Я обеспокоенно вздыхаю. Я не знаю, из чего будет состоять завтра.

— Да, Тикки. Пошли.

1625

Лунная ночь.

Улицы с влажными коварными мостовыми. Крикливое пение и сальный хохот, еще доносящиеся из нескольких трактиров. Набережные и склады заполнены крысами, которые смелеют в сумерках.

Стычка в тени собора Парижской Богоматери.

В темноте отлетает и подпрыгивает кинжал. Я угрожаю своей обезоруженной добыче рапирой и указываю на клинок у него за поясом.

— Бросай. Сражайся честно!

Его зеленые глаза сверкают в тени капюшона. Он хищно улыбается, издает саркастичный смешок. И поднимает руки в перчатках.

— Я жалкий дуэлист. Сдаюсь!

И к моему изумлению, прыгает к ризнице, с ошеломительной легкостью взбирается по стене и беспечно садится на крыше.

— Право убежища?(4) — усмехается он.

— Для этого ты должен был войти в двери собора! Спускайся, вор. Ты должен ответить за свои деяния.

— О? Какая досада. Ну, так поймай меня?

Зеленая вспышка. Одежда под его жалкой накидкой полностью меняется, появляется пристегнутая к спине мандолина. Вокруг него летает насмешливая чернявая зверушка. Я, наконец, понимаю, почему он всё это время ускользает от моего отца и его помощников мушкетеров. Это не акробат из какого-нибудь разбойничьего двора, и не демон-шутник в сопровождении ухмыляющегося гномика, как считают суеверные. Всё гораздо, гораздо проще.

Раскрытый и, однако, наглый, он насмехается надо мной со своей высоты. Посылает мне обольстительную улыбку:

— Скажи-ка, прекрасная простушка. Окрестности в этот час небезопасны, даже с твоей рапирой. Позволишь мне проводить тебя до дома? В обмен на кров и еду, я мог бы рассказать тебе парочку чудесных историй…

Его голос становится бархатным, поза небрежной и отрепетированной. Он двусмысленно подмигивает, и его зверушка радостно хихикает. Ко всему прочему он еще и хам, который считает себя неотразимым! Теперь я лучше понимаю румянец некоторых молоденьких девушек, которых мне случалось опрашивать. Вероятно, он натурой отплатил всем тем, кто захотел его приютить.

Я подавляю раздражение. Я женщина, которая умеет обращаться со шпагой, у меня и так проблемы с тем, чтобы меня воспринимали всерьез. И объединиться с этим грошовым поэтом, который по ночам становится мастером разбоя? Никогда!

— Тикки, что думаешь?

Она выскакивает из моей сумочки и возмущенно щебечет:

— Считаю, они оба нуждаются в хорошем уроке!

Я хихикаю, когда поэт бледнеет и распахивает глаза. Его квами удивленно икает.

— Пацан, удираем, бы-ы-ы-ыстро!

Взломщик тут же трансформируется и мчится прочь — с бешеной скоростью. Но недостаточно, чтобы оторваться от меня!

Я в свою очередь трансформируюсь и устремляюсь на крыши. Отсрочка ничего не изменит для этого кошака-жулика. Я теперь знаю, кто он.

И Париж недостаточно велик для нас двоих!

1431

Смутное воспоминание, едва намеченное.

Стены тюрьмы.

Послание без ответа.

Процесс по обвинению в ереси был лишь маскарадом. И мой король покинул меня.

Брошенный красно-серебристый щит. Конфискованные доспехи.

Несколько слезинок. Тикки тоже плачет. Она не думала, что зайдет так далеко. И что закончится так плохо. Она сожалеет. Но я — нет.

Я успокаиваю ее. Шепчу, покорно снимая Серьги:

— Раз так надо…

Костер ждет.

?

День едва начинается. Саванна уже поет, изобилуя жизнью и тайнами. Поджидая в засаде добычу, распластавшись среди высоких трав, я дрожу от нетерпения, уже трансформированная благодаря Тикки.

Маленькое теплое тело с мяуканьем касается моего колена, и я улыбаюсь. Как подобные ему дикие кошки, он всю ночь бегал по саванне, преследуя грызунов и насекомых. Неужели ему не хватило?

Немного удивленная, я почесываю его крошечную голову, его ухо, когда-то раненое во время драки за территорию. Кольцо блестит на его шее, подвешенное на шнурке, утопленном в серо-коричневой шерсти. Тогда он с зеленой вспышкой активирует Кольцо и благодаря Плаггу мой маленький спутник увеличивается в размерах.

Его теперь массивная фигура снова прижимается ко мне, и, в игривом настроении опрокидывает меня в высокие травы, ворча, кусает мне руку. Я хохочу и отвечаю ударом на удар — ну, то есть я пытаюсь.

Когда он, наконец, позволяет мне перевернуться, он счастливо ворчит, и он настолько большой, что от этого дрожит земля под моими босыми ногами. Нам повезет, если соседнее стадо нас не заметило …

Но ближайшие антилопы выглядят уже более нервными, неистово втягивают воздух. Это едва уловимо, но ветер сменился. Чтобы остаться незаметными, мы вернемся в другой раз.

Смирившись, я встаю. Сжав клок его густой черной шерсти, я взбираюсь ему на спину. Он сначала вытягивает лапы, потом спину, и долго мощно зевает, отчего стада вокруг окончательно пугаются. Я раздосадовано ворчу, и он отвечает мне ленивым — насмешливым? — вздохом, от которого гудят его бока.

Я в свою очередь глубоко вдыхаю. Я насыщаюсь захватывающим видом диких земель, которые я так люблю. Наши земли, земли наших предков. Те, которые питают нас на протяжении тысячи поколений, и те, которые нам надо защищать для еще тысячи будущих.

Он скребет землю когтями, дрожа от предвкушения. Я крепче вцепляюсь в его черную гриву. В данный момент мы, Носители, должны кормить племя.

Встает солнце. Охота может начинаться.

1944

— Думаешь, они получили наше сообщение?

— Я уверен в этом, Леа. Все дружественные радиостанции кантона должны были нас поймать. Они передадут информацию собственными средствами.

«Союзники высаживаются через месяц. Продолжайте борьбу, но не пытайтесь совершать отчаянные поступки. Надежда в пути».

Мы отказываемся. Квами исчезают, заснув. Педро протягивает мне пустую табакерку, и я кладу в нее свое Кольцо рядом с его Серьгами. Он неохотно закрывает коробочку, а потом опускает под половицу. Пододвигает на нее старый буфет и уничтожает все оставшиеся в пыли следы. Когда он выпрямляется, морщась из-за ран, его черные глаза полны слез. Я тоже всхлипываю.

Мы теперь совсем одни.

— Педро… Мне страшно.

Вместо ответа он притягивает меня к себе и целует. Я отчаянно обнимаю его, рыдая.

Снаружи нас снова по-немецки окликает угрожающий голос. Оставив оружие, мы выходим, положив руки за голову.

2000

Я предаюсь мрачным мыслям на вершине Северной башни. Город внизу кишит, как всегда. Непрекращающийся шум машин, полицейских сирен. Мой сверхчувствительный слух ничего не упускает, даже на таком расстоянии.

Я нервно открываю и закрываю свой коммуникатор. Пушка, висящая на ремне, чувствуется как никогда тяжелой.

— Думаешь, это был правильный выбор?

Она вздыхает. Ее рука в когтистой перчатке ложится на мое плечо.

— Пайпер, единственное, в чем я уверена, что они убили бы меня, если бы ты не вмешалась. Ты спасла меня.

— Но Мастер Фу сказал, что…

— Что он сам придет сражаться на наши улицы. И тогда посмотрим, сохранит ли он свои великие ненасильственные принципы. Все гангстеры назначили цену за наши головы. Иногда другого способа сопротивляться не существует.

— Но Носитель Плагга воплощает Разрушение, а Носитель Тикки — Созидание!

— И Тикки не экипировала бы тебя смертельным оружием, если бы ты не должна была им пользоваться. Забудь об этом, сестренка. Мы возвращаемся.

Она плавно отходит от края. Несколько мгновений спустя я слышу, как она вздыхает и возвращается. Кожаный ремень, который у нее вместо хвоста, щелкает меня по затылку.

— Давай. Шевелись!

Ее хвост возобновляет попытку, и я привычно перехватываю его быстрым жестом. Она издает неодобрительный рык.

— Ты слишком много думаешь, Пайпер.

— А ты недостаточно.

— Возможно. Но мне хотя бы удается спать.

Она высвобождает свой хвост, встает на колени и обнимает меня за плечи. Трется подбородком о мою макушку и позволяет появиться тому мурлыканию, которое только она способна издавать — наверняка талант, связанный с Плаггом. Отлично сработано, я редко могу ему сопротивляться. Я улыбаюсь, понемногу становясь более безмятежной.