Мы уже это делаем, моя Леди. Но… да. Сто раз да. Я засыплю тебя дурацкими каламбурами. И думаю, в Лондоне есть телефон. Возможно, даже вебкамеры, кто знает?

Она в свою очередь смеется, но ее смех заканчивается жалобным всхлипом. Мы инстинктивно крепче сжимаем объятие. Слезы тихо текут по моим щекам, когда я слушаю, как она плачет.

Ее рыдания усиливаются, душераздирающие. Потом она потихоньку успокаивается. Несколько минут спустя тихий вздох напоминает нам, что мы не одни в палате. Маринетт неохотно отпускает меня. Я целую ее горячий лоб, и она бледно улыбается, с сопением восстанавливая дыхание.

На столе, как всегда обернув хвост вокруг Кольца, Плагг тоже сопит, опустив уши. Серебристая струйка стекает от его единственного открытого глаза. Маринетт протягивает к нему руку, и квами медленно и неровно подлетает к нам, устроившись между нами.

— Какая слезовыжималка. Вы двое стоите друг друга, — бормочет он.