– Что ты собираешься делать? – снова спросила Сьюзан.
– Ну, мы можем доехать до Ханоя и попытаться улететь из страны первым рейсом куда угодно. Или двигаться дальше в Дьенбьенфу. Но только не сидеть здесь целый день.
Она подумала и сказала:
– Дьенбьенфу.
– Ты говорила, что мое вьетнамское везение кончилось, – напомнил я ей.
– Кончилось, – подтвердила она. – Тебя приняли за француза. Но с моим все в порядке. Если не считать разворот в "Плейбое". Поехали.
Я врубил скорость и выкатил на шоссе. Сьюзан перегнулась через мое плечо и взглянула на указатель топлива.
– Надо долить бензина. Мы только что проехали заправку. Поворачивай назад.
– Впереди должна быть другая. Знаешь, здесь бесплатно дают миску риса, если покупаешь полный бак.
– Пол, разворачивайся.
Я повернул в обратную сторону, въехал на заправку и подрулил к колонке. Заглушил двигатель, и мы слезли с мотоцикла.
Заправщик сидел в открытой бетонной кабинке. Он смотрел на нас, но не двинулся с места. Судя по всему, это была государственная станция. Ничего подобного по ту сторону ДМЗ я не наблюдал. Здесь до сих пор царил социализм, и благая весть о капиталистической алчности и потребительском рынке еще не долетела до территории дядюшки Хо.
Я крутил ручной насос, а Сьюзан держала пистолет в баке.
– Качай быстрее.
– Качаю быстро, как только способен европейский социалист.
– Когда будешь платить этому типу, притворись французом.
– Bon[86].
Я втиснул в бак тридцать пять литров и посмотрел на сумму.
– Две тысячи сто донгов. Недурно. Всего два бакса.
– Счетчик показывает в сотнях, – поправила меня Сьюзан. – Больше двухсот тысяч. Все равно дешево.
– Вот и отлично. Ты и плати.
Заправщик наконец вылез из своей будки.
– Bonjour, monsieur[87], – поздоровалась с ним Сьюзан.
– Comment ga va?[88] – добавил я на всякий случай.
Он не ответил ни на каком языке и, пока Сьюзан отсчитывала банкноты с портретом дядюшки Хо, не отрываясь смотрел на наш мотоцикл. Я показал на лик и сказал:
– Numero uno hombre, – и сам понял, что с грамматикой я не в ладах. Сьюзан ударила меня ногой по лодыжке.
Заправщик окинул нас взглядом и опять уставился на мотоцикл. Мы сели в седла, и Сьюзан повернулась к вьетнамцу:
– Le tour de Hue – Hanoi.
Я рванул с места, пока он нас не расколол. А на шоссе мы снова надели наши горские шарфики и кожаные ушанки.
– Какого дьявола ты полез с этим "Numero uno hombre"? – спросила меня Сьюзан.
– А как же? Дядюшка Хо – мужчина номер один.
– Но это же испанский.
– Какая разница? Ты француженка. Я испанец.
– Иногда ты шутишь в неподходящих ситуациях.
– Старая привычка, – ответил я. – Пехотинцы всегда шутят, когда становится туго. И полицейские тоже. Наверное, это мужская особенность.
– Твои выпендрежные замечания только усугубляют наше незавидное положение – как с полковником Мангом, как с Биллом, когда ты заявил, что учился с ним в Принстоне.
Сьюзан пребывала в стервозном настроении. Оставалось надеяться, что это предменструальный синдром, а не подхваченная хворь.
Шоссе № 1 было единственной артерией, которая связывала север и юг. И хотя продолжались праздники и не следовало ожидать большого движения, казалось, половина населения страны вышла на эти два жалких ряда с плохим покрытием. Нам не удавалось разогнаться быстрее шестидесяти километров в час, и каждый дюйм дороги давался как большое испытание.
Потребовалось два часа, чтобы проехать сто километров до главного города Тханьхоа. Время близилось к трем. Становилось холодно. Небо насупилось серыми тучами, и мы то и дело ныряли в полосы дождя.
– Это, должно быть, Тханьхоа, – обернулся я к Сьюзан. – Первая точка, где мы можем свернуть на север, на шоссе номер шесть.
– Тебе решать, – ответила она.
Я посмотрел на счетчик: мы проехали почти 560 километров. На это у нас ушло восемь часов. Теперь было 15.15 – светового дня оставалось меньше четырех часов.
Я прикинул различные варианты и решил: раз пока нет дождя, лучше свернуть на плохую дорогу сразу и до захода солнца насколько возможно приблизиться к шоссе № 6. Завтра может пойти дождь и следующая дорога к шоссе № 6 станет непроезжей, о чем мне во время краткого инструктажа втолковывал Анх.
– Свернем в Тханьхоа, – объявил я Сьюзан. – Не понравится, вернемся и попробуем другую.
Мы въехали в город в горских шарфиках и кожаных ушанках. Тханьхоа не был снесен с лица земли во время войны и сохранил некоторое очарование. Я заметил на улицах пожилых людей в беретах и несколько гостиниц и кафе, которые строили явно не восточные немцы.
На нас косились, и у полицейского участка проводили взглядом копы.
– Здесь, на побережье, горцы появляются не часто, – предположила Сьюзан. – Мы вызываем любопытство, но не подозрение. Это вроде как американские индейцы, если они приезжают в город на Западе.
– Твоя придумка?
– Да.
Мы проехали город, и я увидел съезд на боковую дорогу с асфальтовым покрытием. На указателе стояло слово "Донгшон" и надпись по-вьетнамски. Я сбросил газ и показал на него Сьюзан.
– Место археологических раскопок, – перевела она. – Культура Донгшон... тысяча лет до нашей эры... дорогу, я думаю, проложили позднее.
Я свернул с шоссе, проехал сотню метров, остановился и вытащил карту.
– Вот эта дорога. Через пятнадцать километров будет деревня Бай-как-ее-там, дальше на север по шоссе номер пятнадцать к шоссе номер шесть.
– Дай посмотреть.
Я протянул ей карту. Сьюзан некоторое время молча вглядывалась в нее, затем положила к себе в куртку.
– Поехали.
Я включил скорость, и мы тронулись в путь. По бокам замелькали археологические раскопки, а потом асфальт кончился. Грязная грунтовка была разбита машинами и повозками – приходилось держать мотоцикл посередине колеи, где земля была немного тверже.
Нас немилосердно подкидывало, и мне не удавалось разогнаться быстрее сорока километров в час – чуть больше двадцати миль. А временами приходилось ехать еще медленнее.
Местность оставалась ровной, но постепенно повышалась. Сначала шли рисовые поля, но затем их сменили посадки овощей.
"БМВ" "Париж – Дакар" оказался в самом деле хорошей машиной для грязи, однако сама грязь была уж слишком плоха. Я едва удерживал руль, а моя задница чаще парила в воздухе, чем опиралась на седло. Сьюзан крепко обхватила меня руками.
– Утром мы это прочувствуем, – сказал я ей.
– Я уже чувствую, – откликнулась она.
На сорок километров нам потребовалось почти два часа. Но наконец мы оказались в деревеньке Бай-как-ее-там и дорога уперлась в Т-образное пересечение. Я свернул направо, на шоссе № 15, где грязь была не такой откровенно засасывающей. Здесь даже оказалась подсыпка из щебенки и кюветы по сторонам.
Судя по карте, шоссе имело протяженность свыше ста километров и вело к шоссе № 6. На такой скорости, чтобы добраться до пересечения, мы потратим не меньше четырех часов, а солнце уже склонялось за вершины гор.
Дорога тянула вверх. Впереди виднелись холмы, а за ними настоящие горы. Мы почти не разговаривали: мотоцикл так подбрасывало, что было трудно открыть рот и не прикусить язык.
Почти стемнело, и я высматривал место, где можно остановиться на ночлег. Мы уже поднялись на взгорье. Вьетнамцы не любили селиться за пределами городов, деревень и зон земледелия, и здесь было совершенно безлюдно. К самой дороге подступили сосны, и все сделалось призрачным. Я решил передохнуть и остановил мотоцикл.
– Нет ли здесь где-нибудь приюта лыжников?
Сьюзан посмотрела на карту.
– В двадцати километрах есть деревня Лангчан.
