Плагг ничего не отвечает, но его мурлыкание усиливается. Сквозь слезы я замечаю изможденное, но растроганное лицо Маринетт. Свободной рукой я беру ее за запястье и целую ей руку. Она хихикает, а потом утыкается в подушку, тронутая до слез. Я закрываю глаза, бесконечно благодарный.

Моя напарница, мой квами. Они оба здесь.

Спасибо. Спасибо!

— А Тикки? Она с тобой? — взгляд Маринетт полон надежды.

— Э? Нет… Нет, я ее не видел…

— Она здесь, Тикки. Тикки здесь.

Плагг высвобождается из моей хватки и зависает между нами. Он мягко касается наших соединенных рук и садится на руку Маринетт.

— Теперь всё закончилось. Освободи ее, Маринетт. Сними трансформацию.

Рыдания Маринетт едва-едва начали успокаиваться. Она шмыгает и растерянно мотает головой по подушке.

— Ты прекрасно видишь, что я без трансформации. У меня нет даже Сережек…

Но Плагг делается настойчивее, его голос дрожит:

— Она здесь. Тикки в тебе. Я чувствую ее. Освободи ее, Маринетт…

Я с надеждой роюсь в ящике. Нахожу пакет, вроде того, что мне дали в больнице и в который сложили мой телефон и кошелек. Пакет Маринетт содержит ее мобильник — разбитый, непригодный — и черный шнурок, который был у нее на шее в ту ночь. Но маленький розовый камушек, который висел на нем, похоже, исчез, возможно, потерялся в скорой в разгар действий.

На дне пакета немного спекшегося серого пепла. У меня возникает дурное предчувствие, мне кажется, я узнаю форму одной из Сережек Ледибаг, обугленную. Я осторожно беру пакет, но пепел тут же рассыпается в пыль.

— …Умоляю тебя, отпусти ее, Маринетт… Отпусти ее, — умоляющий голос Плагга затихает в рыдании.

— Я не понимаю, — грустно шепчет Маринетт. — Котенок, что он имеет в виду? Что там произошло?

Я снова вижу сотрясаемый бурей двор Наполеона. Финальный взрыв. Чудесный Щит, который сопротивляется какое-то время, а потом трескается и исчезает. Лувр, по которому проносится волна энергии…

— Я вернул рассудок Изгнаннику, как ты и предвидела. Но Армилляры были освобождены почти все одновременно. Они снесли Лувр. Ты призвала Талисман Удачи, и это был Щит. Я использовал его, чтобы закрыть нас от взрывов, но последний… он был слишком мощным. Щит не выдержал.

Не открывая взгляда от пакета с пеплом в моих руках, Маринетт снова сильно бледнеет.

— Значит… Тикки защитила нас? Она защищала нас до конца и… она… исчезла?

«Щит… Или ничего».

Маринетт бледна как смерть. Я бросаю пакет в ящик и снова беру ее за руку, в горле пересохло. Как она может думать такое? Нет, нет, Тикки не могла уйти… Не так.

Это невозможно. Плагг же выжил. А значит, наверняка не он один…

Наверняка!

— …Тикки… умерла?

Но голос Маринетт — лишь дуновение. Не зная, что сказать, я отчаянно ищу ее взгляд, но на ее лице не видно ни малейшей эмоции. Из ее погасших глаз тихо текут новые слезы, и эта картина куда невыносимее, чем предыдущие рыдания.

— Моя Леди, я…

Позади меня открывается дверь. Плаггу удается неловко проскользнуть под мою футболку. Входят родители Маринетт, за ними по пятам мой телохранитель, по-прежнему невозмутимый. Сабин собирается поприветствовать меня, когда видит свою дочь, и ее теплая улыбка тут же исчезает.

— Маринетт? Дорогая, что случилось?

Она бросает пальто и обеспокоенно устремляется к нам. Маринетт сотрясают беззвучные рыдания. Когда она, наконец, заговаривает, ее голос душераздирающ.

— Папа… Мама…

Я отпускаю ее руку, чтобы отойти, но она тут же снова хватается за меня.

— Нет, останься, пожалуйста!

Ее пальцы дрожат на моей коже, умоляющие, но бессильные. Она умоляет меня взглядом, полным слез:

— Останься. Прошу тебя… Не уходи еще и ты!

Сабин встает на колени рядом с кроватью, нежно гладит волосы дочери. Свободной рукой Маринетт хватает рукав свитера своей матери, а потом, икая, закрывает глаза.

— Адриан?

Том настороженно приближается: он ждет объяснений. Взгляд Сабин обращается на меня, более приветливый, но столь же обеспокоенный.

— Я… Она только что узнала, что одна из наших подруг оказалась среди жертв в Лувре, — с сожалением бормочу я. — Я думал, она уже знала. Простите.

Я едва успеваю закончить фразу, как Маринетт разражается задыхающимися рыданиями. Сабин на мгновение закрывает глаза, будто в немой молитве, а потом снова поворачивается к дочери, наклоняется, шепча ей на ухо неразличимые, но нежные слова. Плечи Тома немного расслабляются. Он грустно кивает и устраивается с другой стороны кровати. С тысячью предосторожностей он кладет ладонь на дрожащее плечо Маринетт, которая испускает дрожащий, но словно полный благодарности вздох.

Когда рыдания Маринетт, наконец, немного успокаиваются, Сабин тихонько шепчет мне:

— Мы узнали про твоего отца и гувернантку, Адриан. Нам очень жаль.

Том позади Маринетт подкрепляет слова жены успокаивающим взглядом.

— Если тебе что-нибудь нужно, малыш, дай нам знать.

Я перевожу взгляд с одного на другого, горло сдавило. Не в силах говорить, я просто с благодарностью киваю. Предательские слезы возвращаются. Натали…

…Отец.

Глаза жжет, и в итоге я скрещиваю руки на матрасе и опускаю на них голову. Плагг дрожит под моей футболкой, прижавшись к бинтам. И пока Маринетт плачет и стонет по поводу этой подруги — бесконечная литания, которую ее родители, должно быть, едва понимают, — я тихо даю волю слезам.

Я засыпаю измотанный, держа Маринетт за руку, убаюканный постепенно затихающими рыданиями моей Леди и тихим пением, что шепчет ей мать.

День + 3.

День + 11.

Снег растаял. Потеряв белое покрывало, город кажется как никогда серым и грязным.

Вдали, на берегу Сены громадная стройка Лувра выделяется из серого кратера посреди османовских зданий и запруженных авеню. Несколько кранов уже возвышаются над развалинами: работы по расчистке начались без промедления — символ ажиотажа, который охватил столицу всего несколько дней спустя после нападения Изгнанника и периода национального траура. Остатки дворца были закрыты для посетителей, пока не будут восстановлены или укреплены, однако в полный ход идут обсуждения, чем можно заменить зияющую дыру на месте Пирамиды посреди двора Наполеона. Некоторые хотят восстановить точно, как было, другие предлагают создать небывалый памятник пропавшим без вести. Скоро будет организован референдум…

Потерявшие память, а значит, неспособные предоставить какую-либо информацию о ночи сражения, бывшие акуманизированные один за другим были отпущены ведущими расследование властями. У большинства лишь легкие раны. Аликс отделалась простым сотрясением и сломанной рукой, у Нино останется звон в ушах после травмы черепа.

Церемонии отдания памяти в последние десять дней следовали одна за другой, и на данный момент немногие осмеливаются включить Черного Кота и Ледибаг в официальный список жертв. Но в СМИ, как и в соцсетях, надежда понемногу гаснет. Звонки гражданских на радио по поводу возвращения «главных героев» становятся всё реже. В новостях о нас начинают осторожно говорить в прошедшем времени.

— Мы не можем игнорировать настойчивые слухи, касающиеся месье Габриэля Агреста. До сих пор правительство отдавало дань памяти жертвам и восхваляло мужество Ледибаг и Черного Кота, чтобы подбодрить население. Но очень скоро наступит время вопросов. Мы должны подготовить защиту, каким бы ни был результат расследований. На кону будущее компании и всех ее сотрудников.

— А что насчет Адриана Агреста?

— Несколько лет назад месье Габриэль Агрест составил завещание. В случае, если с ним что-либо произойдет, он просил, чтобы его наследник был помещен под нашу прямую опеку. Он получит свое место в Исполнительном совете, как только достигнет совершеннолетия.

— «Наследник» вообще-то здесь.

Мой комментарий был встречен глубокой тишиной. Оторвавшись от панорамного окна и вида на Париж внизу, я глубоко вдыхаю и встаю с кресла, сжав зубы. Я намеренно перестал принимать обезболивающие перед этим собранием, чтобы прояснить мысли, и нога причиняет дикую боль. Медленным, но, надеюсь, уверенным шагом, я, стуча костылями, подхожу к гигантскому лакированному столу из эбенового дерева. Дюжина сидящих за ним мужчин и женщин молча наблюдают, как я устраиваюсь среди них.