Мы расплатились по счету, выбрались на улицу, дали швейцару чаевые и забрали у него мотоцикл.

– Как холодно, – пожаловалась Сьюзан.

– Ничего, по другую сторону перевала вовсю сияет солнце.

Мы надели перчатки, кожаные ушанки, горские шарфы и поехали. Вернулись обратно в город, и Сьюзан показала, как выехать на дорогу, которая вела на север, в Лаокай.

Темное, окутанное туманом шоссе забиралось все выше в горы. Оно оказалось даже мощеным, но видимость настолько снизилась, что приходилось держать скорость между десятью и пятнадцатью километрами в час.

Примерно через сорок пять минут я услышал впереди шум падающей воды. И вскоре увидел низвергающийся с крутизны слева от шоссе водопад. Слева от дороги зиял обрыв. Я слез с мотоцикла. Туман не позволял разглядеть дна – я подобрал большой камень и бросил его вниз. Прошло несколько минут, пока он не ударился о другой камень, потом еще и еще, пока не замерло эхо.

– Что ж, – повернулся я к Сьюзан, – как и сказано в твоей брошюре, мотоцикл мы утопим здесь.

Мы не стали глушить мотор и вдвоем столкнули "БМВ" "Париж – Дакар" с дороги. Примерно через две секунды он грохнулся о скалу – раз, другой. Наконец все стихло.

– Хорошая была машина, – проговорил я. – Надо будет такую купить.

Дальше мы пошли пешком. Дорога поднималась круто вверх, северный ветер дул нам в лицо. Потребовалось не меньше часа, чтобы одолеть оставшиеся до перевала Диндьео два-три километра. Чем выше, тем немилосерднее завывал ветер, и мы наваливались грудью на встречный поток и молча брели вперед.

На перевале ветер достиг такой силы, что нам пришлось остановиться и укрыться с подветренной стороны скалы. Мы сели и перевели дыхание. Сьюзан несколько минут не могла зажечь сигарету.

– Придется бросать курить, – заявила она. – Не могу перевести дух.

– На той стороне склона будет легче. Ты как, в порядке?

– Да... только надо немного передохнуть.

– Хочешь мою куртку?

– Нет. Мы в тропической стране.

Я посмотрел на нее в сумеречном свете, и наши глаза встретились.

– Ты мне нравишься.

– И ты мне тоже, – улыбнулась она. – Черт возьми, как бы мы могли жить с тобой вместе.

– Могли бы.

Сьюзан затушила сигарету, и мы начали подниматься. Но она вдруг замерла.

– Пригнись!

Мы упали на землю и распластались за скалой.

Сквозь рев ветра я услышал рокот мотора и увидел рассеянный туманом свет желтых фар. Мы лежали на земле, а свет становился все ярче – машина приближалась с той стороны, откуда пришли мы. Мимо нас мелькнул силуэт большого военного грузовика. Мы не вставали еще с минуту.

– Думаешь, это нас ищут? – спросила Сьюзан.

– Понятия не имею, – ответил я. – Но если даже нас, они ищут двух человек на мотоцикле.

Я переждал еще минуту. А затем мы встали и вышли из-за скалы на ветер. Чтобы лучше слышать, пришлось снять с лица шарф и поднять клапаны ушанки. Я то и дело оборачивался проверить, не покажется ли сзади свет фар. Пока мы шли пешком, вряд ли нас могли обнаружить из автомобиля, однако следовало соблюдать осторожность.

Мы миновали верхнюю точку перевала. Ветер не утихал, но теперь дорога пошла вниз и можно было шагать быстрее.

Пятьюдесятью метрами ниже ветер заметно стих и сделалось теплее. А через пять минут я увидел впереди желтый свет фар и услышал звук мотора.

Слева от нас был обрыв, справа между дорогой и отвесной каменной стеной неширокая речушка. Мы, не колеблясь ни секунды, упали в ледяную воду.

Автомобиль приближался, мотор урчал громче, фары светили ярче.

Мы лежали неподвижно.

Наконец он проехал, но я не заметил, что это была за машина.

Я выждал еще секунд тридцать, поднялся на колени и посмотрел на юг. Свет фар поднимался на перевал. Я встал.

– О'кей, пошли дальше.

Сьюзан вылезла из воды, и мы вышли на дорогу. Мы промокли до нитки и заледенели, но, пока двигались, смерть нам не грозила.

Рядом с дорогой не было никаких признаков жилья, даже домов горцев. Если вьетнамцы и горные люди считали, что в Дьенбьенфу холодно, они ни за что бы не согласились селиться здесь.

Через два часа после того, как мы миновали перевал, туман поднялся и потеплело. Мы почти высохли. Я снял перчатки, шарф и шапку и сложил в рюкзак. Сьюзан все оставила на себе.

Еще через полчаса показались огни – город стоял ниже, как я понял – в долине реки Красной, хотя самой реки я не видел. Мы остановились и сели на камень. Сьюзан достала промокшую туристическую брошюру и стала читать при свете зажигалки.

– Судя по всему, это Лаокай. А на северо-западном берегу – Китай. Здесь говорится, что Лаокай был разрушен во время китайской агрессии в 1979 году. Но теперь граница снова открыта. Это я говорю на тот случай, если нам захочется посетить Китайскую Народную Республику.

– В следующий раз. Что там сказано насчет транспорта в Ханой?

Сьюзан снова щелкнула зажигалкой.

– Два поезда ежедневно: первый в семь сорок утра, прибывает в столицу в шесть тридцать вечера.

Я посмотрел на запястье, но часов там не оказалось.

– Сколько времени? – спросил я у нее.

– Почти час ночи. Где твои часы?

– Подарил Вину.

– Как мило с твоей стороны.

– На следующий год пошлю ему свежую батарейку.

– А что ты собираешься делать в ближайшие шесть часов? – спросила Сьюзан.

– Покопаться в своей шевелюре – нет ли там насекомых.

– Я могу покопаться. Ты ведь это хотел услышать?

– Нет. Давай спустимся ниже – где теплее и ближе к Лаокаю. Найдем укромное местечко и отсидимся до рассвета. – Я встал. – Готова? Пошли.

Сьюзан поднялась, и мы вышли на дорогу.

Горы стали ниже и постепенно превратились в холмы. Появились дома, но свет нигде не горел. Шоссе резко нырнуло в долину, и я разглядел реку Красную и огоньки по обоим берегам: на нашем – Лаокай, а на другом, примерно в километре вверх по течению, – китайский городок.

Пограничный конфликт 1979 года между Китаем и Вьетнамом я помнил смутно, только знал, что вьетнамцы накостыляли красным китайцам под зад. Крутые ребята; я недаром сказал Локу по дороге в долину Ашау, что в случае войны предпочел бы иметь вьетнамцев на своей стороне. Не исключено, что мое задание частично в этом и заключалось.

Только не подумайте, что я за то, чтобы нарушить мировой баланс сил. Военные и политические гении в Вашингтоне славно потрудились, чтобы выковать новый вьетнамо-американский альянс против красного Китая. Каким-то образом вице-президент Блейк был важен для этого союза, и он должен был стать президентом. От меня требовалось одно: чтобы я забыл все, что видел и слышал в Банхин. И тогда, если повезет, мы вернем себе бухту Камрань, моряки Седьмого флота покроют множество вьетнамок. Плюс к тому обзаведемся новыми нефтяными ресурсами и большой вьетнамской армией вот на этой самой границе. И если китайцы не перестанут поднимать хвост, сумеем накрутить им хвоста. Все очень привлекательно.

А я еще смогу шантажировать президента и заставлю назначить себя министром армии[107] и тогда уволю Карла Хеллмана или разжалую в рядовые и сошлю на вечную уборку нужников.

Много может случиться хорошего, стоит только держать язык за зубами. Хотя не исключено, что и держать ничего не придется – его мне просто вырвут.

Я не знаю и никогда не узнаю, получила ли Сьюзан Уэбер задание прервать мою карьеру и превратить мою пенсию в пособие родителям за утрату сына. Ставки были достаточно высоки, чтобы побудить ее к этому. Коль скоро Вашингтон пригрозил уничтожить всю семью Анха, если тот станет крысой, значит, на кону столько, что можно присовокупить к списку и старшего уоррент-офицера Пола Бреннера.

Во время войны в рамках программы "Феникс" по подозрению в сотрудничестве с вьетконговцами было уничтожено 25 тысяч вьетнамцев. Прибавьте к этому числу немногих сочувствующих вьетконгу американцев, проживавших в стране французов, которые напрямую пособничали движению, и других европейцев левых взглядов. Потрясающее число – 25 тысяч мужчин и женщин; это была самая большая в истории США программа убийств и ликвидации. Могу себе представить, что те, кто был в ней задействован – люди моего поколения, – по первому знаку возьмутся за таких негодяев и возмутителей спокойствия, как я.