— Что вы предлагаете?
— У вас нет доступа к счетам компании. По крайней мере, пока, — любезно продолжает президент. — Но мы хотели бы доказать нашу искренность и нашу преданность как Дому Агрест, так и тому, кто однажды будет им управлять. Мы предлагаем сделать анонимное пожертвование в организацию, ответственную за сборы. Более чем значительное пожертвование, что, несомненно, позволит нам поставить несколько условий насчет использования части этих денег. Дело мадемуазель Дюпен-Чен могло бы быть… пересмотрено, а ее состояние признано более критичным, чем с первого взгляда, что сделает ее случай приоритетным.
— К чему эти махинации? Зачем прятаться?
Третий человек берет слово — кажется, директор по связям с общественностью:
— Как многие другие парижские предприятия, мы уже сделали пожертвование: ни слишком скромное, ни слишком показушное. Учитывая настойчивые слухи, которые касаются вашего покойного отца, мы не хотим привлекать внимание больше, чем это необходимо. Новое пожертвование, да еще такого размера, может возбудить подозрения журналистов. Некоторые могут заинтересоваться причинами наших действий и даже вашей подругой, что в ее состоянии не приведет ни к чему хорошему, не так ли? Не все ваши фанаты известны своим сдержанным поведением.
Вице-президент кивает:
— Что касается Дюпен-Ченов, думаете, они примут такой дар, если предложить им напрямую, Адриан?
Я не знаю. Возможно, нет? Но если им предложу я? В конце концов, их дочь будет спасена! Но Дюпен-Чены простые и замечательные люди, я не хочу, чтобы они думали, будто они в долгу передо мной. Кроме того, хотя исчезновение Тикки и смерть моего отца значительно сблизили нас, я чувствую, что моя Леди еще уязвима и даже нерешительна, как бывала прежде рядом с Адрианом. Тогда эта история с деньгами… Нет, я не хочу, чтобы между нами стоял такой тип благодарности.
Я просто хочу, чтобы с ней всё было в порядке. Я просто хочу, чтобы она снова могла улыбаться, освобожденная от груза этой истории. Насколько возможно теперь, когда Тикки больше нет…
— Ваше предложение интересно. Каковы ваши условия?
Президент и ее помощник обмениваются коротким удовлетворенным взглядом.
— Подчинитесь требованиям вашего отца. Покиньте Париж, поступите в Кембридж. Позвольте нам делать нашу работу с отчетом вокруг этой истории. Если вам будут задавать вопросы в Лондоне, продолжайте изображать безутешного сына-наследника, который не дает комментариев. Когда мы посчитаем момент благоприятным, мы попросим вас ответить на несколько интервью с журналистами, которых мы сами выберем и проинструктируем.
— Чтобы они восстановили репутацию компании, не так ли?
— И чтобы они отшлифовали ваш публичный образ, всё это для вашей будущей роли в лоне компании. Пройденный вами путь имеет в глазах акционеров все признаки истории успеха, мы должны убедиться, что слухи, касающиеся вашего отца, не навредят вам, будут они когда-либо подтверждены или нет.
— Разумеется.
Я уже не пытаюсь скрыть горечь в голосе. Президент становится покладистой:
— Позвольте нам действовать, Адриан. Ваш отец был гениальным творцом, художником, который блистал и будет блистать в мире моды и эстетизма, но в остальном он всегда доверял нам. Мы сделаем всё, чтобы сохранить ваше наследство и компанию.
И ваш кошелек тоже.
Я ненавижу эту зависимость от денег и известности, постоянно присутствующую с тех пор, как я окунулся в мир моды. После смерти отца я на короткое мгновение — со стыдом — подумал, что стану свободнее, даже смогу сделать собственный выбор. Я ошибся… но неважно. Главное сегодня — то, что для Маринетт еще остается лазейка.
А ради моей Леди я готов на всё. Даже расстаться на какое-то время. В конце концов, мне скоро шестнадцать. И до совершеннолетия я, возможно, найду способ обойти директивы моего отца…
— Если Маринетт будут снова оперировать, я хочу остаться во Франции, пока всё не закончится.
— Как только ее состояние стабилизируется, ее можно будет переместить в центр реабилитации. Мы сможем подождать до того времени. При условии, что вы будете осторожны, Адриан. И не пытайтесь вступать в дискуссию с журналистами. Оставьте нашим адвокатам заботу о защите памяти вашего отца.
Я на мгновение прикрываю глаза, рефлекторно ищу отсутствующее Кольцо на пальце и вздрагиваю. Я оставил Плагга с Маринетт, чтобы он составил ей компанию, но мне его не хватает. Я не осознавал, до какой степени одно его присутствие за последние годы стало привычным и даже поддерживающим. Честно говоря, он был словно часть меня — со своими скучающими зевками и насмешливыми подколками, которые мог слышать только я.
А ведь Маринетт потеряла эту поддержку. Навсегда.
Сердце сжимается от этой мысли, но мне удается сохранить бесстрастие перед собранием деловых людей. Не время давать слабину.
— Прекрасно. Я согласен.
====== Глава 23. ...А потом? Часть 2 ======
День+11.
Дверь лимузина закрывается, и меня окутывает тишина — тяжелая, почти гнетущая. Я с трудом восстанавливаю дыхание: перемещение на костылях еще требует от меня значительных усилий, но главное: мне сложно осознать случившееся только что.
Совет дошел до того, что навел справки о Маринетт. Я ничего не заметил.
И я уезжаю. Я действительно должен уехать. Бесповоротно. Проклятье…
Проклятье!
Я пинаю здоровой ногой пассажирское сиденье перед собой, потом в крайнем раздражении колочу его кулаками. Это помогает выплеснуть эмоции и успокоиться до тех пор, пока сломанные ребра не призывают меня к порядку. Тяжело дыша и сжав зубы, я съеживаюсь на сиденье в ожидании, пока волна боли соизволит пройти. Из-за этой вспышки я чувствую себя дураком. Глупым и жалким. Я стыдливо шмыгаю со слезами на глазах.
Я не сломался перед Советом, это уже что-то. Они мои будущие сотрудники, и отныне держат мое будущее в своих руках. Нельзя, чтобы они видели во мне слабого или капризного подростка.
Я откидываюсь на спинку и смотрю на проплывающие за тонированным стеклом дома. Чего бы я ни отдал, чтобы побегать по крышам! Там наверху я был свободным, пусть и всего на несколько минут. Там наверху я не должен был ни перед кем отчитываться. Ни перед кем!
…кроме нее. Что я делал охотно.
Возможно, я встретил бы ее за поворотом во время патруля. Мы могли бы поговорить, я мог бы косвенно объяснить ей. Она внимательно выслушала бы, а потом несколькими удачными замечаниями смягчила бы мою позицию, всегда стремясь как поддержать меня, так и вразумить. Она подкрепила бы свои слова сияющей улыбкой и таким особенным юмором, пока я не пришел бы в себя и не переусердствовал бы в неподражаемых каламбурах и природном шарме. В конце мы бы просто посмеялись над этим.
Я позволяю себе помечтать. А потом горло сдавливает, когда я осознаю, что всего этого больше не существует. А Маринетт… Я должен буду сказать ей, что уезжаю. Но как она отреагирует?
«Не уходи еще и ты!»
Прошла уже неделя, но я всё еще вижу ее полные слез глаза, слышу ее рыдания так четко, как если бы только что покинул ее. Я чувствую ее дрожащую руку, вцепившуюся в мои пальцы. Я убито вздыхаю.
Может, я могу подождать хотя бы, пока она и ее родители узнают о чудесном финансировании лечения… или даже пока она не перенесет операцию, когда для нее всё начнет устраиваться? Но я скажу ей. Это единственное, в чем я более-менее уверен. И надеюсь, она согласится, чтобы мы встретили это вдвоем… Вместе.
Как со смертью моего отца. Как с исчезновением Тикки. Мы будем рядом.
О, моя Леди.
Черный Кот мертв, и Ледибаг тоже, но случай хотя бы оставил нам воспоминания о той эпохе. Вызывает одновременно нежность и горечь, но это действительно сблизило нас за неделю. Мы даже поймали друг друга на желании строить планы на будущее. Взаимно поддерживать друг друга в реабилитации, встречаться каждый день на уроках, когда она, наконец, сможет вернуться в класс. Я поклялся себе провести ее на крупнейшие модные показы следующего сезона. С тех пор, как она увидела, с каким удовольствием я поглощаю выпечку, принесенную ее отцом, она пообещала научить меня делать круассаны.
