Всё же среди красоты и грации природной обители существовала и вероятность наткнуться на диких представителей хищного порядка, отчего порой приходилось на мгновение замирать, дабы разглядеть какую-нибудь новую движимую фигуру, которая с той же вероятностью могла бы быть лисой, волком, медведем или кабаном. Хотя неприятности могли бы принести маленькие и весьма ловкие хорьки или даже куницы. Что говорить и про тех же комаров, которым здесь было самое место, с их назойливым и невозможно раздражающим жужжанием, а вероятность стать целью клещей увеличивала угрозу пребывания на стоянке в неизвестном месте в разы.

Пётр продолжал раздувать пламя, и это у него весьма неплохо получалось. Огонь начинал давать жар, и было необходимо лишь установить уже приготовленный котелок на самодельные подставки из сучков, тщательно оттёсанные карманным ножиком. Наполнив котелок водой из походной фляги, Пётру оставалось лишь добавить трав для дальнейшего заваривания. Какие добавлялись травы, он знал заранее, благодаря наставлениям и инструктажам профессора. Отыскав в том же ящике мешочек с сушёными ромашкой, липовым цветом, боярышником и клюквой, Пётр, как самый настоящий травник, принялся заваривать необходимыми ингредиентами вскипячённую воду, чтобы после настоять его несколько минут. Петру это дело также особенно нравилось, как и ведение путевых журналов. Аккуратно размешав напиток, он скоро направился к кучеру, который начинал уже странно чихать, не переставая при этом громко извиняться. В таком ключе путники провели без малого около двух часов, находясь посреди леса в равном удалении ото всех населённых пунктов, располагавшихся поблизости. Труды профессора и его юного помощника, проковырявшиеся возле надломленной оси, увенчались некоторым успехом. Вдвоём им удалось заменить стальной прут на деревянный стержень, усилив его дополнительными планками, которые также как и новая ось были соструганы ножом и топором тут же на месте. Старый металл был уверенно отброшен в сторону, но не оставлял покоя обоим путешественникам, так как они обнаружили, что ось была не только надломлена, но и машинально подпилена. Надрез был слишком ровный, чтобы этого не понять даже невооружённому и не столь опытному глазу, хотя при сильном напряжении на металл бывают подобные надрывы, но именно имеющийся спил нельзя перепутать ни с чем другим.

Сапожковский отреагировал на данное обстоятельство сдержанно и спокойно, лишь бросив несколько задумчивый взгляд на Петра, который ответил ему понимающими глазами. Дело обстояло странное. Кому-то понадобилось подорвать сроки начала экспедиции, и, видимо, профессор уже догадывался, кто это мог быть, но всё это он оставил опять же при себе. Пётр в свою очередь ещё раз изучил покорёженную ось, несколько раз прощупав подпиленную часть.

«Кто бы это мог быть? Недовольный трактирщик или безобидный академик? Или может карета изначально была повреждена ещё до выезда из Вятки?» – Петра начали мучить эти назойливые предположения сразу же, как выяснились данные сложившиеся обстоятельства, но ответить он на них, конечно, никак не мог, и нужно было двигаться дальше, ведь день уже перевалил за обед, а путешественники так и не притронулись к съестному, только лишь пригубив приготовленный самим юным травником настой.

Наконец, тройка вновь была запряжена, а экипаж готов к отправке. Назара охватил озноб, поэтому за вожжи взялся лично профессор, оставив Петра в кузове присматривать за больным, обеспечивая его должным уходом. Когда все приготовления закончились, дилижанс со страшным скрипом всё же благополучно тронулся, изредка дребезжа новенькой осью. Погода больше не изъявляла капризов, поэтому путь стал спокойнее и ровнее, не смотря на труднопроходимую и несколько размытую дорогу. Лошадки, вдоволь отдохнувшие, везли экипаж чуть бодрее, хотя Борис Борисович всё же вёл не без опасения. Деревянная балка, которую они с Петром установили даже очень добротно вместо оси, тем не менее не вызывала ту уверенность, какая была к металлической прежней. Пётра же больше волновало состояние почтальона, который дорогой задремал, хотя его и брало в жуткий холодный пот. Молодой студент больше не думал не о чём. Всё, что касалось его прежней жизни, будто бы куда-то провалилось, сжалось в маленькую точку и совершенно пропало, растворившись полностью. Пристальное внимание за больным обратило ясный взор студента в микроскопическую трубу, которая сфокусировала внимание на одной крохотной цели этого мира. Он совершенно не знал этого человека, но понимал, что его судьба полностью зависела от них двоих – Сапожковского и Самарина.

В какой-то момент, Пётр так задумался, что даже окружающий его мир как будто бы скрутился в узкую трубочку и перестал существовать, размывшись в его боковом зрении. Глаза словно остекленели, а русая голова потяжелела, но словно из потустороннего мира послышался очередной «чих», вернувший трезвое восприятие к Петру, после чего он обомлел и, быть может, побледнел, поняв, что чихнул вовсе не кучер, не профессор и даже не он сам.

– Что там, Петро? – прокричал с козел Сапожковский, заслышав посторонний звук.

– Борис Борисович, – несколько неуверенно пробормотал Пётр, осматриваясь всё и оглядываясь по сторонам – Остановите экипаж, нужно кое-что проверить…

Профессор, ни сколько не раздумывая, притормозил тройку, которая весьма складно ему повиновалась. Пётр же, соскочив с кузовка, обошёл карету сзади и приблизился к горбку, из которого ему показалось, что он услышал тот самый подозрительный «чих».

– Что там, Петро? – не слезая с места, вполоборота прокричал Сапожковский.

Петра обуял какое-то чувство неуверенности и бурного волнения. Незнание того, что может ожидать его за крышкой багажного отделения, вызвало в нём постороннюю и так несвойственную ему тревогу. С силой выдохнув, он всё-таки осмелел и, резко отскакивая, отворил волнующий его ящик. Большущее свободное пространство, почти доверху переполненное всякими сумами, одеждами и покрывалами, открылось его взору. И в этот момент неожиданно одно из покрывал зашевелилось и приподнялось. Пётр обомлел, когда увидел совсем юную рыжеволосую девушку, хлопающую на него своими большими изумрудными глазами.

Можно ли было представить, возможность стечения обстоятельств, подобных тем, что приключились с путешественниками? Отнюдь профессор, наверняка, мог предугадать такой случай, потому приготовления к нему так же должны были свершиться. Но Сапожковский не был готов, хотя показать это в своей загадочности точно не мог, чего естественно не повторил бы Пётр, остающийся в состоянии ступора несколько минут. Перед учёными мужами предстала статная девушка в травяном сарафане с белоснежною сорочкой, с её веснушчатым личиком, её рыжими завитыми космами, заплетённых аккуратно в косе, и её таинственно притягательными изумрудными очами, которые застенчиво глядели куда-то вниз. Незнакомка показалась интересной Петру, но то обстоятельство, при котором произошла встреча с ней, совершенно будоражила и сбивала с толку. Её звали Хавронья. Дочь трактирщика, та самая, что помогала ему по хозяйству. Она знала о том, кто такой Сапожковский, но профессор вряд ли бы её помнил, поскольку видел совсем ещё малюткой. Хотя память профессору вряд ли могла здесь изменить. Выясняя всё случившееся, Хавронья в первую очередь попросила проведать больного Назара, который был причастен к её скрытному перемещению с компанией путешественников. Препятствовать ей никто не стал, хотя к ней, в общем-то, и отнеслись с некоторым подозрением, особенно юный Пётр, который словно хвост уплёлся за ней.

Девушка порхнула в кузовок, словно бабочка, и учтиво угостила кучера благоухающим хвойным нектаром, который обещал скоро поставить его на ноги. Так, по крайней мере, поведал дивный голосок, срывающийся с тоненьких уст рыжеволосой красавицы. Больного одолевала слабость, и ему совершенно точно требовался покой, который было бы тяжело обеспечить в дороге.