– Остановись, Фёдор, это вовсе не мой племянник, – проговорил он, и будто ни в чём не бывало, перекинув лямку своего походного портфеля через плечо, направился внутрь дома, совершенно чувствуя себя его владельцем, добавив при этом – Идёмте внутрь, нечего там стоять.
– Как неловко получилось, – расплывшись в сияющей улыбке, прошептал приятель Сапожковского – Идёмте, идёмте! – жестом, завлекая Петра к порогу, добавил он – Исправимся сию же минуту, молодой человек. Чувствуйте себя как дома!
С Петра словно слетел какой-то невыносимо тяжеленный груз, свисающий прямо в районе грудной клетки. Ощущение недосказанности не переставало его преследовать и попадись он вновь в подобный конфуз, то, наверняка, выпалит что-то чего совершенно не нужно и говорить. Пётр даже поймал было себя на мысли, что он сейчас начнёт обниматься с этим незнакомым человеком, говоря, что «очень рад его снова видеть», что он действительно тот самый Мишата, о котором тот и подумал. Что бы случилось тогда, вряд ли теперь можно и узнать, но Петра вовсе не покидала такая мысль, если эта оплошность вдруг случилась, тогда бы пришлось краснеть перед профессором и его другом, сочиняя самую нелепейшую историю из фантазийной жизни от лица человека, о котором совершенно ничего не знаешь. И эта проклятая секундная пауза, так тянущаяся между слов, особенно в такие ответственные моменты. Всё обошлось – это к лучшему.
Юноша, придя, наконец, в себя, последовал за весьма манерным приятелем профессора, который придавал каждому своему движению какой-то невообразимо лёгкий шарм, словно он не шёл по скрипучим половицам, а прямо-таки парил над ними, не издавая ни малейшего звука, чего нельзя было вовсе сказать о самом Петре. Переходя порог, доски под ногами заскрипели так, что можно было даже подумать о сейчас же проваливающемся полу, но благо пол в действительности оказался крепок, а Пётру удалось очутиться в помещении светлом и просторном, даже скорее похожим на музей, но в миниатюре. Дом в целом и состоял из этого большого гостиного помещения и нескольких комнат на первом и втором этажах над ним и в противоположной стороне от входа, если проходить далее по постеленной новенькой ковровой дорожке цвета бордо. Жилище внутри не было организованно богатыми атрибутами и аксессуарами, но небывалая чистота подчёркивала особенное прилежание хозяйской особы. Вещей вокруг тоже доставало не везде. Где-то отсутствовала ручка на двери шкафа, где-то не было спинки на стуле, а на одной из тумбочек располагалась шахматная доска всего лишь с пятью стаунтоновскими фигурами королём и пешкой белых и королём, слоном и ладьёй чёрных, так и оставшимися в одном положении с каких-то незапамятных времён, но почему-то протираемые изо дня в день до сверкающего блеска, что было заметно даже теперь, когда они освещены от ламп с искусственным хрусталём.
Продвигаясь дальше внутрь дома, вдоль всё той же дорожки, Пётр очутился в не менее светлой и ухоженной столовой, одновременно используемой как кухонька, где располагалась только недавно отбеленная печь, натопленная под вечерок. Стол по центру был уже накрыт. Праздничная скатерть с цветочно-яблочными мотивами чудно окаймляла обилие съестного, обещающего весьма душевное чаепитие. Пирожки, блины, мёд в бочонке, червлёное брусничное и лиловое черничное варенья, кедровые орешки, миндальные печенья, душистая шарлотка с пылу с жару, а ещё буханка хлеба, тарелка с икрой, блюдце со сливочным маслом, кувшины с водой, квасом и вишнёвым компотом, были здесь и чаша с жареной форелью, и целая кастрюля пареных раков. Венцом всего этого был сияющий медью и пышущий кипенным парком гордый самовар.
– Располагайтесь, гости дорогие, – вторил, как и прежде, хозяин чудного жилища, хлопоча на кухонной стороне комнаты и готовясь подать на стол ко всему свежих огурцов и зелени. Сапожковский при этом без всяких пожеланий приятеля чувствовал себя как дома и, сняв свой бежевый жилет и засучив рукава, готовился трапезничать, добавив при этом:
– Петро, присаживайся! Нужно будет хорошенько подкрепиться.
Пётр не стал сопротивляться и повиновался словам профессора, принимая гостеприимство некого Фёдора и своё собственное желание отужинать. Омывшись в приготовленном сосуде с чистой прохладной водой, юноша занял место за хозяйским столом, подобно своему наставнику, хотя и несколько шатко и неловко, принимаясь за еду.
– Борис Борисович, надеюсь, познакомит нас с таинственным путником, – не унимался при этом старый приятель.
– Ах да, конечно, – будто бы совершенно позабыв, молвил профессор – Фёдор Вильгельмович, разрешите представить вам моего юного помощника Петра Алексеевича Самарина – при этих словах, Петр застенчиво кивнул головой в сторону расплывшегося в сердечной улыбке приятеля Сапожковского, сам же профессор продолжал – Весьма интересный молодой человек, которому предвидится замечательное будущее государственного деятеля и образчика наук. Добросовестный и прилежный студент, думаю, что каждому придётся по душе его особенный художественный почерк.
– Ах, браво! Нисколько не сомневался в твоих организационных вкусах и предпочтениях, – восхищался Фёдор Вильгельмович – Ты всегда держишь при себе особенные личности и можешь ведь подобрать компанию по душе. Браво же! Браво! Борис Борисович! Пётр Алексеевич! – поклонился каждому тот.
– Собственно, – продолжил Сапожковский, будто совершенно не обращая внимания на реверансы своего приятеля – К нашим услугам талантливый исследователь, опытный путешественник, картограф, геолог, биолог, художник, член Русского и Берлинского географических обществ, член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской академии наук и почётный член Стокгольмской академии наук, замечательный друг – Фёдор Вильгельмович Кваг!
– Моё почтение! – с ещё большим воодушевлением возбудился от услышанного хозяин. Казалось, что он окрылён словно юнец, что перед Петром человек явно несовершеннолетний, который точно влюбился в какую-нибудь особу, но так застенчиво это скрывающий, и каждое слово может его то возвысить, то ранить – Борис Борисович, это потрясающе! – продолжал он – Такие прекрасные слова ещё не слышал ни один достойный практик. Браво! Браво!
Пётр невольно заулыбался, особенно когда увидел радость на лице непробиваемого профессора. Камень неловкости на душе, словно совершенно растворился, и новоиспечённый гость чувствовал себя уже так же вольготно, как и двое старых приятелей, устроивших спектакль из маленького знакомства. Но эта игра не была игрой, это было самое натуральное общение, без прикрас, без фальши. Как оказалось и Борис Борисович и Фёдор Вильгельмович были в действительности два повзрослевших ребёнка, которые спустя какое-то время снова увиделись и начали дурачиться, как и прежде. И Пётр не чувствовал себя здесь лишним, он был частью этого интересного мира, правда не всегда понятного, но такого тёплого и душевного.
Дружба для Петра на самом деле занимала особенное место, но постоянные пребывания дома и слишком большая закрытость в самом себе не позволяли ему проводить много времени с приятелями. Он хорошо заводил знакомства, оставляя о себе первое впечатление достаточно образованного и приятного молодого человека, но так и не научился поддерживать постоянные связи и сношения с новыми людьми, так или иначе встречающиеся на его жизненном пути. Увеселительные компании его тоже мало забавляли, но, тем не менее, на всяческих студенческих мероприятиях бывать всё же приходилось, оставаясь естественно где-нибудь в стороне, возможно в самом тёмном углу, от остального коллектива. При этом все его старые товарищи к нему хорошо относились и требовали его постоянного общества рядом с ними, что естественно было крайне редко. Николашка, Андрей и Димитр – люди, с которыми он вырос, но они избрали совершенно иную дорогу, пытаясь больше уделять внимание светским вечеринкам, где они весьма преуспевали в общении с высшими чинами, отчего их карьера двигалась только в гору. Они не перестали быть друзьями и с Петром, постоянно напоминая о своём присутствии ему письмами и заездами в гости. В конце концов, именно одна из их знаменательных встреч, произошедших совершенно против воли молодого интроверта, привела к знакомству с Аннэт…
