Дверь тихо скрипнула и в комнату тихо вошел Моравский, ведя за собой новое лицо. Вновь вошедший был человек средних лет с темным цветом лица и черными глазами с металлическим блеском, — одним словом, это был доктор Фадлан.

Лика замолкла. Потом вдруг вскрикнула во весь голос:

— Я не хочу, я не хочу!.. Идет бур я, я боюсь грозы!

Она замолкла, вытянулась и впала в полную летаргию.

Фадлан подошел к самой кровати, пристально посмотрел на нее и затем, повернувшись к старой Железновой, сказал:

— Дайте мне что-нибудь, какую-нибудь камфорку с разожженными углями.

И, пока исполняли его приказание, он сказал Моравскому:

— Это не новое вселение. Вы помните, профессор, нашу общую работу? Я не удивлюсь, если мы здесь встретим нечто знакомое.

Шадуровский выступил вперед.

— Что вы хотите делать с моей невестой, господин доктор? — спросил он надменным тоном.

Даже и при условиях настоящей минуты он не мог отрешиться от всегдашней своей привычки говорить свысока с незнакомыми ему людьми.

— Вас это интересует? — слегка усмехнулся Фадлан.

— Это моя невеста, и я, кажется, имею право? Могу ли я с ней поговорить?

— Попробуйте, — сказал Фадлан.

Шадуровский приблизился к спящей. Но не успел он прикоснуться к ее руке, как Лика страшно вскрикнула.

— О… О, мне больно! Он меня убивает!

— Вы видите? — сказал Фадлан совершенно расстроенному Шадуровскому. — Оставьте ее, не волнуйтесь и с доверием отдайте ее в мои руки.

Он взял поданную ему камфорку с углями, поставил ее в ногах кровати и, вынув из бокового кармана небольшой пакетик, высыпал содержимое на уголь. Клубы пахучего и душистого смолистого дыма наполнили всю комнату. Тогда Фадлан громким голосом сказал, высоко подняв руки над головой:

— Великий дух, ты, господствующий над душой природы, ты, великий ее творец, я призываю тебя на помощь и защиту!

Облака дыма собрались над спящей и стали крутиться около нее; образовался как бы дымный вихрь, в котором то светлели, то потухали какие-то огни, точно порой блистали легкие молнии.

— Кто ты такой? Кто здесь? — резко спросил Фадлан.

Блестящая искорка появилась на мгновение в дымном столбу и погасла.

Фадлан молчал.

Облако душистого дыма стало еще плотней и совершенно опустилось над Ликой. В комнате сделалось совершенно темно.

Вдруг где-то наверху прозвучал аккорд, точно порыв ветра, коснулся арфы. И в ту же минуту Лика, как пружина, выпрямилась на постели и села, далеко отшвырнув подушки. Светящаяся тень в высокой тиаре, в широких жреческих одеждах склонилась над нею. Лицо видения нестерпимо блистало, слепило очи и нельзя было разобрать его черт.

Оно тихо приблизило свои губы к губам Лики и запечатлело долгий поцелуй, во время которого обе фигуры светились одним и тем же вибрирующим светом… Потом все побледнело, фигура исчезла и с ней рассеялись и облака душистого дыма. Комната приняла свой обычный вид.

Фадлан низко поклонился по направлению к спящей, как бы провожая исчезнувшее видение. Шадуровский дрожал с головы до ног, пораженный и уничтоженный тем, что видел. Старики Железновы глядели на Фадлана с трепетной надеждой, полные радостного предчувствия. А профессор нахмурился и спрашивал самого себя: в какие неведомые тайны заведет его возобновленное знакомство с бывшим учеником?

И вдруг Лика тяжело вздохнула и проговорила совсем новым, тихим и спокойным голосом:

— Я свободна, я прощена! Спрашивай меня о чем хочешь, великий и сильный! Спрашивай, пока есть время. Ибо еще раз увижусь с тобой, но мне не дано будет…

Она замолчала, прервав свою фразу на полуслове и как бы выжидал вопроса.

— Твое имя? — спросил Фадлан.

— Ты его знаешь, ты не ошибаешься.

— Лемурия?

— Да.

— Что можешь ты сказать про себя?

— Я была жрицей великой Изиды. Мне было дано знать многое и хранить великие тайны. Божественный Горус любил меня… Я вижу себя под старым дубом, приветливо раскинувшим надо мною широкие ветви. Слева и справа меж мшистых камней густой заросли жимолости и вереска рдеют алые мальвы, пестреет дикая петунья, журчит ручей и шепчет дубрава над его хрустальными струями. А свет солнечных лучей сияющим ореолом венчает мою голову, весь уйдя в золото пышных волос, и вся лазурь далекого неба — в лазури моих больших глаз. Там свершилась наша любовь и там вынули из моего тела мою бессмертную душу… Священный огонь потух, тому виной была я! О, наказание было справедливо, но как выразить всю его тягость? Многие века скиталась я по свету, прикованная к мрачной сфере земли, омрачая злобой свое тягостное существование. Усилием воли я вселилась в тело воскрешенной тобой девушки, едва не совершив нового тягчайшего преступления. Но вторая смерть искупила грех и, просветленная и сознательная, предвкушая чудное освобождение, я вновь вселилась в девушку не с тем, чтобы погубить ее, но с тем, чтобы призвать тебя! Мне дано было знать, что ты придешь, великий освободитель, а с тобой придет и он, божественный Горус… Теперь я свободна… О, как я счастлива, какое блаженство, какой свет меня ожидает!

— Почему же, Лемурия, ты была такой злобной, когда мы встретились с тобой в первый раз?

— Я не была еще просветлена, прощение коснулось меня только после второй смерти. Страдания искупили мою вину. А перед тем я была отдана страшному духу, которого ты знаешь, духу, что живет в прекрасной земной оболочке…

— Джординеско?

— Ты сказал. Тебе предстоит вступить с ней в борьбу; поспеши готовить оружие, борьба будет тяжела!

Фадлан нахмурился.

— Скажи мне, Лемурия, кто же из нас победит? — спросил он.

Но Лика молчала.

— Ты молчишь? Тебе не позволено открыть это? Пусть будет так…

— Поспеши, время близко! Поспеши, нужно спасти две души. Поспеши, нужно спасти семью. Поспеши, нужно спасти жизнь. Теперь отпусти меня, я должна идти. Не беспокойся, этому телу не причинено никакого вреда!

Фадлан подошел к девушке и, положив ей руку на голову, властно и спокойно сказал:

— Проснись!

Лика изумленно открыла свои большие глаза.

— Что со мной?.. Мама!

Железнова бросилась к дочери, безумно целуя ее, плача и смеясь и все еще не веря в ее полное выздоровление.

А Фадлан, круто повернувшись, сказал Петру Николаевичу, так и застывшему в позе полного недоумения:

— Вот вам ваша невеста. Не правда ли, вы могли отнестись ко мне с доверием?

Он незаметно ускользнул из комнаты, пользуясь тем, что всеобщее внимание поглощено вернувшейся к обыденной жизни Ликой.

Когда Фадлан спустился вниз и надевал в швейцарской свою шубу, его догнал Моравский.

— Ну знаете, дорогой доктор, я уже не смею назвать вас даже и коллегой! Какие мы коллеги? Вы учитель, а я ученик приготовительного класса. Вы прямо чудотворец!

— Чудес нет, дорогой профессор. Есть только знание.

Они вышли из подъезда и сели в карету Моравского.

— Может быть, мы поедем ко мне? — сказал профессор. — У меня сегодня свободный вечер и я был бы рад видеть вас у себя, дорогой мой друг.

И, не дожидаясь ответа Фадлана, он опустил раму и, высунувшись в окно, крикнул кучеру:

— На Сергиевскую, домой!

Потом он уселся поудобнее и проговорил:

— Вот вы говорите знание, знание. Но мое знание, если только оно есть, совершенно ничтожно и, по-видимому, не представляет никакой ценности в сравнении с вашим.

— Зачем так говорить?

— Оставим это, это так!.. Вы мне показали еще так недавно страшную силу вашего знания. Теперь вы опять ставите в тупик всю мою науку. Да что уж говорить об этих поистине странных явлениях! Довольно и того, что сегодня, став лицом к лицу с удивительным и необъяснимым заболеванием, я прямо инстинктивно почувствовал необходимость вас позвать, а последующее подтвердило всю логическую цепь событий от сна Лики до откровения Лемурии. Могли бы вы, дорогой доктор, взять меня в свои ученики? Я уже несколько раз просил вас об этом.