– Вот, смотри, Павлик, – говорил он мне, – это иконка Сергия Радонежского, моего покровителя. А если преподобный защищает меня, то, значит, защитит и тебя. Ты и я – мы одно целое. Вырастишь, станешь, как я: большим и крепким.

Я хотел спросить: «а мама?», но вместо вырвалось:

– Гу!

– Вот-вот. Всё ты понимаешь! Будет у тебя всё, о чём захочешь! Я уж позабочусь. Скоро купим тебе собственную кроватку. Эх, какие умные глаза у тебя, Павлик!

С этими словами отец положил мне под головку икону. Это было чудесно и трогательно!

А сегодня у нас гости. Слишком сильно шумят. А мне в моём нынешнем состоянии скучно и совершенно нечем заняться. Я бы уснул, но мешают. Сознание ещё не ушло, а физические возможности ограничены. Всех и дел, что кричать, гукать, ходить под себя, да лежать. Иногда слушал. Вот и сейчас до меня долетали обрывки разговоров с кухни. Разговоры пахли спиртным.

– Я в детстве тоже косячил, – говорил чей-то незнакомый голос, – и всё больше неумышленно, а от страха. Знаете, впадал в какое-то оцепенение, ничего не мог с собой поделать. Однажды, помню, когда мне было лет пятнадцать, меня ночью сильно приспичило пожрать. Вот захотелось и всё. Встал и пошёл на кухню. В холодильнике, в старом «ЗИЛе», помните? Так вот в нём меня ждала холодная курочка. Только принялся я за еду, слышу, мать встала. Наверное, от моего топота проснулась. Мне почему-то взбрело в голову от страха и неожиданности, что курицу есть нельзя. Я метнулся в прихожую, но забыл убрать ножку. Поэтому, чтобы избежать лишних разговоров, сунул её в коробку, первую попавшуюся под руку. Оказалась шкатулка с материнскими украшениями. А мать у меня всегда была приставучая и подозрительная, видимо отсюда у меня и постоянный страх сделать всё не так. Еле как отговорился от неё, а про курицу благополучно забыл. Но пришлось через пару дней вспомнить, когда матушка собиралась к кому-то на юбилей. Какой же стоял крик!

– Ха! – дружно одобрили историю несколько голосов, среди которых я ясно слышал материнскую отзывчивость и отцовскую отстранённость.

– Лёшка уже отключился!

– Ещё бы, спортсмен наш. Бухать – это такое дело, это тебе не спортом заниматься, здесь здоровье нужно.

– А ты, Серёга, говорят, в Сергиев Посад гонял? – спросил кто-то. Вопрос был адресован моему отцу.

– Да, красиво там.

– А в храм ходил?

– А по-твоему я в такую даль зачем ездил?

– И как? Мощи видал?

– Всё видал, – отстранённо ответил отец, будто он не здесь, а в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре.

– Лучше бы в Москву скатался, чем по странным местам, – вмешался третий голос, – я вот не понимаю, почему у нас в России делают святыми всяких сомнительных личностей.

– Тебе, чёрному, конечно, не понять.

– Это ты про Сергия Радонежского? – с вызовом спросил отец.

– Нет. Но он тоже странный. На смерть своих монахов отправил, когда Куликовская битва была. Что тут святого?

– Ты – идиот, просто дебил.

– Ещё одно слово, чурка, и я тебе разбиваю лицо, – властно произнёс отец. Его собеседник притих.

Так ему! Всё-таки мой отец в состоянии постоять и за себя, и за всю нашу семью. Если бы я физически мог, то с радостью выбежал на кухню и обнял отца. Но с другой стороны…

– Вечно у вас во всём чурки виноваты! Не то сказали, не то сделали. А как дело до помощи доходит, так дай пожалуйста. Русские вечно кого-то в чём-то обвиняют, зато, когда нужно… А какая благодарность? Погром или клеймо!

Поднялся крик, какие-то звуки летящей обречённо на пол посуды, угрозы.

Через пол минуты ко мне в комнату прибежала мама, закрыв за собой дверь. Что происходило дальше – я не знал, лишь тёплые объятия мамы, объятия всепоглощающие и заставляющие ни о чём не думать. Я так и уснул в нежном плену, мне даже что-то впервые приснилось, нечто прекрасное, но невыразимое.

***

Почему-то после того вечера отец изменился. Или он был всегда таким, а я этого не замечал. Я чувствовал в нём силу, но силу не благородную, а животную, норовившую вырваться наружу, если слишком долго находиться на цепи. Если такая сила встретит кого-то могущественнее её самой, то она трусливо подожмёт хвост, она убежит, надеясь отомстить или хотя бы отвести душу на ком-то, кто более слаб.

От отца всё чаще стало пахнуть алкоголем, всё чаще шум с кухни не давал мне уснуть. У мамы появились синяки под глазами: и от усталости, и от животной силы. Но удивительно, что отец всё чаще проводил время со мной. Он рассказывал о том, что скоро купит мне отдельную кроватку, о том, что у меня большое будущее, о том, что он положит все силы, чтобы сделать меня значимым человеком. Предрекал судьбу менеджера в госкорпорации или должность сильного юриста, может, прокурора. Я слушал его и верил, мне было приятно. Настораживало лишь одно: отец говорил, что положит все силы, но никогда не упоминал маму и её будущий вклад в моё становление.

Ладно, можно начать с новой кровати.

9 Месяцев

Отдельную кроватку от отца я так и не получил. Чаще всего засыпаю вместе с мамой на диване. Сегодня опять праздновали. Было целых два повода: наконец-то, дали отопление и повод поменьше – день рождения отца. Сегодня особенно шумно, а я, как всегда лежу, в одиночестве в коляске и ловлю отзвуки их веселья. Даже мама ко мне не приходила. Но я не роптал – покормить меня не забыли, да и на улицу днём свозили. Чего ещё желать? Я вообще старался быть спокойным ребёнком, дабы не давать лишнего повода для испытаний нашей семейной любви. Тем более, мне скоро исполняется год, и моё сознание окончательно перекочует в подсознание, для того, чтобы начать формировать новое. Я помнил о своей великой цели, и, как никогда, был убеждён в её достижении. А вообще, каково это быть пророком, духовным наставником народа, а потом и для всех жителей земли? Я уже почти забыл все свои прошлые воплощения, но был твёрдо уверен, что ничего подобного ранее мне не приходилось испытывать. Был я разок сумасшедшим, но там дело другое: ты отчётливо видишь все сигналы и знаки вселенной, но не можешь донести их окружающим, стоит барьер восприятия тебя и тобой. Очень незавидная участь, когда тебе есть, что сказать, а ты не знаешь, как. Мысль бурлит в тебе никчёмностью, закисает, разрывает, но выбраться на волю не может. Гниение в собственной голове. А в сознание приходят всё новые и новые мысли, которые забивают мозг до того предела, что места им больше не остаётся. Разрыв и смерть. Но участь духовного наставника другая, не сказать, чтобы завидная, но благородная. Будет сложно, но я справлюсь, уверен, что справлюсь.

В комнате было душно. Казалось, что котельная выстрельнула всей мощью своих тепловых пушек, накаляя батареи до предела. На самом деле я рад, что моё сознание освободит место в голове. Вот так лежать почти целый день в коляске, изредка ползать и играть – сомнительное удовольствие, особенно для того, в ком многослойным, но однородным бутербродом уместились сотни прожитых человеческих судеб. Скоро моё общее сознание уйдёт, а когда после этой жизни умрёт тело – мы встретимся опять, с уже новым опытом и знаниями.

В комнату вошла мама. Я её не видел, но всегда узнавал по запаху полевых цветов и детской присыпки. Иногда от неё пахло приготовленной едой. Мамин аромат я ни с чем не спутаю. Но сейчас сильно пахло алкоголем. Мама робким движением взяла меня на руки и принялась качать.

– Не спишь? – шептала она, – ну-ну, мама рядом. Я всегда буду рядом. Сегодня мы все ляжем вместе. Я, ты и папа на одной кроватке. У нас ночуют дядя Коля и тётя Галя. Уступим им наш диванчик? Конечно, уступим! Ты у нас добренький малыш, Павлик.

Мама положила меня обратно в коляску, а сама начала готовить диван и кровать к ночи. Я улыбнулся и шевельнул ножкой. Наверное, я умилительный младенец. Все младенцы милые. Как мне кажется, что в этом заключён определённый защитный механизм от существующей внешней агрессии. Не у всякого поднимется рука на такую милоту. Как такой прелести можно причинить сознательный вред?