Так Зейн и делал, начиная с той самой ситуации с родителями: не строил невероятно высокие стены, как Луи, а просто закрывался в себе так, что никто не мог его растормошить. Держал всё больное в себе, но Томлинсону разрешалось заглядывать в самые потаённые, раненые уголочки. Чаще всего Малик раскрывал свои объятия и позволял в них упасть. Иногда парню казалось, что он единственный, кто связывает Зейна с реальностью.

И вот теперь он сидел и смотрел на то, как всё рушиться, потому что если вмешаться, то процесс пойдёт ещё быстрее.

Но проблема с Зейном была не самой серьезной. Существовала ещё как минимум проблема с Элеанор, которая появилась после дня рождения Зейна, когда он признал, что целовался с человеком своего пола. И этого ещё мало: тут вырисовывалась проблема с Гарри, которого хотелось одновременно игнорировать, жёстко оттрахать и придушить.

На самом деле, сейчас Луи хотелось придушить всех. Просто каждого.

Он уснул, так и не поужинав. Все равно есть не хотелось. Проснувшись утром, Луи принял долгий, намного дольше, чем обычно, душ. Хотелось принять ванну, но на этом у парня был свой пунктик: как нормальный человек может сидеть в грязи, которую смывает с тела?

Он протёр запотевшее зеркало и вгляделся в отражение.

Он Луи чёртов Томлинсон. Он не должен себя жалеть, не должен волноваться об отношениях с девушкой или развивающихся отношениях с зеленоглазым кудрявым мальчиком, с этой его улыбкой, от которой внутри что-то ломалось. Он не должен ныть о том, что ему не дали управлять постановкой пьесы. Должен собраться, как делает обычно. Он всегда собран, когда остальные разваливаются на части, потому что должен. И потому что может.

Луи высушил волосы и надел пару узких джинсов, туго облегающих бёдра и подчёркивающих задницу. Добавил к этому свою любимую полосатую рубашку. Вернулся в ванную, почистил зубы с особой тщательностью и уложил волосы. После всех приготовлений, парень взглянул на себя в зеркало в полный рост, что было в его комнате. Он выглядел хорошо. Он выглядел Целым.

Теперь осталось только убедить себя, что и чувствует так же.

В тот день он шествовал по школе с высоко поднятой головой. Он не позавтракал — слегка подташнивало. Нужно было многое сделать, что вряд ли вышло бы, если бы Луи блевал в туалете всю перемену.

Он увидел Элеанор у её шкафчика. Девушка стояла там, болтая со своими друзьями, и, когда увидела его, презрительно прищурила глаза, как делала с той самой вечеринки, но после опомнилась и натянула широкую улыбку.

— Луи! — крикнула она, словно и правда была рада его видеть, потому что вокруг была куча людей, а они были Той Самой Парочкой. Конечно же, они не могли притворяться, что безумно друг друга любят.

Поправочка — они притворяются.

Томлинсон улыбнулся в ответ и нагнулся к её уху, прошептав:

— Могу я с тобой поговорить? Наедине?

Девушка отстранилась и пожала плечами.

— Просто говори, что хочешь сказать, любимый, скоро урок, а мне ещё нужно поправить макияж.

Луи поднял брови и тоже неосознанно пожал плечами.

— Окей, накрась губы светло-розовым. Красный не подходит к твоему тону кожи. А да, ещё мы расстаёмся.

Эль нахмурилась.

— Красный отлично подходит к моему тону, о чём ты… — а потом она осознала и удивлённо расширила глаза. Девушка тряхнула головой, тёмные волосы рассыпались по её плечам. — Луи…

— Прости, — искренне сказал парень. — Мне правда жаль. Я пытался поддерживать эти отношения изо всех сил, я пытался быть счастливым с тобой, но ничего не получалось. И не получается. Есть ли смысл оставаться вместе, если рано или поздно мы все равно расстанемся? Мы оба это знаем.

Элеанор долго смотрела на него тяжёлым взглядом и вдруг крепко обняла.

— Будь осторожен с ним, ладно? Я хочу, чтобы ты был счастлив.

Луи отстранился и шокировано уставился на свою уже бывшую девушку.

— Я не…

— Ты да. И это нормально. Просто… Не отрицай это слишком долго, ладно? Просто иногда люди не будут ждать и слоняться рядом, пока до твоей тупой головы что-то дойдёт, понимаешь, Томлинсон? — она улыбнулась. — Позвонишь мне вечером?

— Хорошо, — согласился Лу, немного изумлённый произошедшим.

Хоть на душе всё ещё было тяжело, но стало легче. Словно он разорвал верёвку и теперь наконец-то свободен. Он любил Эль, правда любил, и это длилось бы столько, сколько бы она позволяла. Но это была не такая любовь. Наверное, они оба знали это. Может, Элеанор знала дольше, но какая разница. Что есть, то есть.

Следующий шаг — пойти в театральный кружок. Да, занятия начнутся позже, но мистер Эванс наверняка уже там, готовится. Луи постучал в дверь и, когда преподаватель пригласил его зайти, открыл её.

Томлинсону нравился мистер Эванс. Он отличный учитель, да и именно из-за него Луи так полюбил театр.

— Луи, — улыбнулся мужчина. — Пришёл обговорить что-то перед прослушиванием?

Парень кивнул, прикусив губу.

— Я хочу кое о чём вас попросить.

— Проси, конечно же.

— Хорошо. Мне всё равно на то, кто какую роль займёт — нет, не всё равно, но это не важно — мне нужно, чтобы финальную фразу говорил Джеймс.

— Я думал, мы уже поговорили об этом? Все сошлись на кандидатуре…

— Да, я знаю, — перебил его Луи. — Все остальные могут так считать. Но для меня это так много значит, вы просто не понимаете. Я не могу просто сидеть и смотреть на то, как Энтони выбирает Роджера, как и было на любом другом представлении, что мы ставили. На чистоту, Роджер — хреновый актёр, но его везде впихивают, потому что он красивый и билеты на представления с ним хорошо продаются. А мне похрен. Я куплю хоть все билеты, если придётся, но не буду стоять в стороне и смотреть, как он всё рушит.

Эванс молча смотрел на него. Луи был наглым — это да — но он никогда не позволял себе лишнего с преподавателями.

— Следите за языком, мистер Томлинсон, — предупредил мужчина. Он снял очки и посмотрел парню прямо в глаза. — Только Джеймс?

Луи закивал так быстро, что у него в шее что-то хрустнуло.

— Да, только Джеймс.

— Хорошо. Я вижу, что это очень для тебя важно. И, что уж тут врать, Роджер и правда хреновый актёр.

— Ага, — ухмыльнулся Луи.

— Если кто-то спросит, то я согласился на это только потому, что ты чертовски хороший писатель. Не потому, что ты мой любимчик.

— Но я ваш любимчик, — широко улыбнулся Луи.

— До свидания, мистер Томлинсон.

Луи вышел из класса в аккурат со звонком, но не пошёл сразу же на урок. Он направился к мужскому туалету, шуганув оттуда группку младшеклассников. Зейн ответил на звонок так, словно был тут же на месте прикончить своего друга.

— Сейчас полдевятого утра. И клянусь, Лу, если у тебя нет уважительной на то причины, я куплю газонокосилку и…

— Успокойся. Ты ляжешь спать через пару минут. Просто дай мне кое-что сказать.

Малик что-то проворчал.

— Я просто хотел позвонить тебе и сказать, что люблю, ты, старый ворчливый дед. И даже в этом этапе, что ты сейчас проходишь… — Луи не слушал никаких отрицаний с того конца провода. — Я с тобой. Но я не выдержу, если ты исчезнешь из этого мира, понимаешь? Мне всё равно, разбито ли у тебя сердце или ты проходишь через какую-то долбанутую фазу, о которой не хочешь говорить. Какая бы хуйня не происходила, ты должен понять, что я с тобой. И всегда был, и всегда буду, что бы с тобой не происходило. Так что посылай всё нахрен хоть иногда и полагайся на меня. Зачем я ещё нужен?

Зейн молчал и просто тяжело дышал в трубку.

— Хорошо, — согласился он наконец. — Хорошо.

— Окей, — сказал Луи. — Поедим пиццу вечером?

Зейн угукнул.

— Прости меня. Я так во всём лажаю.

— Это не так, — улыбнулся Томлинсон. — Ты просто сам себя в этом убеждаешь и не пытаешься. И на это просто невозможно смотреть, потому что если ты чего-то хочешь, то ты всегда добиваешься этого.

— Ты что, вчера хорошенько потрахался или как? — фыркнул Малик. — Ты в очень странном настроении, меня это пугает.