Чертыхнувшись, тот бросил портфель на пол и отправился отмываться в туалет.

За годы работы в конторе отношения с уборной комнатой сложились у него по-мужски доверительные. То была его крепость и его правила. Здесь он был неуязвим и ни для кого не досягаем, предпочитая мочиться в строго определенный писсуар. А серый кафель, запах антисептика и жидкого мыла оказывали почти терапевтический эффект, помогая собраться с мыслями.

Тяжко вздохнув, он оперся о край раковины. Теперь нужно было выдержать дуэль со своим вторым «Я». Делать это следовало быстрее, чтобы не успеть передумать и не испугаться. И он поднял взгляд.

Из зеркала смотрел худощавого нервического сложения человек с обширной лысиной. У него все не получалось к ней привыкнуть. Бескрайняя, как очередное поле проигранного боя, она напоминала ему о приближающейся старости, немощи и, не дай боже, импотенции. Лицо и высокий лоб покрывала заметная багряная сыпь, как будто маленькая дочка баловалась краской. Она старательно промакивала кисточку о краешек стакана, наполненного водой, и с нее летели брызги не отмывшейся как следует краски. Такие следы и оставляла эта краска на его руках, футболках, иногда и лице.

Хорошо, что он не одел очки. Припарковав машину на стоянке, предусмотрительно спрятал их в футляр. Терпеть невозможно, когда после утреннего холодка они запотевали.

Подниматься в офис приходилось вслепую. Выглядел он при этом действительно по-дурацки. Выставив в сторону правую руку, стремясь нащупать перилла, он ступал ногой на первую ступень, неуверенно пробуя ее на устойчивость, словно ему предстояла переправа через покрытое льдом озеро. Он снова вспомнил бескрайнее море смертоносной серой плитки, и его чуть не стошнило.

Отдышавшись, тщательно умывшись, Владислав Геннадьевич посмотрел на изгвазданные в крови и грязи ботинки. Зарычав, он остервенело рвал бумажные полотенца из дозатора. И только когда влажные розовые обрывки легли в корзину, полегчало.

В очередной раз брезгливо поправив узел галстука, он вернулся в кабинет.

Олег торчал у окна.

– Это он оттуда сиганул?

Владислав Геннадьевич достал из портфеля очки и посмотрел через дорогу. Одно из окон соседней многоэтажки и впрямь было распахнуто. Ослепленный утренним солнцем, он не заметил его снизу.

– Интересно, он был застрахован? Если да, то кто-то влетел на немаленькую сумму – продолжал дурную тему Олег.

Владислав Геннадьевич с любопытством разглядывал с верхотуры восьмого этажа место происшествия.

Внизу курил появившийся со значительным опоздпнием участковый.

– Ты понимаешь, почему ты сидишь там, где сидишь?

– На подоконнике? – недоуменно улыбнулся Олег, почесав кудрявую шевелюру.

– В экзистенциальном смысле. Олежек, дорогой, поднапрягись!

– Я подумаю над этим, – сделав вид, что не заметил издевки, сунув руки в карманы брюк, он деловито прошелся по кабинету и вернулся за монитор.

Можно было сказать, что-то язвительное в ответ, да вот беда, Владислав Геннадьевич обладал таким свойством, что вступая с ним в полемику, Олег всякий раз терял способность стройно изъясняться и конструктивно мыслить. В голову ничего не приходило, оставалось слушать надоедливые наставления, преподносящиеся как истина в последней инстанции.

– Вот подумай, на минутку, парень этот, что пять минут назад на глазах моих кончился, он хотел умереть? – Владислава Геннадьевича было не остановить.

– Вы так считаете?

– А ты хочешь умереть?

– Вы когда так говорите, мне и впрямь сдохнуть хочется. Может вам выходной взять? Стресс все-таки…

– Благодарю за заботу, но я как-нибудь сам. А ты пока подумай как следует, кем он был? Кто его родные? Была ли у него семья, или старая полуслепая мать, о которой некому, кроме него позаботиться?

– Но его же никто не заставлял прыгать? То есть, я не уточняю. Однако раз вы так считаете, будем от этого отталкиваться.

– А мы этого не знаем. Но ты очень точно сказал: «Отталкиваться». Вот он от подоконника и оттолкнулся.

– Пускай. Значит обстоятельства сложились не в его пользу.

– Как легко чью-то вину спихнуть на обстоятельства. Обычно так и поступают. Вроде никто не виноват, все чистенькие, а человека нет.

– Думаю, милиция это выяснит.

Внизу и в самом деле квакнула сирена. Из подъехавшей машины вышли трое. У одного в руках был фотоаппарат, у другого чемоданчик. Еще один спешно направился к подъезду многоэтажки.

– Вас теперь затаскают.

– Не иначе, – хоть в чем-то Владислав Геннадьевич мог с ним согласиться. Согласен он был и еще в одном аспекте.

– Ты правильно сказал. Вдребезги. Прыгун разбился вдрезбезги. Человек – это ваза. Ваза сама по себе не разбивается. Всегда есть тот, кто разбил вазу. Будь то другой взрослый человек, ребенок или кошка.

Волохнов вошел без стука.

– Привет, ударникам капиталистического труда!

– И тебе не хворать, – в той же манере откликнулся Олег.

Владислав Геннадьевич не ответил ничего. Он не попадал им в тон, да особо и не старался. Молодая половина коллектива была на своей волне, заряжена на неотвратимый успех на пути к благосостоянию. Отчасти он понимал, что неприязнь его складывается из собственных воспоминаний о молодости, когда он был таким же жадным до действия и суетливых не всегда уместных инициатив.

– Подпишите акт?

– Ну что там? Давай, – привычное рабочее сосредоточение казалось, вот-вот вернется к Владиславу Геннадьевичу.

Пробежав глазами хитроумно составленный документ, он перечитал его трижды.

– Да там и так все понятно, – перебил его размышления Волохнов. – Бездельникам у нас не место. Увольнять будем по статье, если упираться станет!

Он был полон самоуверенной наглой решимости. В бумагах речь шла о молодой сотруднице, недавно счастливо устроившей свою личную жизнь. Не отошедшая от истомы проведенного на курорте медового месяца, она несколько раз опоздала на работу.

– Вот я смотрю на вас и думаю, – выдержав мучительную для Волохнова паузу, сказал Владислав Геннадьевич, – вот вы – заместитель руководителя, нашей драгоценной Жанны Владимировны, а такой недальновидный. Если мы всех разгоним, с кем работать-то будем?

– Так я как раз все риски оценил. Ну как она в декрет уйдет?

– Да с чего же вы это взяли?

– Она мне еще спасибо за это скажет, что по собственному напишет.

Он чуть не потирал руки.

– Считать женские циклы, друг мой, это уж чересчур как-то, даже для такого заботливого зама, как вы.

Волохнов не любил общаться с Владиславом Геннадьевичем лично. Но поскольку тот пользовался особым расположением Жанны Владимировны, вызывать его к себе он не решался. А когда приходил с бумагами сам, всякий раз складывалось ощущение, что он побирается, выпрашивая нужную подпись. Он открыл было рот, чтобы возразить, но тут под потолком щелкнуло и сверху из встроенного в потолок динамика раздался голос Женечки:

– Владислав Геннадьевич, к вам из милиции пришли.

– Так-с, – хлопнув руками по подлокотникам кресла, Владислав Геннадьевич застегнул верхнюю пуговицу пиджака и двинулся на выход.

– Так вы подпишите?

– Я скоро вернусь, – кивнул он на Олега, предлагая тому сделать мерзкий выбор.

У стойки в фойе ожидал невысокий мужчина в потертой кожанке. На вид лет сорока пяти.

– Прошу, – пригласил его Владислав Геннадьевич в переговорную.

Мягкие кресла и приглушенный свет создавали обманчивое впечатление защищенности. Тихо играла расслабляющая музыка. Помещение это промеж себя конторские называли давилкой. Здесь дожимали клиентов.

– Майор Зуев, – представился следователь, и сразу взял быка за рога. – В какое время вы обнаружили погибшего?

Владислав Геннадьевич зажмурился, сложил ладони домиком и, защищаясь от пристального взгляда, закрыл ими рот и нос. Уж лучше было остаться с Волохновым. Сбежав от одного кошмара, он возвращался в предыдущий. По долгу службы ему неоднократно приходилось общаться с представителями власти, переживая каждый раз чувство то самое мерзкое чувство фантомной вины, но он был настроен дать отпор.