***

Мои роскошные однокомнатные апартаменты приняли меня с распростёртыми объятиями. Свет я решил не включать, погрузившись во мрак ночи Лос-Анджелеса. Чиркнула спичка, квартира наполнилась запахом табака и танцующим дымом. Может, ещё виски? К чёрту, завтра надо натянуть на себя хорошее лицо. Детектив-алкоголик и просто детектив, попавший в неприятную ситуацию – это два разных решения по одному уголовному делу. Кстати, Христоф, когда у тебя последний раз было свежее лицо? С другой стороны, какая разница, в каком виде меня сожрёт начальник или окружной прокурор. Дерьмо случается.

Кто была эта рыжая чертовка? Может, последствия выпивки и мне показалось? Чёрт, но до таких реалистичных видений невозможно допиться, как бы не хотелось. Если бы я был суеверным, я бы назвал её смертью. Вот только смертью чего? Моей карьеры? Подавитесь. Общественной жизни? Ну-ну. Моего существования? А чего, собственно, цепляться? У меня, кроме моего имени Христоф Боровски и веры, которые так невпопад достались в наследство, ничего нет. Америка – это страна протестантов. Мы, поляки, сильные. Привыкли жить под давлением и в духоте оков. То Российская Империя, то нацисты. Но я уже не поляк. Или ещё? Рыжая что-то знала про моего отца, вряд ли они были знакомыми. Мой папаша помер от бандитской пули добрые семь лет назад, едва ли эта чертовка в том возрасте интересовалась чем-то, кроме кукол.

Раздался телефонный звонок. Никак не привыкну к треску, как чёрт к псалмам. Я снял трубку.

– Привет, дорогой. Тебя не упекли за решётку? Впрочем, мне до этого дела нет. Звоню сказать тебе, что я тебя прощаю. В знак доброй воли, может, помогу в твоём ночном фиаско, mein lieber. А ты взамен забудешь о том, что видел на бульваре Сансет. Я знаю, Христоф, что ты не особо любопытный и в чужие дела не любишь лезть.

Женский голос хихикнул. Моё тело в ответ пробрала мистическая дрожь.

– Кто говорит?

– Ой, а мы ведь толком не познакомились сегодня! – мне показалось, что собеседница хлопнула себя по лбу, – неловко вышло. Голова прошла? Меня зовут Элизабет Бастори. Ты – Христоф Боровски, детектив из транспортной полиции. Живёшь в Санта-Монике, такой милый домик, прямо süßes Zuhause, недалеко от пляжа. Но мне кажется, там слишком сильно воняет рыбой. Не очень романтическая обстановка, да? Четвёртый этаж и апартаменты номер сорок. Приятное сочетание цифр. Сам выбирал или так получилось?

Я подошёл к окну и выглянул на улицу. Эта сучка могла быть где-то здесь и звонить из аппарата. Она следит за мной. Но откуда у неё столько информации и мой номер? Почему я не заметил хвост за собой? Дождь или просто слишком устал. Я недостаточно пьян.

– Послушайте, мисс…мисс Бастори. Вы играете в опасные игры.

– Ха, какой же ты душка! В общем, мы договорились, Христоф? И зови меня Лиззи. Это так чудесно!

Прежде чем я успел что-то сказать, она бросила трубку. Что за хрень происходит? Во что ты ввязался, Боровски?

Я всё-таки пошёл на кухню за виски. За окном дождь лил пуще прежнего, хотя казалось бы, куда сильнее? Совсем чуть-чуть содовой, а то горечь уже надоела. Мне почему-то вспомнилась история об одном моём деле. Всё начиналось достаточно невинно: по всем признакам случайный наезд, а всё закончилось кровавой сектой, пожирающей людскую плоть во славу какого-то тумбы-юмбы. Истинные психи. Кто эта чёртова девчонка? Очередная городская сумасшедшая? Да, тебе везёт, Христоф, на психопатов! Нет, нет сил больше думать. Последний глоток. Ещё один тяжёлый день уступал своё место новому тяжёлому дню. Спокойной ночи, детектив Боровски.

II.

Утро добрым не бывает. Проснулся от странного ощущения, как будто вчера пил. Этого не может быть, я алкоголь уже полгода в рот не беру. Хоть у меня жизнь такая, что здесь только пить. Но, то ли я слишком ленивый, то ли предпочитаю быть с ужасом действительности один на один и ясно ощущать боль. С другой стороны, чего пенять на жизнь, если она – дело моих рук?

В мышцах ломающая резь. Как будто тошнит. Беременный? Очень смешно, почти как та отечественная говно-комедия с таким же названием. Похмелье. Чёрт, да откуда? Разве может уже так сдавать организм в двадцать семь лет?

Я встал с кровати и пока в раскоряченном бреду брёл до душа, по дороге включил телевизор и компьютер. Включил бы и радио, но, к счастью, его у меня не было. Прошлый век. Сейчас радио слушают только особенно имбецильные водители, которым не хватает мозгов нарезать любимую музыку на флешку.

Душ не помог. Стало только хуже. Будто попал под дождь, и он смыл с меня остатки жизни. Снилась рыженькая секси-баба, стволы и убийства. Надо заканчивать с сериалами про гангстеров. Очередной способ борьбы с одиночеством, когда само одиночество – это борьба с самим собой. Хочется женщину. Любую. Срок перевалил за полгода, момент, когда мастурбация вытекает из любого воспоминания о женском поле.

Я посмотрел в зеркало. Ну и рожа! С таким лицом только в Государственной Думе вступать. Впрочем, всё тот же двадцатисемилетний паренёк, Бодрин Толик. С таким лицом можно и на митинг несогласия идти. Наверное, у меня такое состояние от творящегося вокруг, среди общества, едва подающего признаки жизни. С похмельем без алкоголя. Чёрт, а ведь так нечестно! Я за то, чтобы каждый поступок нёс за собой последствия, а глупость – возмездие. Но последствия без поступка? Так не честно! Старость кладёт на меня свои костлявые и морщинистые руки. Хоть какое-то женское внимание.

Надо что-то съесть. Холодильник, могу предсказать, что пуст; а нет, у этого скряги кое-что, да завалялось в закромах. Предвкушаю невкусный завтрак. Нет ничего ужаснее для современного человека, чем удовлетворение своих потребностей без удовольствия. Даже помочиться нужно так, чтобы хоть чуть-чуть кайфануть. С другой стороны, когда я последний раз испытывал нечто отдалённо напоминающее удовольствие?

По телеку вопило какое-то ток-шоу о наглухо поехавших родителях. Выбрасывают детей в мусорку, расчленяют и кидают в очко сельского туалета. Жесть какая-то. Неспроста всё это демонстрируют почти в прайм-тайм: видимо закостенелое и спящее общество можно расшевелить только подобной чернухой. Так я начинаю свой день. Господи, что хуже: чувство одиночества в пустой квартире или заполнение информационного пространства негативом? Оба хуже.

Я пересчитал свои оставшиеся деньги. Они улетучивались чуть быстрее, чем мне хотелось. Месяц прошёл, как я уволился, но месяц ещё протяну. Как же меня раздражала сфера обслуживания! Что в ней может быть не так? Работа, как работа. Какие-то действия за какие-то деньги. Отличный выбор для тех, кто так и не смог найти себя по жизни, а жрать всё-таки хочет. Если задуматься, то вообще вся существующая работа, за редким исключением, – это сфера обслуживания. Встаёт лишь один вопрос: сфера обслуживания чего? И мне давно уже непонятны все эти разговоры обиженных умом людей о том, кто лучше: гуманитарии или технари, айтишники или инженеры, лингвисты или филологи. Суть в том, что сотрудник на кассе в фаст-фуде по формальным признакам не сильно отличается от инженера на высокотехнологическом предприятии – все обслуживающий персонал. Суммы разные, но едва ли они кого-то делают лучше. Статус в обществе? Извольте. Кому к чёрту нужен статус в этом обществе, спящем вечным сном. Все творческие профессии туда же, одного сорта дерьма. В общем ключе выбиваются гении, но ни один университет подобной специальности не обучает. В вузе обучают, как быть обслуживающим персоналом. Лучше уж пойти в техникум или колледж, там хотя бы руками научат работать. Думаю, что высшее образование в современном обществе: раздутый мыльный пузырь, минимальны требования, чтобы была возможность похвастаться перед друзьями. А если повезёт и закончишь какой-нибудь именитый университет, то всё, считай, король жизни. На бумаге и в своих фантазиях, разумеется. Но сфера обслуживания в прямом её понимании – это настоящий мрак среди тьмы. Я не мог бороться с внутренним унижением, хотя уверен, что его испытывает почти любая должность из всего возможного профессионального разнообразия. Нет, тут не моя гордыня, это не делает меня лучше других… просто, как можно улыбаться в лицо ради достижения определённых целей, в противовес своей кипящей ненависти внутри. Современный человек – это существо противоречивое, в каких-то областях – это даже выглядит возвышенно, но не в такой ситуации. Лживые чувства. Лживые нормы поведения. Но всё-таки во мне ещё остаются барьеры, а иначе бы каждый второй клиент уходил бы с моей предыдущей работы с разбитым лицом. Каждый первый со следом ботинка на спине. Никто даже не подозревает к какой ярости приводят сто рублей, оставленные или не оставленные на чай. Эти сто рублей ультимативным барьером встают между людьми. Пока существуют чаевые, ненависть останется неисчерпаемым источником. Работа и так скотская, а она ещё и заставляет тебя чем-то там терзаться.