Я, покачнувшись, встаю и бегу по крышам, чтобы добраться до точки попадания. Я проклинаю свою медлительность, пыль уже оседает и показывается южное крыло Лувра — дымящееся, буквально вскрытое. Пламя пожирает открывшиеся краски и полотна. Крыша вот-вот обвалится еще больше.

Но белой сферы больше не видно. Никакого движения под обломками. Ничего.

— ЛЕДИБАГ!

Я приближаюсь к краю пострадавшей крыши. Черепица и куски остова обваливаются под моим весом, и я вынужден отступить. Я с ужасом осматриваю раздробленное по всем этажам здание, превращенное в груду камней, дерева и цемента, которую постепенно охватывает огонь. Больше ничего.

— ЛЕДИ…

Свист, удар. Взрыв. Ударной волной меня отбрасывает назад. Оглушенный, я качусь по крыше и едва успеваю собраться, чтобы не рухнуть в пустоту.

Новый удар. Потом другой, еще сильнее. Вцепившись в еще уцелевшую черепицу, с шумом в ушах, я чувствую, как здание дрожит от каждого удара, жар становится адским. Краем глаза я вижу, как новые стрелы летят прямо ко мне, ощущаю, как они врезаются в фасад, методично разрушают здание насквозь.

Быстро, слишком быстро держащая меня крыша прогибается, потом остов с жуткой протяжной вибрацией обрушивается. Черепица скатывается в пропасть, и я с ужасом чувствую, что тоже соскальзываю. Я пытаюсь удержаться на крыше, но каждое движение ускоряет падение. Я рефлекторно закрываю глаза и считаю секунды до следующей стрелы, после которой окончательно упаду.

Но ничего не происходит.

Еще оглушенный, я медленно открываю глаза. В моем направлении летит стела, я испуганно сжимаюсь. В нескольких метрах от меня она прямо на лету взрывается в снопе пламени. Несколько других постигает та же участь, словно их резко останавливает молочно-белая стена — едва видимая, если не считать любопытные руны, которые на секунду вспыхивают при каждом новом ударе.

Щит, как у Вайзза. Как у Изгнанника!

Дезориентированный, задыхающийся, я рискую посмотреть вниз. Я на краю по-прежнему зияющей дыры, окруженной обуглившимся паркетом и дымящимся остовом. На земле, двадцатью метрами ниже, на меня молча смотрит черная фигура с красными прожилками. Сердце подпрыгивает в груди — Изгнанник?!

Беспорядочными движениями я пытаюсь подняться обратно по крыше, но раскаленный и слишком хрупкий остов осыпается под моим весом. Горячие черепицы соскальзывают одна за другой по мере того, как я хватаюсь за них. Ноги болтаются в пустоте в поисках опоры. Безрезультатно.

Проклятье… Проклятье! Нет!

Тогда что-то — едва более плотное, чем дым — касается моей спины, и я вскрикиваю от ужаса. Я соскальзываю. Желудок выкручивает от страха…

…но свободное падение длится недолго — не больше полсекунды. Я уже ощущаю опору под ногами, ноги подкашиваются от головокружения, и я падаю навзничь на что-то, дико напоминающее одеяло или гамак. Распахнув глаза, я чувствую, как оно сжимается у меня на талии и спине — обволакивающее, успокаивающее. Я скорее планирую, чем падаю, к земле, а потом вуаль исчезает так же быстро, как появилась, и я приземляюсь на холмик еще теплых обломков. С невольной дрожью я с трудом поднимаю голову и прищуриваюсь, еще ослепленный огненными стрелами, которые продолжают взрываться в нескольких метрах отсюда, приглушенные и едва теплые, безобидные.

Я встречаю ярко-синий взгляд — знакомый — и недоверчиво застываю. Черная фигура по-прежнему здесь. Она молча разглядывает меня, но это не Изгнанник. И вдруг я понимаю. Я понимаю, почему наш враг принял такой облик, одновременно похожий, но будто поношенный, испорченный. Извращенный.

Мастер Фу уже видел своими глазами высшую форму Камней Чудес. Он использовал это воспоминание, чтобы символизировать поиск силы, но также чтобы кристаллизовать боль и гнев, которые он испытывал из-за своего бремени.

Она смотрит на меня, не говоря ни слова, без выражения. Не выше и не старше Маринетт, ее тело и волосы черные и странно гладкие, едва заметно блестящие, словно высеченные из отполированного и покрытого лаком эбенового дерева. По коже бегают сотни красных прожилок, которые словно пульсируют энергией и ритмом ее сердцебиения — медленно, спокойно.

Черное дерево и рубиновые инкрустации. Как Шкатулка!

Как и Изгнанник, она одета в простую тунику, но в ее случае невредимую и незапятнанную. Несколько длинных белых шарфов вытекают из ее спины, и по тому, как они лениво колыхаются в воздухе и по земле, словно живущие собственной жизнью, я понимаю, что это они замедлили мое падение.

На ее тонком лице, застывшем словно маска, странные щели под глазами ярко-синего цвета, настолько светящегося и насыщенного, что это приводит в замешательство. Хотя у них нет ни зрачков, ни радужки, я чувствую, что они задумчиво смотрят на меня.

— Моя… Леди?

Я еще оглушен взрывом и едва слышу собственный голос, далекий, хриплый и нерешительный. Поначалу видение не двигается. По щиту щелкает стрела, ослепительнее других, и вдруг две щели под синими глазами вздрагивают, будто готовясь раскрыться. Меня пробирает неприятная дрожь. Что они скрывают?

— Маринетт?

Вместо ответа одна из вуалей вытягивается и оборачивается вокруг моей талии: полупрозрачная и почти холодная. Замерев, я позволяю ей аккуратно поднять меня и поставить в добрых пятнадцати метрах позади — там, где паркет и стены Лувра еще почти невредимы. Вуаль заставляет меня развернуться и толкает к прилегающему коридору, погруженному в полумрак.

Раздается странный голос — не позади меня и даже не из вуали: он шепчет где-то во мне:

«Иди. Мы займемся остальным».

Голос… или скорее несколько голосов, которые шепчут в унисон. Знакомые голоса. Один из которых доминирует над остальными. Я, не задумываясь, бормочу:

— Т… Тикки?

Я поворачиваюсь к ней, терзаемый вопросами. Видение мягко моргает, и на короткое мгновение ее синие глаза без радужки будто блестят. Она протягивает ко мне руки ладонями вверх, и я чувствую себя обязанным сделать то же самое. Я вздрагиваю, обнаружив, что моя кожа изранена, одежда обгорела — я даже не замечал, насколько кипящей была черепица. Я, наконец, ощущаю ожоги и подавляю страдальческое шипение.

Вуаль касается меня, по-прежнему невероятно свежая, почти сверхъестественно нежная. Я вздрагиваю. По мне проходит любопытная энергия, близкая к энергии Чудесного Исцеления, и раны тут же закрываются, ощущение ожога исчезает. Снова подняв растерянный взгляд, я вижу, как застывшие губы видения изгибаются в легкой улыбке.

Стрела врезается в щит — судя по ослепляющей вспышке, массивнее других. Видение дергается. Вуаль отступает — так быстро, что раздается нервный хлопок, а потом она и остальные вдруг разворачиваются вокруг своей хозяйки. Их пять штук, и он колыхаются уже не лениво, но с почти осязаемым напряжением, будто кобра на изготовке.

Синие глаза закрываются, и тут же раздвигаются две щели, открывая изумрудно-зеленые глаза, тоже без зрачков и радужки. Она снова заговаривает, но смесь голосов, звучащих во мне, более резкая, почти ворчащая, с господствующим очень знакомым голосом:

«Беги, пацан. Будет хуже».

— Плагг!

Видение напрягает мышцы, а потом устремляется прочь. С колотящимся сердцем я бегу до ближайшего доступного окна. В разбитое окно я вижу, как молочно-белая сфера — сверкающая, но крошечная — мчится к Пирамиде. Изгнанник, укрывшийся в вихрях тумана, тут же контратакует, но ни одна стрела не останавливает сферу. Когда снаряды, наконец, прекращаются, шар света исчезает, и вновь появляется маленькая фигурка. Одна за другой вуали выпрямляются и растут, будто крылья, готовые к полету.

И тогда голоса восклицают — на этот раз реальные, поскольку раздаются по всему двору:

— МЫ ОТКАЗЫВАЕМСЯ!

Я слышу Тикки и ее ясный, пронзительный, громовой голос. Я слышу Плагга и его хриплый, шипящий от ярости тембр. Но особенно я, наконец, слышу ее — гордую, решительную, как никогда. Ее, как в первый день, когда, взгромоздившись на Эйфелеву башню, она бросала вызов Бражнику и клялась найти его, чего бы то ни стоило.