– Мне жить негде, – призналась Катенька, потупив взор. – Если бы вы, Леонид Павлович, мне в какой-то мере могли…

Вмержов поперхнулся пивом.

– У меня жилплощадь занята, – смущённо пробормотал он, – но я могу арендовать вам номер в какой-нибудь гостинице.

– Ах, ну нет, это ведь такие траты, – из вежливости не соглашалась Катенька. – Я как-то ночевала в зале ожидания, так что ничего страшного. А наутро у меня поезд.

– Нет, нет, даже не думайте! – решительно сказал Вмержов. Он вынул старый бумажник, как будто ещё советского покрою и дрожащими пальцами отсчитал несколько купюр. – Возьмите, возьмите, это меньшее, что я могу для вас сделать. Вы были лучшей ученицей на потоке, вы подавали надежды…

Катенька, покраснев, взяла деньги, убрала в сумочку. Её лицо мгновенно одеревенело и подёрнулось патиной безучастности ко всему происходящему. Она отпила ещё пива, а затем с насмешкою поглядела на Вмержова.

– Так, стало быть, вы теперь женаты?

– Нет, – ответил Вмержов.

– Аа, с мамой живёте? Как и десять лет назад, – недобро хихикнула Катенька. – Хорош же вы экзистенцьялист!

– Нуу… – пробасил Вмержов, тушуясь, – строго говоря, вся эта внешняя атрибутика не имеет прямого отношения к философии. Можно…

– Строго говоря! – перебила его захмелевшая Катенька. – Вы мне эти ваши философские изыскания бросьте! Заливали в уши четыре года: мир как воля, бытие и ничто. А там, на улице – она потыкала в воздух указательным пальцем с плохим маникюром, – другая жизнь!.. Другая! Вы даже не представляете! – она разрыдалась.

Вмержов полез к Катеньке через стол, попытался её обнять. Она вырвалась. Закричала:

– Да что вы знаете о жизни? Живёте себе по наезженной, хоть бы что изменилось, – она с презрением обвела глазами летнюю площадку с её редкими посетителями. – У вас даже вон свитер тот же, что десять лет назад! Вы его хоть стирали раз?

– Стирал…

– Стирали! Обложились своими книгами и думаете, что всё знаете, – размазывала тушь по лицу Катенька. – Наверное, и похоронят вас в этом свитере.

Вмержов молчал. Катенька свирепела от этого.

– Ну, что молчите? Спросите меня, чего это я, Катенька Глушкова, красавица, гордость потока, клянчу у вас деньги. Чего это у меня лицо измятое, как портянка. Любопытно небось? Спросите, чем я там в столице занимаюсь. Чай, не докторскую диссертацию пишу.

– Не докторскую… – наконец отозвался Вмержов.

– Давайте выпьем водки? – предложила Катенька, вдруг успокаиваясь. – И ну её в жопу, вашу философию.

Опорожнив графин водки, они отправились гулять. Без мудрых сентенций, к которым Вмержов привык за двадцать пять лет практики, разговор всё никак уже не клеился. Подвыпившему Вмержову особенно хотелось блеснуть академическими знаниями, но Катенька ловко пресекала любые попытки поумничать.

Вдруг на вершине замершей карусели объявился человек и стал громко угрожать самоубийством. Люди достали телефоны. Катенька испуганно глядела вверх. Она была прекрасна. Вмержов залюбовался.

«Вот сейчас самое время проявить отвагу, – подумал Вмержов, облизывая губы, – освободиться через героическое действие».

Примерещилось на миг, как он с проворством обезьяны вскарабкивается на карусель и тянет одуревшего юношу в вагонетку.

Подъехала полиция, спасатели с подъёмным краном и за несколько минут сняли суицидника. Катенька плакала.

– Поедемте со мной? – попросила она. – Говорите хоть о философии, хоть о чём угодно, только не оставляйте меня одну.

Вмержов отошёл от восхищённого оцепенения. День по-летнему пахнул душной предвечерней затхлостью и тугим нудным комком навалился на сердце.

Набрали разливного пива и сняли Катеньке квартиру. И там Вмержов, уже не останавливаясь, почти до самого утра нёс какой-то вздор – о «Матрице» и симулякрах, о вечном мифе воскресающего бога, об истинном значении фразы «красота спасёт мир». Потому что так привык и ничего другого не умел. Катенька спала в кресле и, по мнению Вмержова, походила на Пенелопу, что преданно и смиренно ждёт своего Улисса.

Наутро был День учителя. Он посадил её на поезд, а сам отправился принимать неискренние поздравления от глупых студентов.

Жизнь всё длилась, натянутая над бездной. И, глядя на свою обрюзгшую фигуру, отражавшуюся в магазинной витрине, Вмержов вдруг с кристальной ясностью понял, что это – отнюдь не канат между животным и сверхчеловеком. Скорее жизнь походила на ржавый закопчённый состав, наподобие того, в котором ехала сейчас Катенька, – состав, ползущий от дурацких надежд и идеалов юности к вечному могильному мраку. Нечем было гордиться и нечего, в сущности, было терять, и страх не окрылял.

«Почему я на неё не залез?» – тоскливо подумал Вмержов.

Снег как начал валить с утра, так и не прекращался весь день. Город встал в большую пробку. К вечеру поднялся ветер. Курьеры «Яндекс. Еды» отказывались выходить на смену. Люди ютились по ближайшим барам и обсуждали коронавирус. В барах на полу была сплошная жижа.

Денис Лумпов, вместо того, чтобы задуматься, отчего он во сне храпит, задыхается, пердит, икает и беспрерывно ёрзает, почему его в двадцать с неполным восемь настигли кризис среднего возраста и нищета, как водится, с восьми вечера уже тоже был в кабаке за углом. Он вторую неделю пил пиво в долг, но сегодня наконец-то появился настоящий повод набраться: Лумпов взял в рассрочку на два года робот-пылесос. Дело в том, что терпеть дальше не было мочи даже Лумпову: его квартира заросла пылью, из-под кровати струился сущий кошмар. Утром он просыпался в промёрзшей комнате и сразу же бежал проветривать, поскольку воздух был отравлен тлетворными миазмами. Лумпову казалось, что робот-пылесос с функцией влажной уборки каким-то образом возьмёт на себя часть его проблем.

– А там велотренажёр приобрету, – делился Лумпов планами с барменом. – Можно мне ещё одну?

– Ты так скоро посуду у меня мыть будешь, – недовольно отвечал бармен, но наливал.

На размокшем картонном бирдекеле хмелеющий Лумпов увидел рекламу ресторанной сети Oduvanchik Group и вспомнил, что как-то летом просадил в одном из заведений «Одуванчика» ползарплаты, а потом Лумпову дали чек и сказали, что тот теперь участвует в новогоднем розыгрыше пятидесяти миллионов тенге. Лумпов ещё сквозь алкогольное отупение удивился: какой интересный номер 060961190392 – даты рождения отца и его собственная, нарочно не придумаешь.

Он только сейчас это вспомнил. Какой-то сноп невидимого щекочущего света вынырнул из кружки, пополз вниз по позвоночнику, растёкся сладостно в районе срамного уда, и Лумпов, давясь долговым пивом, полез в телефон смотреть результаты.

Маленький зал засмеялся, когда Лумпов, обливаясь, свалился с высокого стула.

– ЭТОМУ СТОЛИКУ БОЛЬШЕ НЕ НАЛИВАТЬ! – заорал пузатый дядька из угла.

Лумпов поднялся из лужи и снова полез в телефон. Экран он разбил, но, если присмотреться, сквозь сеточку можно было прочитать номер победного билета. Лумпов сделал так раз двадцать, шевеля обескровленными губами, потом кое-как влез на стул и осипшим голосом потребовал от бармена:

– Налей мне ещё одно. Скоро я тебе всё верну. Помяни моё слово, брат: скоро я с лихвой рассчитаюсь.

Он решил срезать путь через неосвещённый парк. Хлопья мокрого снега шибали в лицо, но Лумпов не замечал этого. Он курил в кулак и вопрошал про себя: «Где же этот сраный билет? Я не видел его с тех времён… О, Господи, помоги мне, неужто я его потерял?.. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго…»

На середине парка Лумпов вспомнил и даже поплясал в воздухе от радости: билет под кроватью, лежит в снопах пыли! Недавно Лумпов уронил туда пивную открывашку и, ковыряясь в лохмотьях, приметил заветный кусок бумаги.

Нестерпимо захотелось помочиться. Можно было сделать это на улице, всё равно никому не видно, да никого и нет, но – холодно и неуютно. Лумпов вдруг вспомнил, что неподалёку у пруда, на заброшенной стройке какого-то паркового кабака, уже с полгода торчит уродливый синий биотуалет. Он прошёл двадцать метров и уткнулся в будку.