«Дайте им второй и третий шанс…» Дайте им второй и третий шанс: он с цветами и она в гипюре. Я всё время думаю о вас. У меня в душе такие бури. Чёрный доктор, чёрные глаза, рестораны с видами на бухту, над которой жмет на тормоза солнца утомленного кондуктор. Есть вторая, третья красота, ложечкой мутящая рассудок. Даром ли от рожек до хвоста показался в зеркале ублюдок? Север 1 Курс – север, и природа все смуглей, а в шаре гелий, а в корзине гей. Наверно, гений. Он видит сверху множество явлений: оленей бег, медведей под скалой и сумрачную тряску поколений за деградирующий плодородный слой. И позади забытая война ему уже не кажется гражданской, а кажется какой-то шляпой жалкой, которая тут больше не нужна. Тут надобны, как видно с высоты, мохнатая шмелиная одежда, во фляге спирт, на Господа надежда, увы, не припасенные унты. Курс – север, и природа все белей, и горы, смятые рождественской фольгой, и кривоствольный флот нагой висящих из земли нетопырей. Здесь ночь бела, как кривда позади, здесь он один и гей, и натурал. Здесь никогда никто не умирал. Нет отклика, кого ни позови. Курс – север, но отсюда лишь на юг, и океана белое бельмо еще слепее из-за серых туч. Еще скажи, скажи, что жизнь дерьмо. Рот облепляет ледяной сургуч, и тело улетает как письмо туда, где крылья плещут, где поют. 2 Медведи и вепри бегут за Урал, вот-вот соберется народный хурал под звуки гитары и лютни гуторить про наше майбутне. Леса и долины, поляны и рвы олени и лисы сдают без борьбы. Иртыш маякует Тоболу: готовим пути ледоколу. Стоят у штурвала три сына и Ной, курчавые бороды крашены хной. Каюты, как белые соты, уходят в пустые высоты. Грядущему Симу грядущий Яфет талдычит про новый, про северный свет, эдем для жирафов и ланей, предел человечьих стараний. Что Санников видел, где сгинул Седов? За мантией мрака и линией льдов кончается магия ада и светится лист винограда. Корабль-исполин напрягает винты, взметает породы, ломает хребты. Тесны ему водные русла, густеет небесное сусло. Полярные сполохи словно салют. Ты видела? видел? – торчат из кают звериные морды и шеи над волнами Гипербореи. Пойдём же, взорвём эту дверь, этот лаз, озябшие звери взирают на нас и в клюве горит у голубки открыточка с видом Алупки. «Мы такие клёвые, на самом деле…»
Мы такие клёвые, на самом деле. Нам никто не нужен, ни двор, ни свита. Две души, рождённые в одном теле, смотрелись бы не так слитно. Две души, стыдливо прикрытые плотью, строят планы на вечер. Две узницы, выламывающие прутья друг другу навстречу. «Куда вы, дачники, попрятались…» Куда вы, дачники, попрятались? Прошла гроза, и небо чисто. В кармане бродит, перекатываясь, точилка, дар энкаведиста. Вещь небольшая, но полезная, всё время в жажде карандашной. Есть у неё второе лезвие, и с ней гулять уже не страшно. И вдоль забора невесёлого, и у карьера, где в июле нашли отрезанную голову соседской девочки Машули. Гул проводов над жёлтой просекой, кобылок ласковые цитры и жизнь, застывшая на прочерке за миг до следующей цифры. «Зачем die Mädchen любят наши фото…» Зачем die Mädchen любят наши фото, в которых есть потерянное что-то, где жировые волны и брыли скрывают то, чем мы бы стать могли? Зачем die Mädchen смотрят наши письма, на чёрта им по совести сдались мы, когда повсюду множество зольдат и каждый рыжеват и бородат? У каждого в груди надёжный поршень и каждый годен в Сирию и в Польшу, и нет во рту титана и фарфора. Зачем же вы глядите на старпера? Затем ли, что на марше и в казарме ещё не могут так любить глазами, особенно тогда, когда они — единственные органы любви? Королева ужей «Мало времени, – думает, – времени нет, остаются тоска и привычка». Но из горла карабкается на свет безголосая дева-певичка. А прислушаться – в голосе все-таки есть что-то тонкое, колкое: перья вместо ватмана бегло царапают жесть и судьба ошибается дверью. Это раненый голос кукушкина льна озарил шелковистые склоны и сквозь ветви на убыль несется луна, за себя оставляя дракона. Что же делать? Бежать на вокзал, брать билет, или так, без билета, прокатит? Только мы уж решили, что времени нет и на новые главы не хватит. Этот голос – дорога: темна, далека, и нет веры тому кривотолку, как под утро четыре вальта-жениха подступили к лесному поселку. Пусть их дождик с околицы гонит взашей, распекая морзянкою доски и гуляет одна королева ужей и из подданных вяжет авоськи. |
