– Помню.

– Собираешься в глубинку?

– Мне кажется, мы там уже побывали.

Все хмыкнули, а один из них заметил:

– Здесь как-то нереально.

– Абсолютно, – согласился я.

Их жены не очень интересовались войной, но как только узнали, что Сьюзан живет в Сайгоне, тут же насели на нее. Пять дам болтали о магазинах и ресторанах, а пять мужиков, и я в том числе, до посинения рассказывали военные истории. Они интересовались жизнью пехотинца, каждой кровавой деталью. А я чувствовал себя обязанным поддерживать разговор, отчасти от того, что они заказали мне пиво, а отчасти по причине обуревавшей их, да и меня тоже, ностальгии. Дома я не касался этих вещей, а здесь, слегка подвыпивши, прорвало.

Они говорили о самонаводящихся ракетах "земля – воздух", о зенитном огне и о том, как поливали напалмом все, что двигалось на земле. А для наглядности демонстрировали это на пустых пивных бутылках, и я внезапно понял, что рассуждения этих ребят о войне лишены какого-либо морального или этического содержания, а региональные конфликты они рассматривают как цепочку технических и логистических проблем, которые надо решать. Меня увлекли рассказами о бомбометании и ракетном огне, что само по себе пугало. Не это должно трогать сердце такого старого воина, как я. Это был опять 1968 год.

Подошла и миновала полночь. Оркестр играл мелодию "Дорз"[47], и я почувствовал, как меня покидает ощущение реальности и хронологии.

Как только музыканты прерывались на несколько минут, динамик разражался кавалерийским сигналом к атаке, а затем следовал вагнеровский "Полет валькирий".

Потом снова вступал оркестр и звучала "Планета Голливуд".

Как-то в разговоре мы коснулись мест, куда собирались и которые уже видели.

– Вам над съездить посмотреть тоннели Кучи, – предложил я.

– Да? А что там такое?

– Огромные тоннели, как для поезда, в которых у вьетконговцев находились госпитали, ночлежки, склады и кухни. Туда въезжаешь на электрокарах для гольфа – потрясающая экскурсия. А потом, если пожелаете, вам накроют стол в столовой северян. Еще там есть лавки, где продают шелк, так что женщинам тоже понравится. – Сам не понимаю, зачем я это сказал.

Ребята все аккуратно записали.

Четыре летчика запоздало поняли, что моя Первая воздушно-кавалерийская дивизия и та, что показана в фильме, – одно и то же. И за это мы выпили еще по кругу. И по новому кругу начали военные рассказы. А когда боеприпасы иссякли, один из них спросил:

– А что это за дама?

– Какая дама?

– Да та, которая с тобой?

– Ах эта... Бог ее знает. Познакомился вчера вечером. Живет здесь, в Сайгоне.

– Да... она тоже так сказала. Симпатичная.

Я никогда не знал, как на это реагировать, и ответил:

– Ваши жены тоже очень привлекательны.

Летчики дружно подтвердили, что их жены замечательные и исключительно святые, поскольку терпят их, своих мужей. Я согласно кивнул, но они пожелали вернуться к Сьюзан.

– Победил красавицу? – спросил меня один.

– Ведем переговоры.

Это вызвало приступ смеха, и мы перешли на проституток. Тема нас сблизила еще больше.

– Мы все стараемся спровадить их за покупками одних, – признался другой пилот.

– Кого? Проституток? – не понял я.

– Да нет, жен. Но они не идут. Боятся ходить по городу одни. Нам всего-то и нужно – несколько часов.

– Наймите им в отеле женщину-переводчицу.

– Слышишь, Фил, он тоже так считает. Возьмем им гида и освободимся.

Я порекомендовал "Манки-бар" – настоящие проститутки, только не платите больше пяти баксов, правда, официанткам и барменшам на несколько долларов больше. А потом отведите жен поужинать к "Максиму".

Они тут же составили заговор и ударили по рукам. А я подумал, уж до чего армейские испорчены, а летуны и того хуже. И, припомнив старую военную шутку, спросил:

– Знаете разницу между свиньей и военным летчиком?

– Нет.

– Свинья в отличие от него по ночам спит, а не лезет из кожи вон, стараясь трахнуть пилота.

Все дружно грохнули. Ну дает! Обхохочешься!

Пошел второй час. Мне понадобилось отлить, и я извинился.

Мужской туалет располагался в коридоре, который вел в другой, такой же людный зал. Когда я вышел оттуда, то обнаружил, что меня ожидала Сьюзан.

– Позади здания есть сад, – сказала она. – Мне надо немного подышать свежим воздухом.

– А почему бы нам совсем не уйти?

– Уйдем. Только дайте мне минуту посидеть.

Сьюзан провела меня в огороженный садик, где располагалось небольшое кафе. На столиках горели свечи, на деревьях висели бумажные фонарики. Здесь было тихо и не так шибало в нос.

Мы сели за свободный стол. Я обвел взглядом сидящие вокруг держащиеся за руки пары. И понял: это место было нечто вроде пост-апокалипсиса, куда попадаешь после того, как умер.

И еще я почувствовал в воздухе запах благовоний и горящей конопли. И заметил танцующие вокруг столов светлячки, когда там затягивались и балдели. И впервые за двадцать лет меня потянуло на косячок.

– Вы, кажется, повеселились, – сказала Сьюзан.

– Славные ребята.

– И их жены тоже. Все хотели выяснить, спим мы с вами или нет.

– Неужели все женщины таковы? Один только секс, секс, секс?

– Мы не говорили о сексе. Мы разговаривали о мужчинах.

– А разве это не одно и то же?

– Хотите чаю?

– Какого?

– Настоящего. Все остальное называется БЮО.

Сьюзан подозвала официантку и заказала чай.

Мы сидели в темном саду и молчали. Принесли чайник и дзе крохотные чашечки. Я разлил напиток. Хотя сам я не слишком люблю чай.

Какое-то время мы потягивали горячую ароматную жидкость. Я вдыхал пар, и мои легкие снова обрели способность работать.

Я вымотался, и даже Сьюзан зевала, но время для хорошего ночного сна было безвозвратно упущено, и мы продолжали сидеть и дуть отвратительный чай. Прошло минут десять, и я вдруг понял, что это довольно приятно.

– Знаете, что бы сделало вас счастливым? – наконец спросила Сьюзан.

– Что?

– Если бы вы завтра отправились домой.

Не знаю почему, но я ответил:

– Меня бы сделало счастливым, если бы домой отправились вы. Получилось нечто вроде интимного обмена между людьми, которые даже еще не были близки.

– Вам пора выбираться отсюда, – продолжал я, – пока с вами чего-нибудь не случилось. Я имею в виду, с головкой. – И словно услышал себя со стороны. – Вы беспокоитесь обо мне, а я беспокоюсь о вас.

Сьюзан долго смотрела на мерцающее пламя свечи, и я с удивлением заметил, что по ее щекам покатились слезы.

Мы оба выпили немного лишнего, и эта минута была какой-то нереальной, даже иррациональной. Я понял это и тихо произнес:

– Когда мы были там... по войскам ходила легенда о царстве Гордона. Говорили, что Гордон – полковник спецназа, который отправился в джунгли поднимать племя горцев на войну с вьетконговцами, но там у него поехала крыша, он возомнил себя местным, и совершенно сбрендил. В общем, понимаете: вьетнамский вариант конрадовского "Сердца тьмы"[48], из которого потом сделали апокалиптический сюжет кино. Но апокалиптический или нет, он служил предупреждением: мы все боялись, что потеряем желание возвращаться домой – сбрендим и никогда не сумеем вернуться на родину. Сьюзан?

Она кивнула и расплакалась. Я подал ей свой платок. Мы сидели и слушали ночных насекомых и доносившиеся из бара приглушенные чувственные мелодии Дженис Джоплин[49], которые время от времени прерывались громогласным «Полетом валькирий». И я даже не мог себе представить, что вызвало ее слезы.

Я взял Сьюзан за руку, и мы еще немного посидели.

Она вздохнула:

– Извините. – И встала. – Нам пора.