А здесь его палата, похоже, была с шумоизоляцией. Он не знал ничего о здании, в котором его держали, но заподозрил, что этот этаж мог вообще находиться под землёй. Из-за постоянной чехарды лёгкой дрёмы и вялого, туманного бодрствования Первый не знал, сколько времени прошло с той ночи провалившегося побега. Возможно, всего пара дней, а может, недели и месяцы.

Хотя это, пожалуй, всё-таки было преувеличением. Ведь синяки с его тела ещё не сошли. Побаливали рёбра, левая сторона груди превратилась в сплошную гематому, длинная рана на лбу стала жёстким запёкшимся бугром. Первый обнаружил на себе и пару хирургических швов. Оттянув ворот бесформенной робы, в которую его теперь одевали, он до тошноты ужаснулся буро-зелёному месиву незаживающих побоев и разрезов. Впрочем, и такая бурная реакция на раны была не совсем его. «Видимо, дело в лекарствах».

Но всё было не так уж плохо. Ведь его не пытали, не били, не заставляли драться… Вскоре очередной санитар принёс ему прямо в палату поднос с настоящей едой. Он даже поздоровался с Первым. Сказал ему: «Добрый день». «Значит, сейчас день, – заключил Первый. – А другие приходили утром… Хоть какая-то информация. Если только санитар не врёт». На пластиковом столе у койки появился симпатичный обед, какой Первому и не снился у Толя. Омлет, горка тушёных овощей и нарезка варёного мяса на тарелках из вощёной бумаги. Вилки пластиковые, но удобные. Фруктово-ягодный компот в картонном стаканчике. Чудеса, да и только.

Первый ел, спал и снова ел. Индикаторы медицинских аппаратов давно погасли, наступила тишина. Первому приносили еду, что-то меняли в хитром высокотехнологичном шкафу в стене с бесшумными створками, плавно выезжавшими вперёд на пневматических поршнях. За дверьми санузла с очень чистым туалетом и душем на полке нашлись тюбик пасты, зубная щётка и мыло. Рядом висела пара махровых полотенец.

Мягкие белые шлёпанцы на ногах, везде чистота и свет… Правда, не видно зеркал. Но Первому и без того есть, чему удивляться. К примеру, откуда он вообще знает названия и назначение вещей… Нет, в его жизни явно произошли перемены к лучшему. Вот только нельзя забывать, что бесплатный сыр – в мышеловке, и от Первого чего-то хотят.

***

Как показалось Первому, наступило новое утро. Он почувствовал: хватит валяться! Пошарахавшись по маленькой комнатке, он легко разобрался с дверцами встроенного в стену шкафа (нужно было просто нажать на них, чтобы они открылись). Он нашёл там несколько сменных комплектов одежды. Хэбэшные штаны, трусы и рубашки-балахоны без пуговиц. Те же больничные робы светло-бежевых и серых оттенков, как и та, что на нём. Но всё же получше, чем тонкий халат до щиколоток, распоротый на спине и застёгнутый на хлипкие липучки.

Первый принял душ (и опять-таки, хоть он себя не помнил, но как пользоваться душем – знал). Вытерся. Оделся в бежевый больничный комплект. Позже за ним зашёл «боевой санитар». Он объявил Первому, что теперь тот будет обедать в столовой.

Санитар не приказывал Первому повернуться, не застёгивал на нём наручников и не гнал его перед собой, уткнув ему между лопаток ствол пистолета. Вместо этого он всего лишь приглашающе на него глянул, указав жестом на выход из комнаты. За дверью, мягко отъехавшей вбок, оказался искусственно освещённый коридор, и Первый неуверенно шагнул туда. Санитар вроде не ждал от него никаких сюрпризов – просто шёл рядом, направляя Первого мягкими похлопываниями то по правому, то по левому плечу. Но Первый и не рыпался. Он жадно постреливал глазами по сторонам, считая повороты коридора и запоминая расположение дверей.

Когда они добрались до столовой, Первый был сильно удивлён. Он ожидал увидеть большой обеденный зал с длинными столами. Со множеством таких же «пациентов», как он – не то больных, не то заключённых в сверкающе чистой одежде, сгорбившихся над тарелками с предательски вкусной едой. Но когда санитар вновь коснулся его предплечья, слегка подтолкнув вперёд, ничего такого за очередными дверьми Первый не увидел.

Он стоял на пороге небольшого помещения без окон, оформленного в приторно-бежевых тонах, с желтоватым светом, льющимся от потолочных панелей. Впереди в четыре ряда выстроилось восемь маленьких квадратных столов с композитными стульями по бокам. Никаких раздаточных окошек: еду, видимо, приносили «пациентам» всё те же «боевые санитары». Но других пациентов здесь не было… Почти не было, в зависимости от того, кого можно назвать пациентом. У Первого чуть глаза на лоб не полезли. За ближайшим столиком, лицом к нему, сидела Ханни собственной персоной.

Первый едва не споткнулся о порог, но сумел-таки шагнуть в зал под обжигающим взглядом яростно-голубых глаз. В конце концов, ничего другого ему просто не оставалось. На ватных ногах он подковылял к столику, отодвинул стул и осторожно опустился напротив Ханни, надеясь, что она вдруг не вскочит и не свернёт ему шею. Повисла тишина, они просто смотрели друг на друга. Только мягкие шаги санитара наполняли зал, пока тот выносил откуда-то тарелки с едой и расставлял перед ними на столе. Недурная, между прочим, была еда. У Первого заурчало в животе, когда ноздри защекотал аромат тушёного мяса. Ханни, кажется, это услышала и вдруг улыбнулась.

– Привет, – бросила она хрипловато, в своей обычной манере.

– П-привет… – выдавил из себя Первый, едва не подавившись набравшейся во рту слюной. – К-как… дела?

Ханни закатила глаза, осклабилась и зашлась тихим смехом. Она тоже была одета в больничное. Только не в бежевое, а в голубовато-серое, в тон её светлым глазам. Волосы были собраны в хвост, зацепленные на затылке резинкой. Первый отрешённо подумал, что на её лице и на видимых частях тела почти нет синяков. Да он уже и сам чувствовал себя совсем неплохо: рёбра не болели, в голове прояснилось, и хоть он не смотрелся в зеркало, но подозревал, что и выглядит теперь получше.

Он смущённо опустил взгляд к тарелкам, обнаружив перед собою салат, пюре и бифштекс. «Пациентам» выдали самые обычные, металлические вилки и ножи, а не пластиковое их подобие. Первый сглотнул, прикоснувшись к ним и ощутив холодок. Машинально он стал резать бифштекс, удивившись, что умеет делать и это, и вообще продемонстрировав должную долю знания этикета. Не отрывая взгляда от тарелки, он снова сглотнул и тихо произнёс:

– Ты… знаешь, где мы? Сколько времени прошло?

Ханни опять рассмеялась. Первый скорее ощутил лёгкое движение воздуха, чем услышал сухой шелест её беззвучного смеха. Он поднял глаза на Ханни, начиная всерьёз опасаться за её психическое здоровье. Но выглядела она довольно нормально и бодро ковыряла вилкой бифштекс, вроде бы даже с аппетитом. Вот только вилку она держала левой рукой, а кусочек хлеба – плохо гнущимися пальцами правой. И Первого кольнуло какое-то непривычное чувство: зачаток угрызений совести. Ханни, будто прочитав эти мысли, заглянула ему в лицо, улыбнувшись.

– Насчёт времени точно не скажу… По ощущениям – пара недель. Ты ведь тоже постоянно спал?

Первый кивнул.

– Ну а где мы… – задумчиво протянула Ханни и повела глазами, осматривая зал столовой. – Точно не знаю. Владивосток, Кронштадт… да хоть Камчатка! Заметил? Здесь нет окон. Хотя… Мне кажется, я чувствую в воздухе запах моря. Такую солоноватую свежесть… Но… Может, это просто хлорка и йод.

Она вновь хохотнула и вернулась к еде. А Первый ещё минуту сидел, переваривая услышанное. Потом тоже проглотил пару кусков и, переходя на шёпот, рискнул:

– Тебе тоже ничего не сказали? Но ведь… Разве ты не солдат, Ханни? Разве ты… не часть этого всего?

Ханни глянула на него как-то странно. На её лице появилось необычное выражение: сочетание наивно распахнутых глаз и улыбочки тихого безумия.

– Да, Первый, я – часть этого всего. Как и ты, блин! Тебе что, совсем разъело мозги?

Первый удивлённо моргнул, устыдившись. А взгляд яростно-голубых глаз вдруг порхнул ему за спину. Первый оглянулся. Оказывается, у дверей стоял боевой санитар, вытянув руки по швам и глядя куда-то вдаль.