- Как с этим жить, матушка?

  - Здесь нет нашей вины, не мучай себя. Отвечать будем только за наши грехи, а за свои - хатун ответит. Всевышний видит, что мы пытались этому препятствовать, но бессильны перед той властью, что твои дед и отец дали ей. Вот когда закончится война и вернется хорезмшах, будем с ним говорить. Разгневается - и пусть, дальше это терпеть нельзя.

  - Отец сам теперь бессилен перед властью Теркен. Почти все эмиры и наместники - ее соплеменники.

  У ворот крепости их встретил мустахфиз (комендант) иранец Али ибн Хусейн ибн Хасан ат-Туси. Хан Султан запомнила его лицо: голубоглазый, бледнолицый мужчина не был похож на ее соплеменников - тюрков. Тридцатилетний комендант мог при желании иметь четыре жены, но жил по принципу Омара Хайяма "лучше будь один, чем вместе с кем попало" и искал недостатки в семье каждой девушки, предлагаемой ему в жены.

  - Так и умрешь один, как Омар Хайям, - говорил ему сотник Бурак, единственный товарищ из гарнизона. Только с ним этот замкнутый перс был откровенен, иногда мог даже пожаловаться, как трудно управлять тюрками, заставлять их подчиняться, действовать строго по команде, да еще и иноплеменнику.

  Встретив с несколькими солдатами, женщин тут же проводили в одно из зданий для проживания солдат выделенного для проживания командного состава. Для мужчин выделили одно из помещений для проживания гарнизона, а солдат оттуда пришлось переселиться и потеснить своих товарищей. С первого же дня Теркен-хатун приказала вызвать коменданта и стала возмущаться:

  - Почему ваш гарнизон не вышел поприветствовать жену хорезмшаха?

  - Солдаты находились на своих постах. Я не могу их отвлечь, только чтобы произнести все ваши титулы

  Теркен поперхнулась, другие женщины смотрели на него с удивлением и даже страхом, помня судьбу заложников и Умара.

  - Простите, хатун, я должен работать, - ушел, поклонившись Али.

  - На второй день Теркен снова вызвала мустахфиза и начала ругаться:

  - Это где вы нас поселили?! Знали, что приедет гарем хорезмшаха, не могли подготовиться? Почему все должны жить в общих покоях: и жены, и наложницы, и даже мать султана?!

  - Хатун, - спокойно, улыбаясь отвечал Али, - помещения здесь предназначены для проживания воинов, а не гарема. За короткое время собрать строителей, зодчих и построить огромных дворец, достойный царственных особ, невозможно.

  - Но кормить нормально вы нас можете? Это что такое! - возмущалась султанша, нервно протягивая ему сухую лепешку. - Как это можно есть? И это после долгого пути по пустыне! Хоть баранов заколоть к нашему приезду вы могли?

  - Мясо нужно для воинов, - так же спокойно отвечал командир. - А женщины вполне могут довольствоваться растительной пищей. Завтра вам принесут мешки с рисом и чечевицей, сварите похлебку.

  - Мы тюрки, степняки, не можем без мяса, хоть мужчины, хоть женщины, без разницы. Наши прадеды верили, что они потомки волка.

  - Хатун, наши враги тоже говорят, что они потомки волка и лани. Только это все язычество, пусть в это верят идолопоклонники, а я верю только в Писание, где говорится, что все люди - дети Адама.

  - Да как ты смеешь мне перечить?! Забыл, кто перед тобой?! Да стоит мне только намекнуть...

  - И что? Прикажете убить? А кто вас тогда будет оборонять крепость? Вы? Вы и Гургандж оборонять не захотели, хотя город хорошо подготовлен. Монголы вот-вот будут тут. Ах, да, - засмеялся комендант. - Есть другой вариант: пока я вам нужен. Буду жить, пока я вам нужен, а после победы убьете, как это было с Умаром. Но есть один момент: вас и так ненавидят люди Хорезма за невинно пролитую кровь, а после убийства командира, спасшего вас, что будет?

  Хатун молчала,нервно прикусывая губу, думая, как ответить на такую наглость коменданта.

  - Хатун, мы тут готовимся воевать с монголами, а не развлекаться. Если вам и вашим невесткам это не нравится, можем погрузить на верблюдов и отправить в другой город.

  У хатун затряслись руки. А Хан-Султан и женщины, сидевшие рядом тихо улыбались, вылупив глаза и прикрыв лица ладонями, а потом опустили головы, как только хатун повернула голову в их сторону.

  Наблюдая за округой на высокой башне, Али разговаривал с товарищем:

  - Ну, вы совсем отчаянный! - говорил он. - И не боитесь, что прикажет казнить потом?

  - Страшнее казни, - говорил он медленно, думая над каждым словом, как делал обычно, - это когда тебя презирают даже женщины. Да, - заговорил Али после короткого молчания, - Не понимаю я этих тюркских обычаев. Нельзя давать женщинам столько власти. Думаю, повелитель теперь сам не рад. Всевышний создал женщину, чтобы она продолжала род, воспитывала детей, дарила любовь и тепло. А когда все меняется местами, наступает конец... Ругал он тюрков в личной беседе постоянно, а у самого перед глазами лицо большеглазой женщины из гарема.

  Монголы не заставили себя долго ждать. Первый штурм удалось отбить. Огромные каменные стены Илала устояли перед ядрами китайских стенобитных орудий. Женщины вздрагивали от громких звуков, закрывали уши, кто-то читал молитву. Одна Хан-Султан притворялась спокойной.

  - Нельзя бояться! - говорила она повелительным тоном, копируя подражая своей бабушке. - Им нужен наш страх, он им доставляет наслаждения. Чем больше мы боимся, тем они сильнее! Теркен лишь с грустью глядела на внучку, видя себя в молодости, во время осады Гурганджа Гуридами. Она раздала всем женщинам флакончики с ядом, который по ее приказу изготовили перед исходом, и приказала пришить к одежде, чтобы всегда иметь при себе, и, если крепость падет, выпить содержимое сразу.

  - Приказываете совершить самоубийство, харам! - говорила Султан, глядя с укором на хатун. - Мало грехов мы совершили в пути?

  - Всем известно, что делают монголы с женщинами, это хуже адских мук.

  Хан-Султан взяла флакон и поставила его в сторону, а сама прибрала волосы и повязала голову чалмой вместо покрывала, сказав, что сильно жарко, потом взяла саблю и куда-то побежала, ничего не отвечая недоумевающим женщинам. Забираясь бегом по лестницам на верхнюю часть крепости и думала: "Нет, Усман, мы не встретимся в аду, я искуплю свой грех кровью".