– Погибшие должны быть на другой стороне, – предположил я.

Мы обошли памятник. Вся его поверхность была покрыта красными буквами. Они выглядели так, словно их подновили только вчера.

На площади собралась толпа человек в сто, и они потихоньку приближались к нам. Я обратил внимание, что у многих стариков не хватало руки или ноги.

Имена погибших располагались в хронологическом порядке, как на Стене в Вашингтоне. Мы понятия не имели, когда мог погибнуть Тран Ван Вин, но не раньше февраля 68-го года. Я начал с этого момента, а Сьюзан принялась читать с конца – апреля 1975-го.

Я затаил дыхание и шел от строки к строке.

– Пока нет, – пробормотала Сьюзан.

– У меня тоже. – Но я подсознательно не хотел наткнуться на имя этого человека и мог машинально его не заметить. Хотя всякий раз, когда попадался очередной Тран, у меня слегка екало сердце.

Теперь люди стояли прямо за нашими спинами. Мне казалось странным читать имена погибших и пропавших без вести из этой деревни и знать, что в этом повинны мои соотечественники. И не исключено, что я сам. Хотя, с другой стороны, у меня была своя Стена. И к тому же я был канадцем.

Мы продолжали читать.

– Здесь много женщин и детей, – шепнула мне Сьюзан. – И еще мужчины, которые погибли не на фронте, а в тылу. Наверное, во время бомбежек.

Я не ответил.

Мы встретились с ней на середине списка и перепроверили друг друга.

– Его здесь нет, – сказал я.

– Но значит ли это, что он жив?

– Готов поспорить, что любой, кто стоит за нашей спиной, может ответить на этот вопрос.

Глядя на рукописные буквы на грубом бетоне, я невольно вспомнил отполированный гранит Стены в Вашингтоне. Но в сущности между двумя этими памятниками не было никакой разницы.

– Итак, мы – канадцы. Готова? – спросил я Сьюзан.

– Oui.

Мы повернулись и посмотрели в лица стоявших за нами людей. В сельских районах Южного Вьетнама мы возбуждали легкое любопытство. Здесь же вызвали сильнейший интерес. И не исключено, что нам пришлось бы столкнуться с враждебностью, если бы жители узнали, что мы американцы. Я не мог ничего прочитать в глазах крестьян, но это сборище мне отнюдь не напоминало комитет по организации нашей почетной встречи.

– Bonjour, – произнес я.

Кто-то что-то пробормотал, но ни один человек не улыбнулся, и мне пришло в голову, что рядом с Дьенбьенфу у людей могла сохраниться неприязнь к французам. Ong die... grande-pere.

– Мы канадцы, – заявил я.

Мне показалось, что в толпе поубавилось напряженности. Или я только этого хотел?

Сьюзан тоже поздоровалась, сказала, что мы приехали из Дьенбьенфу, и попросила разрешения сфотографировать памятник. Никто как будто не возражал. Она отошла на шаг и сделала снимок плиты с именами погибших.

Вперед вышел мужчина среднего возраста в черных шерстяных брюках и оранжевом свитере. Он что-то сказал мне по-французски, но я совершенно не понял. Ясно было одно: его интересовало все, что угодно, но только не то, попала ли ручка моей тетушки на стол моего дядюшки.

Сьюзан ответила. Они обменялись несколькими фразами. Вьетнамец говорил по-французски лучше, чем она, Сьюзан сказала несколько корявых слов по-вьетнамски. Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Толпа приблизилась к нам еще на шаг.

Недолго ждать, сейчас появятся солдаты, потребуют наши паспорта и обнаружат, что мы не канадцы. Я больше не чувствовал себя Джеймсом Бондом. Скорее Индианой Джонсом в фильме под названием "Деревня Судьбы"[98].

Сьюзан наплела, что мы военные историки, занимаемся la guerre americaine[99], но ей и наполовину не поверили. В конце концов она заговорила свободнее, и я разобрал имя Тран Ван Вина.

Стоит произнести имя человека в маленьком вьетнамском или в маленьком канзасском местечке, и это неизменно вызывает легкую оторопь.

Наступила долгая пауза. Вьетнамец переводил взгляд с меня на Сьюзан. Я затаил дыхание. Но вот он кивнул и сказал:

– Да, он остался в живых.

Теперь я знал, что забрался в такую даль не для того, чтобы навестить чью-то могилу. Я приехал в Банхин и получил ответ: Тран Ван Вин жив.

Сьюзан покосилась на меня и улыбнулась. И снова заговорила на ломаном вьетнамском, время от времени вставляя французские слова. Кажется, что-то наклевывалось.

Наконец вьетнамец произнес волшебное слово:

– Allons[100], – и мы последовали за ним сквозь расступавшуюся перед нами толпу.

Миновали крытый рынок; вьетнамец остановился у доски с деревенским бюллетенем под прозрачным плексигласом и показал две выцветшие черно-белые фотографии. На них были сняты двое американцев в летных комбинезонах с поднятыми руками, а вокруг вооруженные допотопными винтовками со скользящими затворами крестьяне в "пижамах". Рядом на доске хватило бы места, чтобы запечатлеть меня и Сьюзан в тех же, что и летчики, позах.

– Les pilotes Americains[101], – объяснил вьетнамец. Мы со Сьюзан переглянулись.

Узкая тенистая тропинка привела нас к подножию склона, где было несколько холмиков, в которых я узнал захоронения. За ними стояли деревянные дома.

Мы шли за нашим провожатым к рубленному из сосновых бревен дому под крышей из ветвей и пальмовых листьев.

Вьетнамец вошел внутрь и подал нам знак подождать. Через несколько минут он снова показался на пороге и пригласил войти. А сам объяснял по-французски, что тут как chez Tran[102].

Мы оказались в доме, который состоял из одной-единственной комнаты. Пол был из красной утрамбованной глины. Стекла едва пропускали сумрачный свет. И я почувствовал в сыром воздухе запах горевшего где-то угля.

Когда мои глаза привыкли к полумраку, я различил вдоль стен сложенные подвесные койки и одеяла на них, а на полу плетеные бамбуковые корзины и коробки. В середине комнаты на черной циновке стоял низкий стол без стульев.

В дальнем углу размещалась мазаная глиняная кухонная плита, в топке которой мерцали тлеющие угли. Справа от нее у стены на небольшом алтаре горели благовонные палочки и стояли фотографии в рамках. А еще правее на стене висел плакат с изображением Хо Ши Мина, вьетнамский флаг и наградные грамоты под стеклом.

Я огляделся и убедился, что в доме никого не было.

– Он сказал, что это дом Тран Ван Вина и его надо ждать здесь, – перевела мне Сьюзан.

Мне не понравилось, что меня заперли в четырех стенах, однако жаловаться было поздно. Так или иначе, наше путешествие подошло к концу.

– А он не сказал, где здесь бар с напитками? – спросил я.

– Нет. Но разрешил мне курить. – Сьюзан подошла к очагу, сняла рюкзак, села на коврик и щелкнула зажигалкой.

Я тоже снял свой рюкзак и поставил рядом с ее. Крыша у дальней стены была на высоте всего шести футов. Я кое-чему научился у вьетконговцев и теперь достал из-за пояса пистолет и вместе с двумя запасными обоймами сунул между слоями на скате.

– Неплохая мысль, – похвалила меня Сьюзан. – Я подумала, что мы сумеем отговориться от чего угодно, но только не от оружия, если его у нас найдут.

Я не стал комментировать ее непомерно оптимистическое высказывание и вместо этого спросил:

– Что ты сказала этому малому?

– Его зовут Хием, – объяснила она. – Он здесь сельский учитель. С твоей подачи я сказала ему, что мы канадцы, военные историки, приехали из Дьенбьенфу, изучаем американскую войну. Еще сказала, будто в Дьенбьенфу нам посоветовали осмотреть здешний монумент. Сама придумала.

– У тебя на это большой талант.

– А еще – будто слышала, что в долине На живет много ветеранов войны. Но нас особенно интересуют те, кто участвовал в новогоднем наступлении шестьдесят восьмого года и в боях за Куангчи. – Сьюзан затянулась и продолжила: – Однако этот Хием не мог назвать никого, кроме себя. Сам он воевал в Хюэ. Я притворилась, что расстроена, и сказала, будто слышала в Дьенбьенфу о Тран Ван Вине – храбром солдате, который был ранен в Куангчи. – Она подняла на меня глаза. – Я больше не хотела болтаться там на площади и решила идти напролом.