— Позвольте и мне сказать вам, профессор, что прежде, чем взять вас, как вы говорите, в свои ученики, я должен предупредить вас о многом. В этом испорченном и извращенном мире мы стремимся восстановить благородное преемство знания древних времен, дело истинно посвященных, венец человеческой семьи, единственно благодаря которому истина открывалась на земле. Эти посвященные, очень часто остающиеся неизвестными для толпы, на самом деле мистические владыки человечества, могущественные, но всегда готовые принести себя в жертву. Мы хотим восстановить в государствах и нациях святое преемство души и ума, исстари составлявшее живое царство в невидимом, которого каждый народ является отражением. Мы почитаем все религии, все космические силы и божественные души, мы чтим их имена и создаем их символы. Но превыше всего мы ставим единого и непостижимого Бога, из которого исходят гении-создатели и вся природа, — вся вселенная! Каждое божество соответствует бесконечной силе, всякая душа имеет свою степень создания. Мы господствуем над душами после божеств и мы восстановляем и куем их живую цепь. Мы одинаково сражаемся с господством одного, как и с господством всех. Для того, чтобы впоследствии дать свободу нашим ученикам, мы требуем от них подчинения и послушания. Мы ищем учеников, чтобы сделать из них учителей. И вот, если вы хотите стать моим учеником, — вы должны, прежде всего, отказаться от всякой земной славы и известности. Вы должны совершенно предаться истине. Наконец, вы должны подчиниться учителю до дня последнего посвящения. Я требую от вас временного повиновения, чтобы дать вам полное освобождение. К свободе же можно придти только через победу над самим собой и через посвящение Всесвятому в вечном единстве. Ну что ж, готовы ли вы дать мне обещание? Готовы ли вы стать моим учеником?

Моравский поник головой.

— Вы требуете невозможного, — ответил он и сейчас же поправился. — Невозможного… по крайней мере, для меня.

Аврора Джординеско лежала на низкой тахте, отдавшись во власть утренней истомы и совершенно не ощущая свежести восстановленных сил. Плохо проведенная ночь давала себя знать, а такие ночи все чаще и чаще посещали за последнее время изголовье красавицы-княгини. Античное тело валашки почти утопало в расшитых подушках, тщетно ища отдохновения. Желанного отдохновения не было, и все члены ее ныли и томились, в тысячный раз переменяя свое положение: княгиня, поздней ночью закончив свои занятия, так здесь и заночевала.

В обширном будуаре, убранном с оригинальной роскошью, царил полумрак: в большом окне была приспущена штора, почти не пропускавшая мутный свет петербургского позднего утра. Единственным признаком этого утра являлось то, что бархатные занавеси были широко отдернуты в обе стороны. У всех четырех сторон стояли низкие диваны с наваленными на них подушками всевозможных форм и сортов. Паркет покрывал толстый ковер во всю комнату, совершенно скрадывавший шаги. В камине весело трещали дрова и длинные полосы красноватого света перебегали из стороны в сторону, сменяя одна другую. Но главную достопримечательность комнаты составляла широкая и подвижная занавесь во всю длину у задней стенки. Перед занавесью стоял небольшой стол из черного мрамора странной и затейливой резьбы. Стол этот был несоразмерно высок и узок, напоминая своей формой католический алтарь. Сверху и с боков он был снабжен легкой обшивкой из палисандрового дерева, закрывавшей его донизу, — получалось нечто вроде деревянного футляра, открывавшегося со всех четырех сторон. При закрытых дверцах непосвященному глазу казалось, что это простая шифоньерка оригинальной и странной формы. Но стоило нажать кнопку, дверцы открывались, верхняя крышка откидывалась и появлялся черный мраморный алтарь.

Аврора была одета в странный костюм, простое с прямыми складками длинное платье из грубого шелка с длинными и широкими рукавами, позволявшими видеть обнаженные руки матовой белизны. Голову ее украшало подобие тиары, египетская повязка из той же материи, богато расшитая голубыми камнями.

Губы княгини шевелились, лицо слегка подергивалось.

— Неужели я влюблена? — шептала она. — Моя любовь — зерно, из которого вырастает цветок смерти… Что для меня те, кого я встречаю на своем пути? Виновата ли машина, давящая несчастных, неосторожно попадающих под ее колеса? Тем хуже для него: он подчинится мне, как другие, умрет, потому что смерть необходима для жизни. Но я? Влюблена? Какой вздор!

Она встала с тахты.

— В конце концов, это моя дорога, и я не властна в своей судьбе. Что делать: так нужно и так будет!

В ней, казалось, происходила какая-то борьба. Затем решение было принято и белая рука нервно нажала маленькую пуговку звонка. В дверях показалась пожилая женщина, почти старуха, отвратительного и отталкивающего вида.

— Ты меня звала, княгиня?

— Да. Опусти занавески, запри двери, разожги жаровню и приготовь куренья… все, что нужно.

Старуха опустила занавеси, вышла и через минуту возвратилась, с трудом неся большую металлическую жаровню, наполненную углями. Она поставила жаровню на ковер перед занавесью, крепко замкнула двери и дернула за шнурок. Занавесь отдернулась, обнаружив за собой большое гладкое зеркало из черного шлифованного стекла.

Аврора безучастно и лениво следила за всеми этими приготовлениями, однако, не упуская ни одной подробности.

— Где обрывок белой ленты, который я привезла от Репиных… вечером, помнишь?

— На столике, около алтаря, — ответила старуха.

— Хорошо. А стебель розы в крови?

— Лежит на алтаре.

— Хорошо. Начнем. Подай убор… Скорей. Поторопись, я чувствую силу.

— Опять? Так скоро? Ведь сегодняшней ночью…

— Молчи, старая! Не твое дело.

Старуха поднесла Авроре большой футляр, из которого княгиня вынула браслеты, ожерелье и золотое кольцо, усыпанные голубыми камнями. Она надела на себя эти драгоценности, бормоча:

— Бирюза и бериллы… Это то, что нужно для привлечения мужчины к женщине.

Затем она прибавила, возвысив голос:

— Курение! Скорей! Что ты копаешься? Скорей.

Старуха подала Авроре черную агатовую чашу, наполненную сероватым порошком. Аврора взяла щепотку и бросила в жаровню. Одуряющий дым поднялся перед черным зеркалом, где красноватыми бликами отражались огни жаровни и камина…

Старуха, коленопреклоненная, с низко опущенной головой, бормотала нечто вроде псалмов в ответ на возгласы Авроры. Аврора, сбросив с себя платье и оставшись совершенно нагой, блистая белизной своего тела и драгоценными камнями головного убора, браслетов и кольца, стояла перед мраморным алтарем, беспрестанно бросая в жаровню новые щепотки куренья.

Ее движения были торжественны и, священнодействуя перед черным зеркалом, она громким голосом говорила заклинания под аккомпанемент псалмов старухи.

— Шеваиот! Шеваиот! Шеваиот! — возглашала Аврора.

— Породи зло! Породи зло! Породи зло! — пела старуха.

— Именем Шелома, великим именем Семхамфораса, Шеваиот!

— Вдохни в нас твою силу. Породи зло! Породи зло!

— Велиал, князь слез, приди ко мне.

— Будь опорой моей слабости. Породи зло! Породи зло!

— Сахабиил, князь горя, помоги мне.

— Одень нас твоею силой. Породи зло! Породи зло!

— Адрамелех, царь тьмы, умножь меня.

— Будь нашей силой. Породи зло! Породи зло!

— Самхабиил, источник ужаса, покрой меня кровом твоих крыльев.

— Снизойди к нам. Породи зло! Породи зло!

— Во имя падучей звезды, во имя Шеваиота…

— Господь! Господь! Господь!

— Приди ко мне, Лилита, приведи Ноемаху левой рукой.

— Сотвори слезы несчастья, разожги ненависть!

— Во имя служителей зла, во имя темной нездешней силы, проснись, Молох, и уничтожь создания чистоты.

— Мы принесем тебе в жертву кровь чистых детей!