– Что? – Тут я не сдержалась и вскричала, вылупив на них обозлённые глаза. – Не позволю пичкать лошадей всякой гадостью. Пусть только кто попробует ещё хоть раз, увидит на что я способна. На весь город разнесу, чем вы здесь занимаетесь. Это вам ясно?

Доктора потупились и прочистили горло, словно передали права голоса м-ру Балимору, якобы пусть он сам разбирается, а м-р Балимор тоже прокашлялся и с виноватым видом указал растерянным врачам благодарным жестом руки на выход. «Так-то, – думала я, – пусть знают, с кем имеют дело».

– Он должен жить и радовать меня. И всех людей вокруг. В том числе и вас м-р Балимор, – шипела я им вслед. – Ведь вы же рады, что в вашем подчинении столько первоклассных лошадей.

Я выдохнула с досадой и облегчением в одну секунду. Меня распирало от гордости за каждое слово – за то, что я нашла в себе силы вступиться за добрейших преданных животных и беспомощных доверчивых, как дети. Это чувство справедливости было несравнимо ни с одним другим чувством на свете. Конечно, в воздухе зависли остатки угнетённой обстановки со вчерашнего дня, но в целом ситуация улучшилась, а значит, худшее осталось позади.

М-р Балимор давно исчез из виду и пока не появлялся. Наверно, переваривал мои слова. Как же быстро он деревенел, когда слышал упрёки и угрозы в адрес школы. Его можно было понять, но больше всего я опасалась, что он очередная марионетка в руках начальства и им помыкают, дёргая за ниточки. Перед тем, как замяться и уйти, он обеспокоенно напомнил мне о том, что отныне нужно соблюдать рацион правильного питания: ничего лишнего и лакомств не давать, кормить три раза в день и маленькими порциями во избежание спазмов желудка, и обязательно обильное питьё для скорого восстановленья сил. На первый взгляд Душка выглядел здоровым, однако сверх лошадиная доза лекарства его изрядна истощила. Он находился в отключке целые сутки, и это не могло не сказаться на его самочувствии. Он стоял с поникшей головой и часто фыркал, и не хотел покидать своё стойло – упирался всякий раз, когда я пыталась вывести его на свежий воздух, чтобы он размял ноги и немного подвигался. Не желал он выходить на улицу и яблоки не ел, хотя раньше при одном их виде текли слюнки. М-р Балимор велел от лакомств воздержаться, как чуял, что они ему придутся не по вкусу. Я судила по себе, а мне в любом состоянии хотелось съесть что-то вкусное, вот и решила дать ему пару яблок для лучшего настроения. Поднесла их к носу, а он отвернулся.

– Мисс Джолиер, – вдруг раздался сиплый голос м-ра Балимора, который неожиданно, словно неоткуда, вырос у меня за спиной со своими нравоучениями, – съездите домой, передохните, позвольте Душке побыть одному и прийти в себя. С ним ничего не случиться, обещаю.

Я действительно устала как собака и не признавалась в этом, чтобы ненароком не вызвать ни в ком жалость, но в глубине души с нетерпением ждала такого предложения. Груз спал с плеч, стоило м-ру Балимору только заикнуться об отдыхе. Мне и впрямь нужно было выспаться, поесть, помыться, сменить одежду. Я пропахла конюшней и от меня несло, как от бездомной, которая спит там, где свободное место найдётся.

– Вы совершенно правы, – вымолвила я уставшим голосом. – Я ненадолго, ладно? Проследите, чтобы он поел.

– Не волнуйтесь. Он в надёжных руках, – заверил меня м-р Балимор и всем своим кричащем об ответственности видом норовил внушить доверие, которое ему теперь придётся заслужить.

Хоть я и быстро согласилась отлучиться, но это только на словах, сама же оттягивала время, сомневаясь, а стоит ли сейчас в такой ответственный момент возложить такое важное дело на хрупкие ненадёжные плечи м-ра Балимора, который был всё время чем-то занят, сам едва держался на ногах и натягивал улыбку, как будто честно полагал, что я не догадаюсь о его неважном самочувствии. Но, с другой стороны, мне нужно было на кого-то положиться, а иначе, если не послушаюсь и буду продолжать в таком же духе, то уже в ближайшие часы, как амёба, растянусь на полу без сознания, и тогда мне тоже понадобиться медицинская помощь.

Воспользовавшись тем, что м-р Балимор стал мягким и сговорчивым, под предлогом смертельной усталости я покинула школу верховой езды и на первой попавшейся повозке отчалила домой. Я обрадовалась смене обстановки, но по-прежнему драматизировала. Это впечатлительность на меня так действовала. Я терялась в куче смешанных чувств, большинство из которых были жутко подавляющими.

Через неделю под наблюдением специалистов и, разумеется, не без моего участия Душка набрал вес и заметно покруглел, а через несколько последующих дней вернулся в свой привычный трудовой режим. Он топтался на месте и довольно вилял хвостом, когда я приносила его любимые лакомства после тренировок с увеличенной нагрузкой. М-р Балимор знал, как постепенно вернуть лошадь в прежнюю форму.

Когда Душка окончательно окреп, мы приступили к интенсивной и серьёзной подготовке к следующему соревнованию, которое должно было состояться ровно через месяц. Не так уж и много времени оставалось, если учесть тот факт, что нам пришлось из-за чьей-то халатности прерваться и теперь заниматься каждый день по два часа. На отдых совсем не оставалось времени. Я не возражала и благодарила м-ра Балимора за понимание и поддержку. Он ведь терпеливо дождался того дня, когда мы, наконец, в готовности стояли на плацу. Для него всегда на первом месте были победы, а в горящих глазах рябили награды. В этом он весь был – самый настоящий тренер, неприступный и усердный, жаждущий успеха.

8

Теперь я зачастила в школу верховой езды. Домой возвращалась поздно, покидала обычно школу с приходом охранника, который делал обход и смотрел на меня удивлённо, словно видел меня впервые. Даже несмотря на то, что м-р Балимор меня ни раз сердечно заверял, что Душке ничего не угрожает, что он здесь в полной безопасности, и что уже давно распорядился усилить контроль за состоянием лошадей и следить за их питанием, всё равно я предпочитала кормить его сама – хотя бы какое-то время, пока всё не наладится.

Начальник школы и пара его подчинённых ничуть не внушали доверия. Стоило нам где-то пересечься, как лица их становились мрачными, неприветливыми, а взгляд холодным и злобным. Они были враждебно настроены. Это чувствовал каждый и был начеку. На расстоянии их держало только одно – они боялись общественного мнения, а я им пригрозила социальной расправой, если они впредь будут пичкать лошадей всякой гадостью.

О их предвзятом отношении ко мне я умалчивала. Никому ничего не рассказывала, даже м-ру Балимору, у которого и без меня забот хватало. Тем более перечить самому директору означало бы собственноручно подписать себе приговор, и нужно было тронуться мозгами, чтобы согласиться на такое. Никто не хотел подставлять свой зад под удар, и решиться выступить за правду, и пойти против верхушки, и я знаю, почему: на себе успела ощутить этот коварный презрительный взгляд и плотно сжатые губы, которые в самый раздражительный момент становились тонкими, как нитка.

В это раз домой я добралась не на вечерней повозке, а мне подфартило на удобный экипаж с двумя лошадьми в упряжке, на котором ездят богачи. Только я ступила на порог, как Аннет, словно стрекоза, подлетела ко мне с расспросами. Она делала так каждый раз, когда я возвращалась с конюшни. Сама туда не ездила, якобы из-за нехватки времени, и чинила регулярный допрос, спрашивая, понесёт ли кто ответственность за такую халатность и ответит ли за беспредел, вообще.

Её словесные набеги утомляли, особенно, если день выдавался напряжённым, и хотелось как-то снять усталость, отвлечься и залечь на дно хотя бы на ночь. Иногда на неё что-то находила, и она становилась сама не своя, не давала мне покоя, дёргала, ходила вокруг да около, настаивая на своём. Когда я не хотела никого ни видеть, ни слышать, она мелькала, как назло, перед глазами и тарахтела без умолку, а когда я чувствовала себя прекрасно и была не прочь поговорить, она ходила молча с недовольным видом.