– Что случилось? Где он? – дрожащим голосом спросила я и тревожно забегала глазами по конюшне.
– Не волнуйтесь. С ним врачи, – ответил м-р Балимор и тяжело вздохнул.
Я рванула вперёд к стойлу Душки, где после скачек он заслуженно отдыхал и всегда приветливо встречал меня тихим фырканьем, когда я выводила его на манеж. У меня потемнело в глазах и навернулись слёзы от печальной картины, неожиданно открывшейся передо мной: за решёточной дверцей мелькали белые халаты, а внизу на сене смирно лежал конь и не двигался. Мне довелось застать его в плачевном состоянии. Он выглядел безжизненным, не издавал ни звука, а над ним склонились обеспокоенные врачи, переговариваясь и переглядываясь с озадаченными лицами.
Мне хотелось подойти к нему и погладить его по шее, запустить пальцы в его густую косматую гриву, но к нему не подпускали. Было дозволено только стоять и молча наблюдать за всем происходящим, а то и вообще выйти и ждать снаружи, но молчание было убийственным. Спустя какое-то время, когда положение накалилось до невозможного, а врачи ничего не могли объяснить, а только продолжали суетиться и обмениваться озабоченными взглядами, я начала подкрадываться к ним поближе, чтобы хоть что-нибудь подслушать, но моё присутствие мешало. Меня отталкивали и просили выйти. На мои вопросы никто не отвечал, никому до меня не было дела. Я сама справлялась, как могла, с глубокими, внезапно охватившими меня переживаниями. Пребывая в абсолютном неведении, меня внутри сковало мучительное давящее чувство страха. Впервые в жизни я так сильно, до умопомрачения, переживала за животное, которое мне было дорого, как самый близкий человек.
Когда я увидела Душку, беспомощно лежавшего на боку, то в голову полезли самые печальные мысли. Зрелище было удручающим: со всех сторон его окружали врачи, и так продолжалось уже несколько часов. Они не знали, что с ним делать, разводили руками, потом снова над ним колдовали с ещё более взволнованным видом. Один крепкий мужчина лет сорока в жутком белом халате что-то постоянно приговаривал, в то время как второй, такой же крупный врач, проводил осмотр, а третий оглядывал стойло. Меня тошнило при виде их инструментов, а от белой врачебной одежды бросало в озноб.
«Почему здесь так много медиков?» – думала я и испуганно следила влажными глазами за их каждым действием. Сердце сжалось от страха, а к горлу подступил комок. Я едва держалась на ногах, облокотившись о перегородку у входа.
– Будьте так добры, отойдите в сторону. Вы мешаете, – обратился ко мне один из врачей, и голос его звучал недовольно. Он с серьёзными тревожными глазами тщательно проверял условия, в которых содержались лошади, будто бы украдкой намекая на то, что уход за лошадями был отвратительный. Нюхал сено и овёс. Изучал внимательно стены, видимо, искал на них плесень.
Возмущения и вопросы лезли из меня гурьбой. Я едва сдержалась, только поглядела на него беспомощно и отступила вбок, едва слышно приговаривая:
– Вы знаете, что значит для меня эта лошадь? – всхлипывала я, потирая нос рукавом. – Нет, не знаете. Откуда же вам знать?
В воздухе витало ощущение какой-то неизбежности, обречённости на провал. Врачи нервничали, раздражались по любому поводу и работали неуверенно, будто сомневались в пользе своих действий. Как только подошёл м-р Балимор, они тут же оживились и с новыми силами принялись искать причину странного недомогания коня. Хоть всем своим видом говорили, что применили всё возможное, но бесполезно, и тем не менее не покладая рук продолжали суетиться возле Душки. На секунду мне стало легче от того, что м-р Балимор был рядом. Всё это время он отсутствовал из-за работы, отлучался по важным делам, но как только появлялось несколько свободных минут, он заглядывал, чтобы справиться о самочувствии Душки.
Пока м-р Балимор беседовал с врачами, я подобралась к больному обездвиженному телу лошади и, присев на корточки, просила его непременно поправиться, вспоминала наши тренировки и обещала ему выезд загород и долгие прогулки лесом, но он даже ухом не прял, а его глаза были плотно сомкнуты. Я тормошила его и гладила по шее, теребила гриву и чесала за ухом, но он не шевелился – так и лежал на боку с протянутыми тонкими ногами без малейшего признака жизни.
Врачи после тщательного затяжного осмотра, как один, пришли к мнению, что Душку сразила инфекция, но какая сказать затруднялись, а между собой они допускали вероятность пищевого отравления и склонялись к тому, что, возможно, с едой к нему попало огромное количество не то снотворного, не то другого седативного средства, способного свалить с ног даже лошадь. Я впервые узнала о том, что лошадей подкармливали вредными, опасными для их здоровья веществами, конечно, в допустимых дозах, чтобы в случае необходимости вводить их в состояние спокойствия, либо развивать в них силу и выносливость, якобы так улучшались показатели на соревнованиях, а шансы на победу увеличивались вдвое.
«Этого не может быть. Вы врёте!» – с диким возмущением вскричала я и пронзила ненавистным взглядом м-ра Балимора, от которого не ожидала ничего подобного. Я рвала и метала от вопиющей несправедливости, считая такое обращение с животными жестоким.
– Вы же подсыпаете им яд, – ругалась я. – И всё это ради наград?! Это нечестно и отвратительно!
М-р Балимор не искал подходящих слов в своё оправдание и не ждал от меня понимания. Он угрюмо сдвинул брови и пожал плечами, провожая любезно врачей из конюшни, и оставил меня одну с умирающей лошадью. Внутри себя я билась в истерике, как дикий маленький зверёк в закрытой клетке, проклиная всех врачей за их безалаберность, и м-ра Балимора, и всех работающих в школе за то, что они были безответственны и не углядели за лошадью. Мои душераздирающие вопли были слышны на улице. Ко мне подошла маленькая наездница и тонким милым голоском пролепетала, что Душка спит и не стоит так беспокоиться, что скоро он проснётся, и всё будет опять хорошо. Она проходила мимо и слышала, как об этом твердили врачи и просили м-ра Балимора успокоиться и подождать до завтра.
«Спит?» – подумала я, взглянув с грустью на девочку, которая стояла возле меня и уверенно качала головой в знак того, что с ним всё будет хорошо, и он поправится.
– Такое бывает, – продолжала говорить она. – Моего пони Джоша тоже по ошибке усыпили на днях, но сейчас он в порядке, и твой очухается, вот увидишь.
Её глаза тепло по-детски улыбнулись. Она ещё раз бросила наивный взгляд на спящую лошадь и убежала. Кажется, её позвали.
«Если то, что говорит эта девочка, правда, – обратилась я к беспомощному Душке, – только встанешь ты на ноги, сразу выведу тебя из денника на солнце». Загордилась я и наклонилась к его уху, прошептав: «Мы поскачем на прогулку, и плевать, что скажет м-р Балимор». Я прижалась щекой к сильной шее коня, который всё так же лежал неподвижно, не издавая ни звука. Хотя если прислушаться, то он тихо посапывал. Я уловила слабое, но ровное сопение, когда ближе притулилась к его мордочке, тогда можно было хорошо расслышать, как он дышит. «Неужели это правда, и он просто спит», – сказала я в полголоса и, встряхнувшись, встала с твёрдым намерением терпеливо дождаться завтра.
Ко мне вернулась бодрость духа и снова появилась надежда на то, что Душка выздоровеет, но, несмотря на это, я была обеспокоена тем фактом, что животных тайком подкармливали пищевыми добавками, способными свалить их замертво. «Как же так. Я ничего не замечала», – думала я, упрекая себя в невнимательности и чувствуя за собой вину. Меня мучали угрызения совести, но нужно было успокоиться и запастись терпением, хотя при таком положении вещей это было сделать крайне трудно. Вся эта неразбериха выбивала почву из-под ног. Не было ни сил, ни желания разбираться и уж тем более выяснять отношения с м-ром Балимором, который всегда был прав. Пустая трата времени. Всё равно он ни в чём не сознается, как и врачи, с вопросительным видом пожмёт плечами, соврёт и нагло скроет правду – спишет на неосторожность и не станет искать крайнего. Всем было известно, как они умели замять дело.
