– Погибшим он тогда не был.

В ответ прозвучало властное:

– Вспомните!

– Было около восьми. Я на работу шел.

– Вы были знакомы?

Зуев задавал те же дурацкие вопросы, что и оператор скорой. Владислав Геннадьевич нервно выдохнул.

– Кем он был? – задал он встречный вопрос.

– Это не имеет отношения к нашему разговору.

– Если бы не имело отношения, целого майора не прислали бы.

Теперь тяжко вздохнуть настал черед Зуева.

– Вам-то какая разница?

Мужчина демонстративно теребил в руках пачку сигарет. Он явно испытывал дискомфорт от невозможности закурить, и ожидал приглашения.

Облегчать ему жизнь Владислав Геннадьевич не собирался.

– Что значит, какая разница? Я стал свидетелем смерти. Он и меня чуть не убил. Так кто он?

– Гражданин, давайте я буду определять, свидетелем вы по делу будете проходить или в другом качестве? Поэтому еще раз вежливо спрашиваю, вы были знакомы с покойным?

– Нет. Я его не знал. И до этого никогда не видел.

– Вы заметили что-то необыкновенное поблизости?

– В некотором смысле необыкновенным было все. Такого со мной еще не приключалось.

– Я имею в виду, может он что-то произнес, или кто-то в этот момент был рядом?

– Нет, он не представился. Он просто умер у меня на глазах. А я ничего толком и не сделал. А еще там была женщина.

– Какая женщина? – насторожился Зуев.

– Обычная дама предпенсионного возраста. Довольная своей жизнью, с претензией на порядочность и активную гражданскую позицию. В общем, не блещущая умом.

– Она представилась.

– Ну что вы?! Это выше ее достоинства. Такие, как правило, обращаются к прохожим исключительно по половому признаку.

– И куда она делась?

– Ушла, конечно же.

Владислав Геннадьевич поджал губы. Лицо женщины с магазинными пакетами всплыло в его памяти. Ему стало жаль. Жаль эту недалекую женщину, жаль стареющего себя. Не известно в каком состоянии он будет пребывать в ее возрасте. Жаль недалекого следователя, чье дело выглядело совершенно безнадежным. Жаль Прыгуна.

Зуев же внимательно следил за метаморфозами его настроения. Почувствовав себя хозяином положения, он с легкостью разорвал пластиковую упаковку, достал сигарету, сунул в рот и начал рыться в карманах в поисках зажигалки.

– У нас не курят, – моментально пришел в себя Владислав Геннадьевич.

– Что ж, мы с вами еще встретимся, там, где курят, – мечтательно произнес следователь, прибавив. – Женщину мы найдем. Там есть камеры. Если повезет, увидим и момент падения. Узнаем, было ли это самоубийством.

– То есть вы хотите установить, что человек погиб сам собой?

– Мы хотим установить истину. В его возрасте сами собой люди редко умирают, хотя случается и такое. В любом случае мы вас вызовем. И, будьте добры, не выключайте мобильный телефон и не уезжайте из города ближайшие пару недель. Не хотелось бы вас разыскивать, и без того мороки хватает.

– Так кем он был? – повторил вопрос Владислав Геннадьевич.

– Думаете, это хоть что-то значит? Для меня важно понять, не помогли ли ему.

Кивнув на прощание, следователь поспешил курить на воздух, а Владислав Геннадьевич вернулся к себе. Волохнова, решившего свой мразный вопрос с Олегом, он не застал, чему очень и очень обрадовался. Олег же присмирел и нелепых вопросов более не задавал, погрузившись в обработку текущей документации.

Вообще с того дня, и Жанна Владимировна, и все сотрудники, стали относиться к Владиславу Геннадьевичу предупредительно и бережно, словно это он только что потерял родственника или сам стоял на краю крыши, но вовремя передумал и был спасен бдительным прохожим. Иногда, присмотревшись к нему, коллеги замечали травмирующие перемены на его интеллигентном лице, а Женечка рассказывала, что слышала, как набирая воду у кулера, Владислав Геннадьевич бормотал себе под нос: «Как ваза… как ваза…»

3

– Он старается, – говорю я себе. Точнее про себя, чтобы не разбудить его, спящего рядом. Намаялся бедняга.

– Да, он старается, – каждый раз убеждаю я себя, чувствуя внутри теплоту его семени.

Он старается, я стараюсь, все стараются. Все хорошие, все молодцы, и никто не виноват.

А зачать мы не можем лет шесть уже как.

Ему-то хорошо. Он отдыхает, обкумаренный дофамином. А я, как дура, лежу, задрав ноги вверх.

Говорите, что хотите, но это унизительно сорокалетней женщине – вот так лежать, ногами к верху.

Сам процесс удовольствия не приносит давно. Результата нет и не будет. Я поставила не на того жеребца. Скорее жеребец оказался кобылой.

Конем с женоподобными чертами. Нет не в облике. Моего красавца-мустанга хотела бы зауздать любая. Дело в характере. Слишком мягок мой Костя, слишком нерешителен. И мягкотелость эта проявляется во всех вопросах, которых он касается. Ни с ЖЭКом договориться, ни соседей шумных на место поставить – ни на что не пригоден. С собакой, правда, гуляет. Со своей собакой. Так что собака не в счет.

Даже зарабатываю я больше. А он, представьте себе, по этому поводу вообще не комплексует. Говорит, что любит меня, и что менять нам ничего не нужно.

Что же с того? Я тоже люблю себя. Но это не значит, что мы должны навсегда поменяться ролями? Как сейчас представляю себе, как я склоняю его, исподволь нашептывая, убеждая совершить хоть-какую вялую попытку быть мужиком, и тут же получу увесистый контраргумент в ответ: «У нас современная семья, здоровые отношения, чего тебе еще надо?»

Зато на работе его уважают. На работе Костя в почёте. Костя в почёте работает на почте. Он руководит отделом, в котором работают одни женщины. И они готовы носить его на руках, ни на секунду не сомневаясь в его мужских качествах.

Но, все же, он пока не брезгует моим телом. С каждым годом женщине все труднее продавать свое тело собственному мужу. В женщине должна быть тайна. А какая интрига кроется промеж двоих, у которых было все, на что способна была их фантазия и низкий моральный ограничитель?

Нам хорошо вместе. С другим так не будет.

Хорошо тебе? Хорошо лежать вверх ногами, пока до боли не затечет поясница?

– Ты же не хочешь быть тупой наседкой?

– А вот если хочу?

Я опротивела себе.

Спать расхотелось.

Я вылезла из кровати и поплелась в кабинет.

Да. Вот так. В этой семье рабочий кабинет принадлежит мне. Костик же довольствуется планшетиком для просмотра сериалов на диванчике. У меня же стоит полноценный компьютер.

Я авторизовалась. Из почтовой программы на меня выпрыгнул добрый десяток горланящих рекламодателей, пяток приглашений на ток-шоу местного разлива, два предложения посотрудничать на ниве благотворительности.

Действительно бескорыстных людей, желающих пожертвовать толику нажитых богатств тем, кому в этой жизни повезло меньше, почти не осталось. Зато стремящихся попиариться за чужой счет было хоть отбавляй.

Одна из папок с надписью «Крик о помощи» фильтровалась специально. На ней стоял красный кружок с цифрой 49.

Сорок девять. И это за два с половиной часа. То есть, пока я покинула фонд, преодолела за рулем дистанцию до стоянки, в спешке занялась сексом с уставшим мужем, за помощью обратилось 49 человек. И это те, что смогли до нас дотянуться через интернет.

Может показаться забавным, хотя ничего смешного в том, что до сих пор значительный процент населения не имеет стабильного доступа в сеть, вовсе нет. Чего только не пришлось повидать. Жертвы группового насилия, темные алкаши, рожающие ВИЧ-инфицированные, сбежавшие из дома дети, дезориентированные старики, молодые с деменцией, безнадежно больные – брошенные никому не нужные люди.

К счастью, в нашей великой и богатой стране находятся те, кто не считает зазорным протянуть руку помощи. Это Роман сломал во мне кичливую гордость, научив принимать подаяние в независимости от личности благотворителя.

А в благотворители записываются люди очень разные. Как-то раз, столетняя старушка привезла на тележке двенадцать пар обуви.