Я лихорадочно пролистываю список контактов. Нажимаю вызов.

— Добрый день! Это Маринетт. Меня нет, но оставьте сообщение!

Писк. Тишина. Я нажимаю отбой, не в состоянии произнести ни слова.

Я жду.

— Добрый день! Это Маринетт. Меня нет, но оставьте сообщение!

— Привет! Вы на автоответчике Альи Сезер. Вы знаете, что делать!

— Йо, это Нино. Оставьте сообщение, я вам перезвоню. Или нет.

Все санитары милые, но врачебная тайна обязывает, никто не может ничего мне сказать о других раненых — я боюсь худшего. Мне предлагают позвонить им или связаться с их семьями, но домашние телефоны, которые мне удается найти в справочнике, не отвечают.

Я с нетерпением жду возвращения месье Г. Я попросил его навести справки о Маринетт и всех моих одноклассниках. Но телевизионные новости, которые безостановочно крутятся в моей палате, уже приносят множество ответов, один тревожнее другого.

«Большинство акуманизированных, помещенных в изоляцию — подростки от тринадцати до пятнадцати лет. В соцсетях запущена петиция, чтобы как можно скорее освободить тех, кого теперь называют «Новыми Героями»…»

«Согласно некоторым источникам, близким к делу, расследование продвинулось. Мэр Парижа объявил, что некоторые бывшие акуманизированные через сорок восемь часов вернутся к своим семьям. Кроме того, он официально пригласил Ледибаг и Черного Кота на церемонию воздания почестей жертвам, назначенную на…»

«…Когда появился первый акуманизированный — опасный Каменное Сердце — Черный Кот и Ледибаг возникли уже в течение следующего часа, хотя прежде никто о них не слышал. Можем ли мы быть уверены, что это было тогда лишь совпадением?»

«Вы намекаете, что Бражник с самого начала был в сговоре с двумя супергероями?»

«Я просто озвучиваю факты, я…»

«Какой позор! Клевета!»

С ощущением тошноты я переключаюсь на другой канал. СМИ уже начинают менять припев, искать виноватого. Но в соцсетях позицией большинства остается поддержка парижских героев — Ледибаг, Черного Кота и всех акумманизированных, сражавшихся с Изгнанником.

«Среди зданий, наиболее сильно затронутых атаками, оплакивают почти полное разрушение особняка Агрестов, который был уничтожен взрывом посреди ночи, и пожар в котором был потушен лишь к утру. Его обитатели были…»

Я против воли почти засыпаю, когда на экране появляются изображения моего дома.

«…смерть месье Габриэля Агреста и его ассистентки мадам Натали Санкёр…»

Пожар. Пожираемый пламенем вестибюль. Бабочки, пытающиеся удалить меня от опасности, несмотря на мои крики.

«Отпусти меня! ПУСТИ МЕНЯ ИХ СПАСТИ!»

Новый приступ паники.

Мне запрещают телевизор и конфискуют телефон. Врачи дают распоряжение, чтобы у меня не было никаких контактов с внешним миром без их специального разрешения.

Плагг так и не появился.

День + 2.

Одурманенный успокоительными, я немного дремал в прошлую ночь. Мои раны хорошо заживают, нога и ребра тоже. Врачи довольны.

Я по-прежнему чувствую себя измотанным, на грани нервного срыва. Я изо всех сил стараюсь хорошо выглядеть, чтобы мне вернули пульт от телевизора. И это становится гораздо проще, когда месье Г., которому доверили мои личные вещи, с невинным видом потихоньку возвращает мне мобильник. Одним только этим поступком он заслужил мою вечную признательность.

Теперь у меня есть новости на телефоне, но я избегаю теленовостей, которые решительно слишком часто выискивают эффектные и порой ложные слухи. Я держусь официальных объявлений полиции и мэрии.

Никаких новостей о Ледибаг. Несколько бывших акуманизированных отпущены: Анимен, он же Отис Сезер, отец Альи, Аудиматрица, она же Надья Шамак, журналистка, и Черный Рыцарь, он же Арман д’Аржанкур, мой преподаватель фехтования. Общественное мнение превозносит их, вероятно, потому что их деятельность для помощи населению этой ночью произвела впечатление на умы.

У меня по-прежнему нет ответа ни от Нино, ни от Альи.

Маринетт тоже не берет трубку.

Плагга нигде не видно.

К полудню я с изумлением получаю сообщение от месье Г. Несколько слов, потом фотография. Снимок немного нечеткий, сделанный украдкой в отделении реанимации. Но вдалеке можно различить бледную фигурку с черными волосами.

Маринетт. Это Маринетт!

Я плачу от облегчения. Месье Г. пишет мне, что она под болеутоляющими после операции, которая длилась около десяти часов. Ее рана на спине была настолько серьезной? Были ли у нее другие?

По крайней мере, ее родители с ней. И Тикки наверняка заботится.

Обожжённую руку дергает, незначительная, но такая особенная среди других боль. Потеря Кольца и воспоминания преследуют меня.

Проходят часы. Никаких следов Плагга. И месье Г. не может получить больше сведений о Маринетт: его заметила команда реанимации, когда он фотографировал, и его чуть не арестовала охрана больницы.

— Добрый день! Это Маринетт. Меня нет, но оставьте сообщение!

Я пытаюсь позвонить родителям моей Леди, но в интернете я нашел только стационарный телефон пекарни, на который никто не отвечает.

У меня больше не было приступов паники, но мое самочувствие становится всё хуже. Стоит лишь закрыть глаза, как я снова вижу Ледибаг, окровавленную и без сознания — и фотография, на которой Маринетт мирно спит в кровати интенсивной терапии, ничего не меняет. В течение двух дней я почти не спал — в основном, потому что я боюсь.

Боюсь кошмаров. Боюсь снова увидеть пожар, бабочек или хуже: телевизионные съемки особняка, превратившегося в пепел. Боюсь услышать искаженный голос отца, который вместо того, чтобы сказать, что гордится, во сне упрекает меня в том, что всё это — моя вина. Что мамина жертва была напрасной. Что он умер из-за меня.

Это неправда, я знаю. И однако…

Я боюсь засыпать, потому что боюсь проснуться, всё забыв. Я боюсь, что она перезвонит мне слишком поздно, когда я уже не смогу ее узнать. Боюсь, что, очнувшись, она окажется совсем одна и испытает всё то, что сейчас переживаю я.

Наступает вечер. Этой ночью я тоже не буду спать. Не может быть и речи.

— Добрый день! Это Маринетт. Меня нет, но…

Я роняю телефон на одеяло. Заглушаю рыдания подушкой.

Отец. Плагг.

Моя Леди!..

День + 3.

Урчит лифт. Я против воли сонно покачиваю головой. Я истощен, мне сложно сосредоточиться, и морфин, который по-прежнему вводят мне через капельницу, нисколько не помогает.

Спящая Маринетт. Далекая, недоступная. Бледная. Слишком бледная.

Ледибаг. Неподвижная Ледибаг. Покрытая пеплом и кровью.

Лифт останавливается, металлические створки с позвякиванием открываются, и я дергаюсь, расширив глаза — нет, не засыпай!

Месье Г. катит мое кресло-каталку по белому коридору. Я вижу проплывающие мимо двери палат до тех пор, пока не останавливаюсь перед определенным номером. Телохранитель обходит меня и приближается к белой двери. Он бросает на меня вопросительный взгляд из-под кустистых нахмуренных бровей, молчаливый как всегда. Несмотря на ком, поднимающийся в горле, мне удается прошептать:

— Всё нормально, месье Г. Пожалуйста.

Он серьезно кивает в ответ и медленно и тихо стучит в дверь три раза. Несколько секунд спустя раздается приглушенное «Войдите». Сердце подпрыгивает у меня в груди, и на короткое мгновение я покрываюсь холодным потом. Я прячу дрожащие руки под плед, который покрывает мои колени. Я вдруг думаю, что отдал бы всё, чтобы отсрочить момент. Но чего ради отступать? Я уже три дня предаюсь в больничной палате мрачным мыслям. Три дня топчусь на месте, не в состоянии сосредоточиться, не в состоянии заснуть, чтобы не видеть один кошмар за другим.

Мне надо знать. Надо!

Мой телохранитель открывает дверь палаты, молчаливо приветствует тех, кто там находится, и проворно отступает. В кресле рядом с кроватью сидит мужчина. Он ошеломленно выпрямляется.

— Адриан?

Он встает и закрывает от нас — инстинктивно? — того, кто лежит в кровати. Я улыбаюсь и делаю приветственный жест.