Её губы прыгали. Лицо просто перекосило. Из глаз брызнули злые слёзы.

– Нет, – спокойно ответил Первый, равнодушно созерцая чудовищную маску ярости и отчаяния. – Можешь проверить камеры. Просто… Его скрытым талантом тоже оказалась смерть…

Первый покосился куда-то, и Ханни повела взглядом вслед. На столе лежало два шприца. Два пустых шприца с капельками крови, застывшими на иглах.

– …Ты не удивлялась, как такой интеллигентный человек мог восхищаться смертью? М-м-м? Никогда не думала, почему он так заворожённо смотрел на то, что творили мы? Одно дело ты, Ханни. В тебе это есть. Извращённый садизм и немножечко мазохизма, но… В Толе был какой-то другой – болезненный интерес. Мучительное желание узнать… И он его удовлетворил. Только его главным шедевром стала его собственная смерть.

Ханни снова взвизгнула. Её кулак взлетел вверх, целя Первому в кадык. И раньше она смогла бы его достать. Раньше. Но не теперь. Теперь Первый «слился». Он был «завершён».

Кости Ханни хрустнули – Первый смял её кисть, превратив в кровавую кашу. Ханни стиснула зубы, издав низкий досадливый рык. Она не заметила боли, тут же врезавшись ему ногой в пах.

Такого Первый не ожидал. Он согнулся пополам, зашипев. Но ему пришлось тут же опомниться, ведь сверху уже часто сыпались рубящие удары, и надо было уворачиваться от них. Левая рука Ханни оставалась цела, и она вполне могла раздробить Первому позвоночник.

Он спружинился, отвечая на новый выпад. Боль ушла. Всё заполнилось звонкой яростью, а перед глазами струились разноцветные вихри света – азбука новых, резких, обострённых до предела чувств. Первый закружил Ханни в мрачном, но отчаянно красивом танце – танце смерти. И он чуть ли не впервые в жизни не знал, чья возьмёт.

Первый сидел на полу, привалившись спиной к стене, за которой остывало тело доктора Толя. Голова Первого свесилась вперёд, и вязкие красные капли срывались со спутанной чёлки, упавшей ему на глаза. Казалось, его грудь не вздымается, он мёртв.

У стены напротив сгорбилась Ханни. Стояла на коленях, даже толком не сумев сползти на пол. Одну руку она прижимала к левому боку, другая безвольно болталась вдоль тела, и пальцы на ней торчали под неестественным углом, сломанные в нескольких местах. Кровь стекала из разбитого лба, заливая подбородок. Один глаз заплыл, превратившись в сплошной вздутый бугор. И дышала она с трудом. Из груди с каждым вдохом вырывались тихие хрип и хруст: рёбра были раздроблены.

– М-м-м… – тихо застонала она, и стон перешёл в шипение боли.

Первый медленно поднял голову. Он тоже едва дышал, его майка была пропитана кровью, пугающе промятая внутрь в нескольких местах. Переломы уже начали распухать, а ссадины пылали огнём.

– Д-да… – сквозь одышку вдруг просипела Ханни. – Так тебе и… Чёрт… Ничья!..

И тут коридоры погибшей исследовательской базы огласил резкий топот ног. Сумрак прошили упругие нити света. В кабинет, ставший склепом Толю, ворвались люди с оружием, в мощной меха-броне, пригвоздив к месту Первого и Ханни лучами подствольных фонарей.

– Руки за голову! Встать! – лязгнул голос, усиленный динамиком шлема.

Первый ещё попытался подняться, но Ханни так и осталась стоять на коленях, роняя вокруг капли крови из разбитого рта. К ним подбежало по двое солдат. Зажав Ханни и Первого между своими армированными телами, они вздёрнули их на ноги и куда-то поволокли.

***

– Я любила его… – прошептала Ханни, лёжа в темноте на полу тряского фургона, из последних сил отставляя подальше от себя повреждённые кисти, скованные наручниками.

– Я тоже, – буркнул Первый, скорчившись на холодном металле и уже не пытаясь сесть. – Ну, то есть… Он всем нам был вроде отца…

Первый замолк, чувствуя жар на щеках. Ханни с невыразимой горечью прохрипела над ухом:

– Знаю… Мне, наверное, тоже… Как ты мог?!

Сухой проволочный ком встал у Первого поперёк горла. С болью сглотнув, он всё же произнёс:

– Это не я. Он сам.

В темноте раздался её горестный всхлип:

– Сволочь. Ты это всё. Не будь тебя там…

– Нет. Может быть, не так рано, но… А тогда – либо я, либо он.

Теперь Ханни зашлась хриплым смехом, и у Первого от этого звука будто что-то разорвалось в груди. Он раньше и не знал, что бывают ещё какие-то чувства, кроме ярости и жажды выжить.

– Ханни…

Но она перебила его, прерываясь от боли:

– Т-тогда? Х-ха! Ну да… теперь-то мы… в полной жопе. И не знаю вот… кого благодарить. Может, Толя?

Её каркающий хохот скатился в рыдания. И Первого вновь, как на базе, захлестнул всепоглощающий страх. Слепой первобытный ужас, проникающий в каждый закоулок сознания, сжимающий ледяными клеммами виски, мелкими влажными присосками бегущий по спине, животу. «Ханни плачет? Такое возможно?» Это никак не укладывалось в его голове. Он как будто опять вернулся в свою камеру – с голубоватым светом, сочащимся сквозь прутья решётки, с тихим воем угасающего Седьмого. Первый не осознавал, что убил его, хоть больше и не был в трансе. Если он это и сделал, то из жалости, чтобы пресечь мучения. Ведь Седьмой всё равно уже был мёртв. То, что от него осталось, горело в бреду агонии. «Интересно, солдаты забрали бы его? Нет… Наверное, поступили бы также, понимая, что ему конец».

Первый вспомнил подошвы ботинок. Ноги какого-то трупа, стопы которого так неуклюже вывернулись вбок, а брюки задрались, открыв щиколотки со сползшими носками. Он зацепил их взглядом, брошенным из-под криво накинутого на голову мешка. И теперь ещё острее почувствовал смесь запахов крови и хлорки. Отчётливее ощутил, как давят на его запястья браслеты.

Металлический запах крови – его крови и крови Ханни – наполняющий тьму фургона. Пробивающийся сквозь плотную ткань чёрного мешка… Он ничуть не удивился внезапно обретённому знанию о том, как устроены замки наручников. И что застёгнуты они на нём неправильно: руки не завёрнуты за спину, а сцеплены впереди. Да и вообще, пожалуй, он мог бы разорвать стальную цепочку. Но… Рядом плакала Ханни. Ханни, от которой в её нормальном состоянии не дождёшься и слезинки… А вокруг сочилась запахами тьма. Запахом крови. Его и её… Всё это просто сводило с ума. В голове у Первого словно сорвало стоп-кран, отбросив его на много месяцев назад. А может, и на много лет.

– Ханни… – слабо позвал он, заметив в своём голосе дрожь. – Я не хотел… Ну… Мне правда жаль…

Её всхлипы вроде стали потише, но он точно сказать не сумел бы. А вскоре и тряска утихла: машина остановилась. Послышался топот ног, усиленный весом брони. Двери лязгнули, разъехавшись в стороны.

Мешок с головы сорвали. Ханни и Первого под руки выволокли из кузова. Потащили по ночному двору со слепящими пятнами света от прожекторов на снайперских вышках. Дальше – длинные коридоры, подсвеченные галогеном, их бессчётные повороты и двери с кодовыми замками. Первого вели впереди, и он всё пытался оглянуться на Ханни. Но видел лишь фигуры в броне, получая от них злые тычки.

Белая комната, режуще яркий свет хирургических ламп. В руку снова входит игла. Первый мог бы запросто справиться с людьми в белых халатах, если бы… если бы только… Его тело благодарно обмякло. Сознание покорно нырнуло в волны уютного сна.

***

Очнулся он в палате без окон, с мягким освещением, льющимся непонятно откуда, прикованный к медицинской койке эластичными белыми ремнями. Хотел позвать Ханни, но из горла вырывался пока только хрип. Да и куда там Ханни? Палата с койкой была явно на одного. И Первый вообще сомневался, что бывают женско-мужские палаты.

Через пару часов появился персонал. Именно персонал, без приставки «мед-». Молодые крепкие парни заходили в комнату попеременно: проверяли какие-то показания на мониторах, к которым тянулись провода от датчиков на теле Первого, даже щупали ему лоб и считали пульс. А из-под манжет их белых халатов выглядывала военная форма. И Первый решил не рыпаться. Тем более что он был отлично знаком с ремнями, которые только сильнее затягиваются от движений. Стоило пока присмотреться, понять обстановку. А уж потом думать, как быть.