Сложилась фраза очень оригинально: по-русски латинскими буквами.

— Это какая-то путаница, — сказала графиня, когда стуки прекратились.

Первым догадался, в чем дело, молодой барон; разделив беспорядочно записанные буквы на слоги и слова, он прочитал:

«Уложите скорее Машу спать; не говорите ей сегодня, что Зельма между жизнью и смертью. Сказанное она забыла. Завтра ей нужны силы для путешествия».

— Я опять уснула, — заговорила наконец баронесса, нервно потягиваясь. — Было ли что-нибудь у вас?

— Сказано, чтобы мы непременно ехали завтра в Дубельн, а теперь ложились бы скорее спать, — ответила Вера.

Баронесса рассмеялась.

— Стоило ли ради этого усыплять меня, и так крепко еще, что я никак не могу проснуться. Да и на душе что-то тяжело, точно случилось что-то грустное, что меня преследует, но чего я никак не могу вспомнить. Извиняюсь перед вами и ухожу без чая, предоставляя Вере хозяйничать за меня.

— Помолись, Мари, за Зельму Фогт, — рискнула сказать графиня, — чтобы мы нашли ее вне опасности.

— Хорошо, постараюсь помолиться. Покойной ночи, папа.

И баронесса удалилась.

Задумчивый, но совершенно спокойный просидел старый барон за чаем, — вообще все говорили очень мало. Прощаясь, он крепко поцеловал у графини руку, сказав ей перед тем вполголоса:

— Теперь я верю твердо, непоколебимо в будущую жизнь, и невыразимо счастлив и покоен. Спешу вас этим порадовать.

Первое лицо, встретившее наших путешественников на дебаркадере в Дубельне, был никто иной, как Мейнгардт, приходивший от нечего делать к каждому поезду.

— Не знаете ли, жива Зельма Фогт? — спросила графиня Воронецкая, любезно протягивая ему руку. — Извините, мне бы следовало прежде всего поблагодарить вас за скорый ответ.

— Ваш запрос заинтересовал меня, графиня, тем более, что Зельма, как говорят, очень хорошенькая девушка, и я справляюсь о ней по несколько раз в день. Она ожила часа два тому назад, а то более полусуток пролежала в летаргическом сне, которым закончился тифозный кризис; ее приняли за умершую и собирались уже готовить к погребению.

— Когда впала она в летаргический сон? — нетерпеливо спросила баронесса Марья Владимировна, не дожидаясь, чтобы ей представили незнакомого ей Мейнгардта. В вагоне ей сообщили все, касавшееся вчерашнего сеанса.

— Вчера вечером, в исходе одиннадцатого, — ответил молодой человек, вежливо снимая шляпу перед незнакомой дамой. — Я заходил к ним ровно в одиннадцать, и мне сказал доктор, что она только что перестала дышать. Под этой болезнью скрывается очень интересный роман, быть может, вы его знаете, графиня?

— Я ничего не знаю, рассказывайте скорей. Nous sommes tout oreils[13].

— Выходя вчера ночью от Фреда, где я пробыл более часа, я наткнулся около их забора на рыдающего молодого человека. Он бросился ко мне с вопросом: правда ли, что она умерла? Я несколько его успокоил, сказав, что доктор не вполне убежден в ее смерти, предполагает возможность летаргии. Он обрадовался, как безумный, даже этой маленькой надежде и рассказал мне всю свою историю. Он три года считался женихом Зельмы, они страстно любили друг друга, этим летом назначена была свадьба. Жених — небогатый чиновник из Риги. Я зазвал его к себе и мы просидели вместе часть ночи, посылая каждые полчаса узнавать, что делается у Фогта. И как бедный Липгардт горько плакал всякий раз, когда посланный возвращался с известием, что перемены нет, и все уверены, что она умерла.

— Почему же не шел он сам, если считался женихом? — спросила баронесса.

— Он жених в отставке, выгнанный отцом невесты из дома.

— За что? — спросили в один голос обе дамы.

— Видите ли, Зельмина мать была единственной дочерью здешнего зажиточного рыбака Кроля, давно умершего, а сама она умерла, когда Зельме было лет десять.

— Дочь Кроля! — воскликнула баронесса, многознаменательно взглянув на мужа и на свекра.

— Да, и, конечно, как единственное дитя, наследовала все имущество. Фред страшный скряга, ростовщик; женившись вскоре на другой, он завладел бесконтрольно имуществом дочери, тоже единственной от первого брака; теперь же у него человек шесть. Все знают, что источник его теперешнего, довольно значительного капитала — деньги первой жены, а дочери ее он ничего давать не хотел, даже приданого порядочного не сделал. Родные Липгардта и уговорили его потребовать Зельминых денег для нее же. Он послушался и поговорил с старым скрягой довольно крупно, тот выгнал его из дома, дочь же уверил, что Липгардт женится на ней только из-за денег, в силу чего он не позволит ей больше с ним видеться. Дня через два бедная девочка захворала, отец уверяет, что простудилась, очень долго оставаясь в море, а доктор говорит, что на нее всего более подействовало нравственное потрясение.

— А что говорит жених? — спросила графиня.

— Бедный, клянет тот день, когда задумал рассчитывать на женино приданое. Я недавно видел его опять у калитки Фредова дома, и он умолял меня, если Зельма выздоровеет, убедить Фогта, что он готов жениться на ней без всего, даже сам сделает ей подвенечное платье, только бы их скорее обвенчали.

— Папа, — воскликнула Мари, мы с Верой прямо отсюда поедем к Фогту, m-r Мейнгардт нас проводит…

— Нет, — поспешно перебил невестку старый барон, — мы сперва поедем в гостиницу, а там увидим, что нам делать.

Тут только графиня вспомнила представить своим спутникам Мейнгардта, который рекомендовал им большой номер в той же гостинице, где жил сам, уверяя, что лучшего они не найдут во всем Дубельне. Поручив багаж носильщикам, все отправились в гостиницу пешком. Мейнгардт, продолжая восхвалять своего симпатичного чиновника и искреннюю любовь его к невесте, поспешил предложить руку графине, которая и воспользовалась этим случаем, чтобы объяснить ему участие, принимаемое всеми в Зельме Фогт, неожиданным открытием, по старым бумагам, происхождения Зельмы по матери от боковой линии баронов фон Ф. А баронесса в это время, взяв под руку свекра, убеждала его, что теперь, когда известно, что Зельма внучка Кроля, никаких сомнений уже быть не может; права ее на наследство Бланки вполне ясны, и им стоит только поспешить к Фогту обрадовать больную.

— Разве не может быть другой семьи Кролей, или у этих в предыдущих поколениях найтись еще сонаследники? Мы не имеем права действовать опрометчиво.

— Как, папа, неужели вы еще сомневаетесь в буквальной верности полученных нами сообщений и после вчерашнего нового доказательства? Заметьте, что и то оказалось правдой: Зельма страдает действительно сердцем, и мы можем дать ей немного счастья.

— Положим, так, не верить Адольфу IV мы не имеем никакого основания, но, во всяком случае, неразумно будет поразить даже и счастливой вестью такую слабую больную, как Зельма, и вместе с тем открыть тайну неожиданного богатства такому скряге, как Фогт, пока дочь, не будучи замужем, находится еще в его власти.

С этими последними доводами пришлось согласиться и нетерпеливой баронессе. Ей трудно было сидеть в номере в полном бездействии и она уговорила все общество отправиться гулять на морской берег, куда Мейнгардт обещал привести жениха Зельмы, если окажется по новым справкам, что состояние ее, по крайней мере, не ухудшилось.

Благодаря нетерпению баронессы, едва согласившейся дать своим спутникам время напиться чаю, они ранее восьми часов заняли уже скамейку на одном из песчаных бугров, и рассеянно смотрели на море в ожидании Мейнгардта, отправившегося к Фогту, а затем на поиски за Лингардтом.

Ожидать пришлось не менее часа. Мари совсем теряла терпение, считая от нечего делать сновавшие перед ними рыбачьи лодки, когда, наконец, в отдалении показался Мейнгардт под руку с очень юным, высокого роста блондином приятной наружности. Баронесса едва не вскочила к ним навстречу.

— Фрейлейн Зельме лучше, она уснула нормальным сном; доктор сейчас сказал мне, что теперь он не теряет надежды спасти ее, — приближаясь к ним, проговорил Мейнгардт и затем уже представил своего спутника, конфузливо отвесившего низкий, почтительный поклон дамам. От смущения он едва дотронулся до руки, протянутой ему Адольфом.