Мама завершила приготовления ко сну, а затем, взяла меня вместе с собой на кровать.
– А место поближе к батарее оставим папе. Ох, Павлик, устала я, сил нет.
Было жарко, но уже не душно. С мамой всегда комфортно. Она легонько обняла меня и поцеловала. Мама была прекрасна. Даром, что запах алкоголя мне нравился гораздо меньше того, чем обычно пахла она. Мама скоро засопела во сне, а следом в блаженных мыслях уснул и я.
Мне снились пушистые облачка молочного цвета. На них какой-то забавный человечек из них рисовал различные фигурки и пускал по небу. Какие же они пористые, лёгкие и воздушные! А что за узоры выходил из-под руки человечка! Животные, постройки, предметы, даже люди и лица. Всё было узнаваемо, со своим характером, но сохраняя общую облачную структуру. Рисовал этот человечек ради того, чтобы почаще жители земли поднимали свои глаза к небу и видели наверху прекрасные изображения. Ещё один взмах кистью, и вот почти готов новый шедевр…
Резкая боль. Жгучая и разрывающая всё нутро. Кожа закипела адским пламенем. Я завопил нечеловеческим криком. Я чувствовал на себе раскалённое до предела железо. Скудная одёжка не спасала. Я плакал, что есть сил, но никто не слышал – в ответ лишь громогласный храп. Отец, такой далёкий и отстранённый вернулся на своё место. Видимо, решил быть поближе к маме и случайно смахнул меня на батарею, что почти вплотную прилегала к кровати. На батарею марки «ТермоМир». Я уже визжал, как котёнок, умирающий от удушья. Тяжёлый запах перегара смешался с вонью обгорелой младенческой кожи. Я чувствовал, как у меня вытек глаз, а затем закипел, словно яйцо на сковородке. Через пять минут адских мучений я умер. Но меня так никто и не услышал. Не услышали дядя Коля с тётей Галей, спящие пьяным мёртвым сном. Не услышал далёкий отец, который был рядом. Не услышала родная мама…мать! Где-то вдалеке, невесомой музыкой чеканились слова, словно из другого мира:
– In seinen Armen das Kind war tot.
Моё сознание недоуменно отделилось от тела, всё ещё пошатываясь и потряхиваясь от невероятной боли. Неужели таков конец этого воплощения? Да, верно, вот я уже нахожусь вне пространства и времени. Недоумение и непонимание, но факт остаётся фактом: Павлик, младенец девяти месяцев от роду – мёртв. Итак, конец. И это, как бы то ни было, совсем не страшно. Страшно другое.
IV.
Всегда удивлялся сам себе: как у меня получается лежать на кровати, почти не двигаясь, но с интересом проводить время? Неужели такой богатый внутренний мир? Ну и что, что действует только в одном ключе. Слишком мрачно. Слишком громкий крик стоит в ушах. Слишком сильно пахнет горелой плотью. Анатолий Бодрин продолжает своё существование, не смотря ни на что. Да, лежу на кровати. В чём проблема? Все мы – мертвецы, но разве я хуже лишь от того, что больше похож на мертвеца в своём покое, чем суетящийся в тленных движениях люд? Чем я виноватее их, лёжа у себя дома? Жизнь… сочится, всё же ощущаю. Отвратительно, когда-нибудь мне предстоит встать с кровати. Мне ещё сегодня к отцу ехать.
Пролистал свой музыкальный плейлист. Все такие дорогие сердцу композиции, что в каком состоянии на них не посмотришь, слеза наворачивается от крепкой спайки этих мелодий с моей жизнью. Под них было всякое. Моя родная мрачная музыка. Поставил послушать Orplid – немецкий дарк-фолк. Основная тематика – тайны природы, немного язычества, мифов, а, главное, чувство вины за прошлое, не подавленная, а как билет в будущее. Это и делает немецкую нацию великой, она признаёт свои поражения, она анализирует их и пытается понять суть, чтобы не проиграть вновь. Немцы не забывают своих истинных героев, которые есть даже в тёмные времена. Честь, доблесть и справедливость – язык, понятный любому народу, но чьё чистое понятие так часто смешивают с ложной мерзостью, а поэтому – даже умному человеку бывает разобраться нелегко. Россия и Германия похожи между собой больше, чем кажется на первый взгляд. Похожи, как муж с женой. Vaterland и Родина-Мать, а все малые народы между ними – их детишки, чуждые и одновременно родные. Я надеюсь только, что моя Родина научится у Германии тому, как нужно относиться к своей истории: не очернять зазря, не выставлять всё в слишком светлых тонах, а главное, не умалчивать ничего. Наша история – это мы, какие есть. Немцы всегда были мыслителями – чего только стоит великая германская философия. Россия – оплот чувств и духа, но может стоит немного поучиться у немцев мыслить? Главное, чтобы не получилось так же, как на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, когда все мыслящие соотечественники разделились на марксистов и ницшеанцев. Двух немцев оказалось вполне достаточно для такой большой России. Кстати, Гумилёв-младший писал, что славянские племена, наши предки, взяли своё имя «русы» от одноимённого немецкого воинственного этноса. Всё-таки между нами слишком много общего.
Музыка с чуждым языком плавно обволакивала своим потоком, позволяя погрузиться в неё с головой. Эти мелодии просты до щемящей боли в душе, но любая хорошая простота ближе к идеалу, в отличие от сложного. «Но отец мой знает, что упокоюсь я в глубинах белого снега. Под взгляд старых Богов». И я найду свой покой в глубинах холодной земли, что всё ещё заставляет моё сердце не остыть, под неодобрительный взгляд отца. Поэзия, как ты вредна для молодости! Нет, правда! Весь романтизм, пылающие души, имена золотыми буквами… ничего общего с действительностью. Если же поэзия близка к действительности, то она не более, чем грубый суррогат, притворяющийся великой сентенцией. Но что она такое на самом деле, в своём чувстве, отчуждённости и возвышенности? Симулякр, мешающий воспринимать реальность. А что потом? Первое серьёзное падение, и неокрепшая молодость не всегда сумеет подняться. Ты помнишь, что было, когда тебе только исполнилось двадцать? Heart to rust, Sword to dust, навстречу великой идеи, которая никогда не будет достигнута. А если идея не имеет грандиозного окраса – грош такой цена. Ты помнишь, отец, что было, когда тебе только исполнилось двадцать? Я никогда не забывал. Но толку сетовать, ведь просто могло быть, как стало. Люди не из стали, но их нужно чем-то закалять, а неудачные заготовки в лом, доживать несчастные дни под коркой собственной ржавчины. Неудачные заготовки на переплавку. Мечи в пыль, сердца в прах. Отец, ты помнишь? Раньше были другие песни, но на дне даже самой разудалой канализации слышна тоска, тоска по неизвестному, тоска, понятная на любом языке мира.
Встал, чтобы распахнуть окно. Чуток тошнотворного крика осени. Было сыро, но влажность позволяет лучше думать. По кругу серые здания, как лицо покойника. Кто-то презрительно называет их коми-блоками, но чувствую, что в них есть что-то исконно русское, едва уловимое. Они стенают в унисон своим жильцам, которые испражняются друг у друга над головами. Но стон вовсе не жалобный, а молитвенный. Мы молимся за упокой и здравие с одинаковой силой. Грохнул удар за стеной – соседи напомнили, как ничтожна между нами преграда. Кто-то тихо и отчаянно заскулил. Русское, слишком русское. Всё здесь превращается в русское, все люди становятся русскими. Какое всё-таки забавное слово «русские». Я всегда удивлялся тому, что наш язык – хранитель сакральных знаний, умудряется скрывать их на самом видном месте. Почему все народы называются существительными, например, немец, филистимлянин, узбек, датчанин, а русский – это прилагательное? Можно сколько угодно подбирать уничижительные шутки, искать филологическую основу (чей по крови? Каков?), но для себя я уже всё понял. Русская земля –родина множества этносов и народов. Более того, она всегда готова стать домом для многих других, что решат поселиться здесь с миром. Русский немец, русский еврей, русский узбек – разные по происхождению, но объединённые на одном высоком уровне, почти трансцендентальном. Сам язык показывает своё предназначение земле русской. Объединять не по внешним признакам, не по праву рождения, но по духу. В том, что русский – это прилагательное, нет ничего обидного, всего лишь намёк на цель. Россия и Соединённые Штаты Америки между собой похожи, кто бы что бы не говорил. Обе эти нации относительно молоды, и обе они пытаются сплотить вокруг себя человечество, просто делают это разными способами. Америка с помощью «плавильного котла», где каждый этнос, любой индивид в конце процесса переплавки становится блестящим и отполированным американцем, достойным своей страны. В России же человек не перерабатывается, ему просто вживляется семена новой родины, программа, дух, позволяя не терять свои корни. Семена эти не всегда приживаются, но если сумеют взрасти, то устанавливается вечная и нерушимая связь с новой отчизной – Россией. Россия и Америка – будущее европейского человечества и один из вариантов пути. Принять США в сердце проще, чем путь России. Но, как часто бывает, что самый простой выбор, не всегда самый лучший. Впрочем, как и наоборот. Америка – это один большой парк развлечений, в котором не потерять себя удаётся единицам. Место, где иллюзию сложно отличить от правды, с праздника перейти на будни, а душа порой вынуждена голодать. Но каково наказание за такое веселье? Я не знаю. Я даже не могу сказать, что оно есть. Россия – это бесконечный аскетизм, серость и уныние бытия, тошнотворность от властей и несправедливости, праведный гнев – путь преодоления себя через других, и других через себя. Один большой монастырь, послушание в котором выдерживает далеко не каждый. Но какова награда за все страдания? Я не знаю. Я даже не уверен, что она есть. Я не думаю, что на деле какой-то из путей лучше или хуже, остаётся лишь смириться с их существованием.Всегда же можно отказаться от любого путешествия, не так ли?
