После обильного утреннего застолья гости засобирались в дорогу, и Федор намеревался развезти их по домам. Они тоже жили в Энске, но в разных его концах. Гости остались бы в этом роскошном доме навечно, если бы Федор разрешил, и навели бы здесь свои драконовские порядки. Но он почему-то был против этого и уверял Раису, что лучше жить раздельно, чтобы особо не надоедать друг другу.

Феденьки это не касалось, так как тот сам упорно отказывался переезжать к отцу. Слишком любил мать и не желал расставаться с ней ни на минуту. Федор, как обычно, считал себя кругом виноватым: и в том, что не желает жить с сестрой, и в том, что не может сделать единственного сына счастливым. Он просто сочился этим чувством вины и не находил себе покоя ни днем ни ночью.

Как Соня ни пыталась скрыть недомогание, золовка на прощанье не утерпела и вонзила в нее свое змеиное жало ненависти:

– Неужто опять забеременела? Да кому он нужен, этот твой выродок?!

Соню бросило в жар от злых слов. Она схватилась за горло и выбежала во двор, где росли могучие сосны. Прижалась щекой к шершавому стволу, словно ища защиты, и так простояла, пока гости не высыпали во двор, вытаскивая многочисленные сумки и баулы с дорогими подарками, без которых Федор никогда их не отпускал. Соне казалось, что этими подарками он невольно откупается от родственников, перед которыми испытывает стыд, особенно перед Феденькой, за то что не может или не хочет посадить их себе на голову и обеспечивать всю оставшуюся жизнь.

– Никак не дождешься, когда они уедут? – злобно прошипел неслышно подошедший сзади Федор, и Соня вздрогнула от испуга.

Она обернулась и увидела, как приоткрыл рот, напрягая слух, стоящий на крыльце Феденька, чтобы не пропустить ни одно слово упрека, брошенное отцом молодой жене.

– Ничего, вот провожу их, мы с тобой еще потолкуем на эту тему! – Федор до хруста сжал крепкие кулаки-кувалды.

Соня заметила вороватый взгляд Феденьки и счастливую мстительную улыбку: получила по заслугам и еще сегодня получишь!

– Приезжайте к нам еще, мы всегда вам рады! – распинался Федор перед гостями, разыгрывая добродушного и гостеприимного хозяина.

Соню это всегда удивляло: зачем кого-то из себя разыгрывать, если ты и в самом деле добродушный и гостеприимный, и не только для своих родственников, но для каждого, переступившего порог их дома? Но потом поняла, что этим Федор старается сгладить перед родственниками ее, Сонины, промахи с недомоганиями, нежеланием быть для них преданным до кончика хвоста песиком, каким старательно показывал себя сам Федор.

– Непременно приедем! – в тон ему вторила Раиса. – Ну, до свидания, родственница. До скорого! – с усмешкой произнесла она, глядя прямо в глаза Сони, и той вдруг показалось, что золовка подмигнула ей.

«И в самом деле, золовка – змеиная головка», – невольно пронеслось в голове. Соня затравленно смотрела на Раису и понимала, что та сосредоточила в своих руках все нити, за которые непрестанно и уверенно дергает мужчин своего рода. Как жестокий и злобный кукловод, Раиса не позволяла и намека вольности своим бесхребетным и слабодушным марионеткам.

Компания уселась в роскошный внедорожник, который наконец исчез из поля зрения Сони. Она облегченно вздохнула, освободившись от непосильной обязанности принимать ненавидящих ее гостей, и устало присела на скамью под сосной.

В тот же миг невыносимо острая боль внизу живота словно клещами вцепилась в Соню, раздирая бедное тело на части и пытаясь уничтожить, выдрать из чрева маленький и беспомощный зародыш человеческой жизни.

Задыхаясь от боли, Соня увидела струйку крови под ногами и провалилась в спасительное небытие, мгновенно избавляющее от всех проблем. Нет больше невыносимых телесных и душевных страданий, нет бесконечных страхов и сожалений о бесцельности жизни, избавлена даже от потери рассудка и от самой жизни, с которой, будь она в сознании, рассталась бы сейчас, не раздумывая.

И только проходившая мимо соседка, услышавшая истошный вой дворовой цепной собаки Марты и заглянувшая на всякий случай в приоткрытые ворота, помогла выжить Соне, вызвав «Скорую».

Наконец-то она дома. Лежа на широкой кровати и раскинув руки, Соня впитывает нежность и ласку тонкого шелкового постельного белья, испытывая почти чувственное наслаждение. Тишина и покой окутывают тело и душу неизъяснимой благодатью. И все это в ближайшие дни будет у нее отнято родственниками мужа, ненавидящими Соню так откровенно, что становится страшно. Только никакой защиты от мужа она не дождется, Федор всегда на их стороне.

А что делать ей, чтобы не сойти с ума от осознания своей никчемности? Что делать ей, несчастной, для которой дальнейшее существование потеряло всякий смысл?

Горький ком предательски подкатывает к горлу, а голову словно сковывает железный обруч. Откуда это невыносимое и пугающее понимание бесполезности жизни? Как будто внутри что-то оборвалось, умерло. Обруч все сильнее сжимает виски, Соня уже задыхается от нестерпимой боли.

Это невыносимо! Соня не выдерживает и кричит что есть мочи, заходясь в истерике и обливаясь градом невыплаканных слез. Она набрасывается с кулаками на подушки, в ярости разрывает шелковые покрывала. Но боль лишь усиливается. Соня вскакивает с кровати и бежит в гостиную к хрустальной горке. Дорогой антикварный сервиз разлетается фарфоровыми брызгами во все стороны, разбиваясь о стены, пол.

Так Соня избавляется от прошлого с вынужденной операцией, которая была необходима, как уверяли врачи, чтобы спасти ей жизнь, тогда как о ребенке даже никто не вспомнил – он умер прямо в ее взбунтовавшейся плоти. Этими горючими слезами она вымывает слабость, которая мешает ей жить, думать, принимать правильные решения. Мучительно ищет выход, чтобы задержаться на этом свете. А еще бросает вызов судьбе, которая пытается раздавить Соню как букашку!

Неизвестно, сколько бы она еще бушевала – может, до тех пор, пока не довела бы себя до сумасшествия, – но вдруг услышала дикий вой Марты. «Боже мой, что я творю! До смерти напугала бедную собаку», – невольно подумала Соня и, как ни странно, тут же успокоилась.

Она выбежала во двор и принялась обнимать и гладить дрожащую от страха Марту.

– Ну что ты так разволновалась, Марта, девочка моя? – уговаривала она собаку. – Успокойся, моя хорошая. У нас с тобой все просто замечательно, правда? Мы с тобой справимся с любыми бедами и несчастьями, да? Ты ж моя умница! Ты ж моя красавица!

Собака перестала выть, готовая поверить любому слову хозяйки, и жалась к Соне, пытаясь лизнуть ее в лицо.

– Сейчас мы с тобой вкусненько покушаем и будем укладываться на боковую. Ведь завтра у меня день рождения, ты не забыла? И у нас еще куча всяких дел, которые нужно переделать до банкета. А банкет мы с тобой устроим прямо здесь, в саду. Ты как, не против шашлычков? – Марта радостно завиляла хвостом. – Какие же мы с тобой обе любительницы мяска! Да?

Соня накормила собаку, что-то пожевала сама. Затем отправилась в свою спальню с персональной ванной комнатой, оборудованной и джакузи, и душевой кабиной, благодаря чему у Сони всегда есть возможность выбрать между двумя удовольствиями. Приняв душ и распустив мокрые блестящие волосы по плечам и спине, она завернулась в белоснежную махровую простыню и принялась за малиново-мятный чай с ароматным медом. Так как сил совсем не осталось, легла спать с мокрой гривой. Поддавшись окутавшей истоме, заснула глубоким сном без сновидений.

Утро Соня встретила отличным настроением. Она твердо помнила бабушкины наставления о том, что свой День рождения обижать нельзя ни в коем случае. Иначе он сам на нее обидится, и тогда ей несдобровать.

Она никогда прежде не приглашала для уборки просторного дома в восемь комнат с огромной кухней-столовой и вместительной гостиной работников сервиса и справлялась с домашними делами сама – этакая бедная Золушка, загруженная непосильной работой. Будь она дочерью богатых родителей, привыкшей к достатку и живущей без материальных проблем, Соня решила бы все вопросы с помощью банковской карты. Но бабушкина пенсия никакого отношения к достатку не имела. Даже когда появился этот самый достаток, Соня по-прежнему оставалась Золушкой… Потому что Федору так было удобно.