Переход Не помню, был ли сладок он, не помню Ни пепелищ родных и ни гробов Отеческих, но не было огромней Луны в окне общаги той, хоть что мне Луна и самый зябкий из углов, Какие согревали нас с тобою? Тебя уж нет. Снесен, небось, и тот Барак, но то безмолвье гробовое Снегов и звезд нам было как исход В масличный сад (картинка на обоях), Где солдатня и стража, всякий сброд, Трубящий рог и вытянутый рот Иуды, что пришел для поцелуя… И в молоко стрела моя уйдет, Какую рифму здесь ни прицеплю я, К плащу, что желт и едок, словно йод, А если об огне, то аллилуйя В сырых костях огонь Его поет. Созвучия точнее не пролью я, И вот он, дым отечества, плывет, Но сладок ли? Так от кровопотери Слабеешь и уже не разберешь, Открылись ли таинственные двери Иль попросту в беспамятство плывешь — Как этот дым – к селениям пропащим Где цепенел изгнанник-нищеброд С волшебным фонарем своим ледащим. Скажи мне, ад – предел Его щедрот? Ответа нет. Но, кажется, обрящем Мы там и этот сад и этот грот, И в лунном, зыбком, стылом, шелестящем Маслинами саду приобретет Всяк родину свою, а вместе с нею Все будет нам желанней и яснее К земле обетованной переход. Игорь Караулов «Пришельцы из неведомой страны…» Родился в 1966 г. в городе Москве, где проживает и по сей день. Окончил географический факультет МГУ. Работает переводчиком. Автор поэтических книг «Перепад напряжения» (2003), «Продавцы пряностей» (2006), «Упорство маньяка» (2010), «Конец ночи» (2017), «Ау-ау» (2018). Соавтор (вместе с Дмитрием Даниловым и Юрием Смирновым) сборника «Русские верлибры» (2019). Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Волга», «Арион», «ШО», «Воздух», «Бельские просторы», «Плавучий мост», «Критическая масса» и др. Лауреат Григорьевской поэтической премии (2011), победитель Волошинского конкурса (поэзия; 2017). В последние годы выступал в качестве публициста в газете «Известия», «Литературной газете», на сайтах «Свободная пресса», «Русская iдея» и АПН. «Царь небесный – злой, наверное…» Царь небесный – злой, наверное, а царица не такая. Не сулит нам чаны серные, синим гневом закипая. Не её ль, царицы, юбки — шёлк, шуршащий по району, и на ветках две голубки это брови не её ли? Съешь на завтрак снежный хрящик, хоть на час, да будь ей мужем. Полезай в волшебный ящик, он доставит к ней на ужин. «И в тот момент, когда ее не стало…» И в тот момент, когда ее не стало, в лиловой шляпке или без, всем захотелось, чтоб она восстала и встала в ряд других чудес. Неважно, без штанов, в штанах ли — пусть смотрят, нечего скрывать. Чтоб слёзы сразу вермутом запахли, чтобы два раза не вставать. Из брекчии, обломков югендстиля, строительного мусора, стекла. Из перекошенных останков филистимлян, с которыми она вот тут легла. Так редко хочется, и хочется так мало: чтобы она воскресла, он воскрес и стрекоза над ирисом летала в лиловой шляпке или без. «лилипуты жили тихо…»
лилипуты жили тихо заселили всю страну собирали облепиху собирали бузину обирали склон за склоном жбаны вешали на тын лес ложился спать зелёным просыпался золотым белизна за чернотою а за той голубизна этой ночью будь со мною в бочке ночи нету дна ты мала а я малее умаляюсь с каждым днём ты тепла а я болею вот друг к другу и прильнём будь со мной пока дрезины не прострочат полотно и рассвета чай бузинный не зальёт глазное дно «Не отрицай суму или тюрьму —…» Не отрицай суму или тюрьму — так говорят в застолье, потому как Герасим не отрёкся от Муму, хотя и сам лишь ухал да мумукал. Свидетельствуют мыши и коты: он пренебрёг поставленной задачей за счастье глухоты и немоты, за счастье понимать язык собачий. Он запалил в имении пожар и привязал к себе огромный камень. И этот камень, как воздушный шар, понёс его и пса над облаками. «Сожги меня, как партбилет…» Сожги меня, как партбилет, в стеклянной пепельнице дня. Пускай узнает белый свет, что всё, ты вышла из меня. И нету явного следа, помимо пепла, смех и грех, а язва тайного стыда — не напоказ и не для всех. Все видели, как я горел, никто не знал, как я восстал. Наивных зрителей гарем разложат в полночь по местам. Вот слесарь: завтра на завод. Вот: на работу медсестра. Вот дети снежных казанов слепили: хватит, спать пора. Вот дыни в сетках понесли, и это значит: год долой. Сменились прозвища земли, остались только мы с тобой. Ты у меня на языке, язык мой кроны тормошит. А я где у тебя? в чулке? в подкладке лифчика зашит? |
