– Удивительно… – смотря на посла, думал Миллер. – Я никогда не встречал таких… умных… мыслящих людей в целой Европе, Рампо-сан.

Эдогава усмехнулся, после чего залился смехом, откидываясь немного назад. Ему была явно по душе воодушевленность писателя его персоной.

– Конечно же не встречали, Миллер-кун. Я ведь – Великий детектив! Умнее меня человека просто нет!

– Н-Не сказал бы! – громче обычного ответил Макс, взяв всю волю и смелость в кулак. Ему непозволительно упускать шанс понравиться послу, потому он будет действовать, несмотря на свою стеснительность и скромность.

– Меня не хотят признавать первоклассным детективом, только потому что я предпочитаю писать романы, а не охотиться на преступников, н-но… – Джонатан потерял всякую уверенность, вновь начав говорить тихо. – Но я действительно многое могу! Ес-если бы милорд Шмидт только знал о моем таланте… Уверен, он бы отдал это дело мне!

Рампо раскрыл глаза, показав изумрудно-зеленую блестящую огнем азарта радужку. Он улыбнулся, показав все тридцать два белоснежных зуба, и протянул руку без перчатки молодому графу.

– Это вызов, Миллер-кун? – он глухо хихикнул. – Можем устроить битву умов за честь Европы и Японии. Кто победит, навсегда заберет себе титул Великого детектива и почет для страны. – Эдогава поддался еще сильнее вперед. – Вы в игре, Миллер-кун?

– Всегда буду рад сразиться с вами, Рампо-сан! – протянул руку в ответ Макс. Рука брюнета оказалась теплой и мягкой, что очень контрастировало с его вечно холодной и сухой, грубой мозолистой ладонью. Вдруг, выражение лица брюнета вновь сменилось на недовольство; он как-то по-детски надул губы и вновь зажмурил свои неповторимые нефритовые глаза, смотря на Джонатана.

– Зовите меня Рампо-кун! – он начал недовольно бубнить себе под нос. – Хотя бы вы, Миллер-кун, не будьте таким надоедливым с этими манерами.

Не успел Миллер рассмеяться – лишь глухо усмехнулся и покрылся румянцем, прикрыв глаза, – как двери аккуратно отворил церемониймейстер, прошедший на балкон к уединившимся мужчинам. Он почтенно поклонился им обоим и, прикрыв вальяжно глаза, попросил их присоединиться к торжеству, потому что переводчика ищет милорд Шмидт, а посла – его наставник. Мужчины посмотрели друг на друга: Эдогава улыбался, точно сам не зная, чему именно, а Макс же, засмущавшись своему положению, начал спешно собирать сумку с рукописями, но листочки постоянно валились из рук и один из них чуть не улетел – благо, его успел подхватить Рампо. На листке были заготовки будущего романа, и брюнет пытался прочитать его, но, вот незадача, по-английски он знал только «доброго вечера» и «до свидания». Обиженно – точно ребенок! – он цыкнул и протянул листок писателю, который смущался каждому лишнему движению как своего тела, так и Эдогавы.

Мистер Томпсон уже ждал их по другую сторону дверей, ведущих на балкон, откуда слышались звуки кадрили. Сколько времени они сидели на балконе вдвоем и беседовали по душам, словно близкие люди? Неизвестно, но Джонатан, только закрывая за собой двери, увидел, что солнце уже село, а на небе появились первые звезды.

На балу во всю разыгралась озорная кадриль – любимый бальный танец Макса, ведь только во время него все время чопорные, серьезные и напыщенные люди могут расслабиться и от души повеселиться. Четыре пары образовали квадрат, расположившись в его углах: принять участие в развлекательном танце решил даже сам граф Шмидт! Он пригласил на танец молодую напарницу его хорошего знакомого и владельца крупной компании – эмигранта из Японии, Мори Огая – Хигучи Ичиё. Блондинка с элегантными волнами волос, не касавшихся плеч, двигалась ровно, размеренно и прямо. Даже в этом танце она не могла расслабиться и отдаться эмоциям – держалась строго и так же чопорно, как и привыкли видеть ее окружающие.

Ее нежно-розовое платье с пришитыми ажурными оборками по краям и рукавам плавно двигалось вослед каждому движению тела, придавая еще большей грации стану. Плечи были оголены – о, что за вульгарность! – а рукава, прикрепляющиеся непосредственно к платью, делали ее похожей на героинь сказок про принцесс: кожа была белее, чем у Белоснежки; наряд – прекраснее, чем творение крестной феи Золушки. К пышной юбке были пришиты разные блистающие рюши, цветочки, размером не больше ногтя, а вся остальная поверхность была занята под узоры, вышитые темно-розовой нитью под тон покроя и обделанные розовым бисером. Прекрасные туфли на небольшом каблуке звонко стучали по дорогому паркету от каждого движения девушки.

В противоположном углу же была весьма необычная пара: Мори Огай с девочкой – на вид, лет двенадцати – в ярко-красном платье. Как же вычурно и совершенно не по моде! Этот кроваво-красный оттенок так и привлекал к себе внимание всех, кто наблюдал за их танцем. Нежные блондинистые волосы элегантными волнами ниспадали до самого конца спины юной леди. На талии платье было обвязано черной атласной широкой лентой, а на спине был завязан бант; декольте совсем не было – на его месте был длинный воротник, закрывавший значительную часть тоненькой шеи; рукава были чуть ниже плеч, но белоснежные шелковые перчатки, закрывавшие руку выше локтя, придавали всему наряду красоты, хоть он был совершенно безвкусным и весьма щегольским, по меркам современной европейской моды.

Юную прекрасную леди зовут Элис, и в обществе ходит немало слухов, кем же ей приходится брюнет, танцующий с ней сейчас кадриль. Конечно, Мори представляется дядюшкой девочки, который взял за ней опекунство из-за смерти родителей, но детали этой истории умалчиваются: Огай уверяет, что не хочет вспоминать этот ужасный случай, произошедший с его любимой «сестрой». Также особой таинственности этим иностранцам придает тот факт, что они не ходят на всякий бал, на который их зовет милорд Фрэнсис, – а он зовет их на каждый! выход в свет. Конечно, Мори всегда находит неоспоримый аргумент их отсутствия, но это не мешает слухам с молниеносной скоростью распространяться по всей Европе, ведь никто не знает, откуда приехали эти таинственные люди, почему они крайне редко появляются на балах и почему их одеяния так разнятся с нормами моды, но, тем не менее, не выглядят вульгарно.

В третьей паре Макс заметил своих родителей. Естественно: мистер и миссис Миллер не пропускают ни одного танца! На всех балах они вместе каждый танец, а после – становятся к остальным в сопровождении с бурным обсуждением в дальнейшем их движений и грации. Светло-коралловое платье дорого смотрелось на пышном теле миссис Миллер; его декольте было весьма открытым, но не казалось вульгарным – наоборот, подчеркивало то, как сохранилась женщина, носительница прекрасного наряда; каштановые волосы – именно этот прекрасный кофейный оттенок и унаследовал от матери Джонатан-младший – были собраны многочисленными невидимками, и лишь некоторые пряди ниспадали на еле заметную ключицу в виде неаккуратных волн. В ушах виднелись сережки с первосортным жемчугом, на шее блестело ярче ранних звезд ожерелье из золота высшей пробы, а на пальцах были многочисленные кольца, но самым крупным и дорогим из них было, несомненно, обручальное.

Мистер Миллер же был одет в карминово-красный сюртук с вышитыми инициалами возле левого кармана на груди. Края карманов, лацкана и рукавов были обшиты золотыми нитями; фалда была двуполой и весьма длинной – она доставала почти что до лодыжек! – и казалась увесистой на широкой спине судьи; под сюртуком был заметен вырез черного камзола. Он не был декорирован какими-то вычурными дополнениями, но на фоне красного верха казался изысканным и очень модным. Под камзолом виднелся накрахмаленный воротник белоснежной суконной рубашки, длинные рукава которой виднелись из-под рукавов сюртука. Черные суконные штаны держались на военном поясе с золотой бляшкой, который мистер Миллер унаследовал от своего отца.

Четвертой парой были приближенные самого графа Шмидта: эсквайр Джон Хорс и графиня Луиза Джонс. Мужчина в безукоризненно белом наряде ярко и задорно улыбался своей оппонентке, а замазанные назад помадой светлые короткие волосы блестели при свете канделябров. Под белым пиджаком виднелся такой же белый жилет, в кармане которого был заметен край синего платка; а под жилетом – синяя рубашка с накрахмаленным воротником.